Сны под стеклом. Бортжурнал капитана Зельтца

Я читал в своей комнатушке. Вдруг дверь распахнулась и в комнату вошёл Лёха. Глядя мутными пьяными глазами, он приставил к моей голове пистолет.

В тот период, всё происходящее казалось мне сном. Может быть, поэтому я был совершенно спокоен. Я знал, что Лёха ревновал ко мне свою девушку. Я знал, что один из участников застолья работает охранником, и пистолет, скорее Лёха взял у него. Я не знал, заряжен ли пистолет, но, почему-то, был уверен, что Лёха не выстрелит.

– Ну, давай. – подбодрил я его.

Лёха постоял надо мной, сопя и покачиваясь, затем опустил пистолет, молча повернулся и вышел.

После этой бизарной выходки, Лёха начал относиться ко мне намного дружелюбнее.

Глава 5, в которой рассказывается о трудовых буднях летучей ремонтно-строительной бригады имени Моше Рабейну в январе месяце, много-много лет тому назад

Жарким январским днем мы копали траншею. Мы – это ваш покорный слуга и бывший главный инженер Роман. Мы усердно рыли Святую Землю. Обливаясь потом, вгрызаясь в скудную каменистую почву, за три часа непрерывной работы мы выкопали кубометров эдак шесть. Не знаю, много это или мало (по меркам профессиональных землекопов), но знаю точно, что это было весьма и весьма утомительно.

Увы, мы не наткнулись ни на захоронения сокровищ Саладдина, ни на Ковчег Завета (хотя шанс был – мы просто копали не в том месте!).

Солнце заботливо поджаривало нас, а на небе не было ни облачка. Отдыхали, усевшись на краю траншеи, и по-инерции, исходя потом. Влага наших тел, сдобренная солями и минералами, капала в жёлто-красную пыль, впитывалась в Святую Землю, как бы оставляя там частичку наших организмов. Потом, именно на этом месте, выросли удивительной красоты цветы.

Это шутка, конечно.

Работали в школьном дворе. Я заглянул в помещение и увидел кулер и пузатого пожилого «батюшку» – белый верх, чёрный низ, пейсы, борода лопатой и чёрная кипа. Батюшка расставлял стаканы с водой на подносе.

– Батюшка, дай водицы напиться…

– Прочь, прочь, ирод! Тут всё кошерное!

Батюшка даже задрожал от возмущения.

Шла вторая неделя моего пребывания в Израиле. Не обладая достаточным словарным запасом для аргументации, и, разумеется, сознавая свою полную некошерность, я не стал перечить батюшке. И я уверен, что у батюшки не могло быть никаких личных претензий ко мне. Просто он опасался, что прикосновением своих нечистых стоп я могу осквернить целое учебное учреждение.

В Израиле я начал привыкать к новому парадоксу: если в России, мои любимые сограждане/сверстники/знакомые нет-нет да и бросали мне что-то вроде «жид поганый», то здесь я вдруг оказался в той же незавидной позиции, но уже с другой стороны. Я стал русским, некошерным и безбожным чужаком. Я не сержусь ни на ксенофобов русских, ни на ксенофобов евреев. Ксенофобия – биологический эволюционный механизм, такой же как агрессивность, и виноват в этом только один человек. Дарвин. Это же он придумал эволюцию.

Шучу.

Не получив от батюшки ни капли гуманизма и сострадания, я вернулся к нашему детищу, к траншее. На краю её уже стоял Хэзи и объяснял Роману, что траншея удалась на славу, но теперь её нужно воссоздать в другом месте. Он пока не знает, в каком, но вот именно в этом месте – не надо. В этом месте её надо закопать взад и обратно, и сделать, как было до раскопок. Наш пот и героические усилия были напрасны. Когда мы закапывали траншею, Роман благодушно объяснял мне:

– А их вообще ничего не волнует… я, как-то раз, грузил листы стекла в картонных упаковках… пупок рвал… а они, молодые лоботрясы, сидели рядом и пили кофе…

«Они» – это иностранцы, израильтяне. Мир Романа тоже разделился на «своих» и «чужих».

А Рома продолжал:

– Одно стекло вдруг съехало из упаковки… прямо мне на голову. И рассекло лоб. Кровищи было! Вот тогда они испугались! Но, когда поняли, что я жаловаться не собираюсь – сразу успокоились. Работай дальше, говорят. А вот когда «у них» кто-то палец дверкой автомобиля прищемил – неделю сидел на больничном. А ты только слышишь от них: «быстро, работа!». Как в концлагере.

А рядом – совсем другая жизнь. Траншея похоронена и забыта. Нас перебрасывают на другой объект. Мы ремонтируем забор вокруг теннисного корта. Стройные гибкие девушки в белых мини своим присутствием влияют на темп моей работы. О таких нимфах я могу только мечтать – без гроша в кармане, одетый в грязное рванье… вряд ли я заинтересую их.

Тренер в белом спортивном костюме обнимает юную теннисистку за талию и с улыбкой щебечет ей что-то на ухо. Несомненно, даёт ей наставления о технике крученой подачи.

Начинается дождь. В Израиле всё сведено к крайности, в том числе и погода. Переходных сезонов нет как таковых. Страшная жара летом становится менее страшной к ноябрю, а потом начинаются тропические ливни и пробирающие до костей приморские холода. Дождь начинается и за секунды превращается в водопад. А иногда и с ураганным ветром. Какие там зонтики! Если вы крепко держитесь за зонтик, ветрила вывернет этот ваш зонтик наизнанку и переломает спицы. Алюминиевый штырь с рукояткой сгодится, чтобы отгонять собак. В ту пору, как в свое время вермахт под Москвой, я не был готов к зиме. Дождевая вода хлюпала в моих летних полуботинках и в карманах болониевой куртки. Удивительным было то, что спина и плечи куртки промокали насквозь, а вот карманы держали воду.

