Владетель Ниффльхейма

Меж тем глаза привыкали к сумраку.

Изнутри дом не казался таким уж огромным. Он походил на тоннель, крышу которого подпирали толстенные столбы. Вдоль стен выстроились широкие столы и широкие же скамьи, между ними вклинивалась лента гигантского очага, которая обрывалась, не дойдя до помоста. В очаге до сих пор тускло тлели зеленоватые угли, освещая и помост, и массивный трон, на нем стоящий.

– Кладите ее на скамью, – велела Снот.

Джек был рад освободиться от навязанной ноши. Руки болели, и спина, и плечи, как тогда, когда приходилось таскать со свалки мешки, туго набитые всяческим барахлом, которое Матушка Вала считала достойным продажи.

Ей бы здесь понравилось. Барахла здесь хватает.

На столах стояли деревянные кубки и миски, каждая величиной с колесо. Поднимались к потолку ржавые рогатины с мертвыми факелами. Нарядной белизной проблескивали оправленные в металл рога.

Джек взял один в руки. Рог оказался тяжелым, неудобным. И вонял к тому же.

– Положи! – зашипел Алекс, вытирая руки о куртку.

– Отвянь.

Но рог положил: мало ли. И тени закивали – правильно делаешь, Джек.

– А здесь когда-то восседал сам Хротгар-конунг, – Снот уже взобралась на трон. Она казалась крохотным белым пятнышком между столбов-подлокотников, увенчанных оленьими головами, каждая из которых была больше кошки.

– Пировали воины… пили воины… плясали, – Снот расхаживала по трону от головы к голове. – Шумели. И разбудили чудище.

Алекс присел и принялся щупать девчонке шею, потом оттянул веко и заглянул в кругляш глаза.

– Покрышкина, просыпайся, – сказал он глазу, но стоило ему убрать пальцы, и веко скользнуло на место.

– Его звали Грендаль. Болотное чудище… оставь ее, она спит. Ей хорошо. Музыка Грима – лучшая колыбельная.

Алекс не отступился. Стянув рюкзак, он сунул его под голову девчонке. А потом еще и куртку стянул, укрыл заботливо.

Ну и дурак. Замерзнет – сам виноват будет.

– Ночь за ночью являлся Грендаль в Оленьи палаты, а после и в поселение. Многих убил он. Но встретился и тот, кто убил и Грендаля. Славный, славный Веовульф, сын Эггтеова. Он был героем. И так боялся перестать быть героем, что солгал… посмотрите вверх.

И снова получилось, что Джек не хотел подчиняться, но подчинился.

Столпы держали крышу. А с крыши свисали кости. Много костей. Джек начал считать, но он умел лишь до двадцати, а костей было больше. И все они, обряженные в рванину и ржавые кольчуги, покачивались на невидимом ветру, сталкивались друг с другом, издавая сухой деревянный стук.

– Вот цена его славы. И страха. Умер героем наш Веовульф. Всех одолел он. И море. И Грендаля-людожера. И мать его, морскую волчицу. И дракона… всех одолел. Кроме себя. Слышишь, Джек?

– Слышу. Мне-то что? – Джек сел на скамью рядом с девчонкой.

Живая она? Вроде как да. Спит? Ну и спит. Поспит и проснется.

– Если она умрет, я тебя убью, – сказал Алекс.

Пусть попробует. Джек будет ждать.

Кошка вскочила спящей на грудь и оказалась нос к носу с Джеком. Короткий, но очень внимательный – как у цыганки-барахольщицы, перебирающей принесенные Матушкой Валой тряпки – взгляд сменяется другим, нарочито безразличным.

– Вы тут не сидите, – улыбку Снот не потрудилась скрыть. – Огонь развести надо. Собирайте топливо.

Джек уже понял все, а этот, оставшийся в полосатой майке, только головой крутил, на скамьи поглядывая.

– Они сырые, – сказал он. – Дерево сырое. Гореть не станет.

– Не станет, – согласилась кошка. – Зато кости станут. Если что здесь и горит, так это кости.

Глава 9. Зеленое пламя

Алекс готов был расплакаться.

Его и раньше тянуло плакать, когда становилось страшно. И началось все в детстве, когда его оставляли в комнате одного. Очередная нянька, которая приходила вроде бы навсегда, но на самом деле исчезала спустя месяц-два, готовила Алекса ко сну.

Надеть пижаму, даже когда жарко и не хочется.

Лечь в кровать. Закрыть глаза.

Иногда Алекса целуют, касаясь холодными мокрыми губами щеки, иногда просто натягивают одеяло по самый нос, отчего дышать становится тяжело, душно. Нянька проверяет окна, переставляет тапочки и выключает свет.

– Не надо, – просит Алекс.

Но его никогда не слушаются.

Дверь закрывается с тихим щелчком. Алекса не запирают, но ручка тугая, и в коридоре тоже темно. А нянька уходит к себе, на третий этаж. И если Алекс пойдет за ней, то его накажут.

Он бы все равно пошел, если бы не темнота и тень.

Она появлялась из стен, просачиваясь сквозь дыры в розетках. Чернота капала на пол, собиралась лужицами, расползалась ручьями.

– С-сдравс-с-ствуй, Ш-шурка, – говорила Тень, вбирая в себя всю черноту до капли. – С-с-скучал?

Ее змеиное, невообразимо длинное тело занимало всю комнату. Шелестела чешуя, касаясь обоев, похрустывали модели самолетиков на полке, которым грозило быть раздавленными, трещала, но держалась мебель. А треугольная голова тени ложилась на постель.

– С-скучал…

Раздвоенный язык касался пяток.

Вот тогда-то Алекс и начинал плакать.

Конечно, ему никто не верил. Отец злился, Аллочка вздыхала и пеняла нянек – плохо смотрят за ребенком, няньки злились на Алекса и отправляли спать пораньше, как будто теням было дело до времени.

Однажды Алекс решился и попросил отца купить лампу. Это же немного – лампа. У отца много денег. И ему будет не трудно. А если трудно, то пусть пошлет за лампой шофера… или няньку… или кого-нибудь. Алекс говорил, вспоминал тень и плакал. Ему было стыдно за слезы, но он ничего не мог с собой поделать.

– Сопли подбери, – сказал отец. – И это мой сын… довели. Ревет как баба.

Лампу не купили, зато новая нянька, которая обреталась в доме всего лишь неделю, исчезла, что было не удивительно. Зато другая, вместо исчезнувшей, не появилась, что уже было удивительно. Теперь Алексу приходилось ложиться спать самому.