Именно в такую погоду нашу подвижную бригаду вызывали на ремонт крыш. Должен заметить, что с детства боюсь высоты, а тут воленс-неволенс приходилось карабкаться на мокрые скаты и искать дефекты покрытия.

Правда, однажды я залезть на крышу отказался – был сумасшедший, неистовый ливень. Скат крыши был необычно крутым и совершенно гладким. Нас подняли к краю ската в специальной «чашке» для ремонта электростолбов, на уровне пятого этажа. Я честно пытался ухватиться за скат ладонями, но руки скользили, а поджилки тряслись. После официально заявленного мной протеста, на крышу ухитрился вылезти Хэйзи. Через полчаса он вернулся. Я ожидал его в «чашке» под проливным дождём. Моего иврита хватило, чтобы похвалить Хэйзи за храбрость.

Он спросил, подняв бровь:

– А здесь звона не было слышно?

– Нет… какого ещё звона?

– А мне там, на крыше, казалось, что у меня от страха яйца звенят…

Глава 6, в которой уже наступил февраль, а я заработал 50 шекелей за ночь и стал заместителем филиппинца

Я уже отработал в бригаде около месяца, когда мой друг Б. Г. (не Борис Гребенщиков!) нашёл для меня подработку. Тесть его шефа, престарелый израильтянин, загремел в больницу и нуждался в услугах сиделки. На роль сиделки выдвинули меня. В назначенный час я пришёл в больницу, на встречу с семьей клиента. Сам клиент лежал тут же, между тумбочкой и монитором. Электронные капельницы монотонно попискивали. На мониторе чётко видны были признаки инфаркта.

Родственники посулили мне 50 шекелей за ночь, проведенную с любимым тестем. На тот период – очень неплохая сумма! Тем более, что все что от меня требовалось – давать дедушке пить или помогать ему перевернуться с боку на бок. Все прочие необходимые услуги выполнялись персоналом отделения.

Во время переговоров с семьей я поддерживал беседу как немой Герасим – с помощью мимики и жестов. Суть разговора я уже понимал, но сходу складывать ивритские слова в предложения ещё не получалось. Полагаю, что со стороны, моё «гуканье» выглядело потешно. Родственникам польстило, что рядом с дедушкой на посту бдит человек с дипломом врача, пусть даже и не говорящий. В ту ночь и клиент поучаствовал в моём обучении. Часа в два ночи он начал хрипеть и я расслышал:

– Пить!

– Не волноваться, – сказал я дедушке на иврите и напоил его из специального поильника с носиком. После этого, дедушка почему-то захрипел ещё интенсивнее. «Уж не поперхнулся ли?!»

Я пытался похлопать его по спине. Я предлагал ему поесть, попить, повернуться на бок, сесть на горшок…

Дед продолжал сипеть, как компрессор и страшно таращил глаза. Я уже начал серьёзно беспокоиться и собирался позвать медсестру, как вдруг расслышал в дедушкиных хрипах:

– Надо говорить – «не волнуйся!»

– Ах, не волнуйся! Ну вот и не волнуйся!

Дедушка умиротворенно закрыл глаза и откинулся на подушки.

Целую неделю я добросовестно и глупо бдил около дедушки. Глупо – потому как спать мне никто не запрещал, а я, получая свои серебреники, из чувства долга сидел над клиентом не смыкая глаз, как сыч. И натурально, начал засыпать на работе в бригаде. Я засыпал, усевшись в кузов «пикапа» на мешках с цементом, засыпал, воткнув штык лопаты в землю, засыпал в автобусе после работы. В тот период я записался на вечерние курсы иврита и спал на занятиях. Через две недели курсы пришлось бросить, и я продолжил штудировать иврит дома. Из этих ночных бдений, тем не менее, развилось несколько любопытных сюжетных линий.

Линия первая – романтический блицкриг.

Моя первая работа на медицинской стезе подходила к завершению, поскольку дедушку-клиента собирались выписывать. В эти дни кто-то подбросил в почтовый ящик «вороньей слободки» письмо на мое имя. Именно подбросил, так как на красивом, добротном конверте отсутствовали штемпеля почты, а из данных адресата было указано лишь мое имя. Внутри конверта была написанная явно женским почерком одна единственная строчка: «Позвони мне, Яна», и номер телефона.

В тот же день я, скрепя сердце, разорился на телефонную карточку и набрал указанный в записке номер. Я не обдумывал предстоящий разговор заранее и не представлял, что и от кого могу услышать и что собираюсь ответить. Ответила, судя по голосу, пожилая дама. Запинаясь на трудных иностранных словах, я попросил к телефону отправительницу письма. Услышав в ответ длинное и непонятное предложение на иврите, я проигнорировал тревожные интонации в голосе дамы и просто повторил свою просьбу. Так мы беседовали несколько долгих минут и вдруг в трубке раздался голос молодой женщины. Она также не слышалась умиротворенной.

– Что-что? Это Яна? Я плохо тебя понимаю – ответил я.

И тут она сказала нечто, что я прекрасно понял. Она сказала:

– Не понимаешь? Ну, вот когда подучишь иврит, начнёшь понимать – позвонишь ещё раз.

Простимулировав меня таким образом к изучению иврита, таинственная незнакомка положила трубку.