Владетель Ниффльхейма

Нет зрелища отвратней рыдающего мужика.

Неужели не видит он, до чего жалок?

Среднего роста, горбится по привычке. И сутулится. Руки прижимает к груди, то и дело дергая себя за бородку. Сколько раз Белла просила сбрить ее! Не сбривал.

– Белочка, все будет хорошо, все будет хорошо, – сказал он. – Иди домой. Отдохни. А я подежурю.

Ничего не будет хорошо. Никогда. И ему ли не знать. Так почему врет?

Это он виноват!

Нельзя так думать. Неправильно. Надо искать позитив. Где? Не важно. Вселенная ответит. Или бог. Главное, что положительные мысли очищают ауру. А с чистой аурой ничто не страшно.

Щуплая ладошка супруга легла на плечо, и Вася чуть более настойчиво повторил:

– Отдохни…

– Отстань, – сказала Белла Петровна и, поведя плечом, стряхнула руку мужа. – Я должна быть здесь.

Должна. Обязана. Вчера вот она ушла, и Юленьке стало хуже. А если бы Юленька умерла? И если умрет? Стоит только отвернуться, поддаться собственной слабости и… Белла Петровна обернулась на звук шагов. Жесткие, громкие, они порождали эхо в узком больничном коридоре. И в их грохоте терялся цокот каблучков.

– Явился, – фыркнула Белла Петровна, а супруг ее ничего не сказал, лишь вздохнул: ему совершенно не хотелось встречаться ни с Семеном Семеновичем Бариновым, ни с его женой.

– Здравствуйте, – сказала Аллочка и всхлипнула. – К-как они?

– Без изменений.

Беллу Петровну тошнило от глянцевого вида этой блондинки, которой было столько же лет, сколько и ей, но при том Аллочка умудрялась выглядеть моложе.

Тоньше.

Изящней.

И курточка из серебристой шиншиллы ей к лицу. И само лицо, если не с обложки, то со страниц журнала точно. Брови идеальной формы, кожа идеальной гладкости и цвета. Линия губ. Синева глаз.

Слезы на серых ресницах, слишком длинных, чтобы быть настоящими.

Ненависть рвала сердце. А родилась она в тот самый день, когда сообщили о происшествии.

Тогда Белла Петровна, бросив все, прилетела в эту затрапезную больничку, первую по пути от места аварии. Прилетела и у стойки регистрации столкнулась с Бариновым. Он снял очки, которые на массивной его голове смотрелись попросту смешно, сунул их в карман рубашки и сказал:

– Это все из-за вашей девки.

До Беллы Петровны и смысл сказанного не сразу дошел. А когда дошел, она от возмущения и гнева потеряла речь: во-первых, с нею так не разговаривали. Во-вторых, это Юленька сейчас находилась в операционной. Ее нежная, маленькая девочка!

А Баринов продолжил:

– Шурка из-за нее поперся.

Шурка? Кто такой Шурка? Ах да… конечно.

– Ну и держали бы своего Шурку дома под колпаком.

– И буду.

Тогда они не сцепились лишь потому, что у стойки появился врач. Уже потом, обдумывая произошедшее, Белла Петровна пришла к выводу, что врач тот был странноватым. Но тогда его сияющая лысина, длинный нос и цепкие руки, торчащие из рукавов старинного халата, всецело завладели ее вниманием. Эти руки постоянно пребывали в движении. Они то теребили манжеты, то ныряли в рукава, то тянулись к хрящеватому неровному носу, мяли и терли его.

– Ведите себя хорошо, – сказал им врач, как будто они с Бариновым были детьми. – Здесь больница. Больница здесь! Надо вести себя хорошо! Положено!

– Что с моей Юленькой? Юля Крышкина?

– Баринов. Александр.

Сказали хором. Глянули друг на друга. Замолчали.

– Жить будут, – пообещал врач.

А спустя несколько часов ожидания, уже другой доктор, длинный и в зеленом, а не белом, халате, устало перечислял травмы. И каждое слово его было как удар. Белла Петровна сама не заметила, как заплакала, врач же на слезы разозлился.

– Они живы, – сказал он, глядя почему-то на Баринова. – Им повезло. Не то, что…

Он, наверное, имел в виду других, мертвых или умирающих, но мысли об этом нисколько не утешали. Какое Белле Петровне дело до других? Ей Юленька важна! И врач тоже все понял:

– Верьте в лучшее, – посоветовал он, устало потирая глаза.

– Распорядитесь, чтобы моего сына приготовили к перевозке. Я…

– Вы его убьете, – прервал Баринова врач. – Он не переживет транспортировку.

– Я куплю…

– Купите себе терпения. Пригодится.

И он ушел, а Белла Петровна осталась наедине с Бариновым. С того дня между ними установилось некое подобие перемирия.

Она дежурила.

Он платил. Не Белле Петровне – санитаркам, медсестрам, приглашенным специалистам, от которых, впрочем, толку было не больше, чем от местных… он как будто откупался от необходимости быть в больнице, смотреть, чувствовать и выть про себя от бессилия.

Там, снаружи, и легче, и тяжелей. Парадокс бытия.

И ауре явно не хватает позитива.

Сегодня Баринов подошел ближе обычного.

– Вы бы отдохнули, – сказал он безразличным тоном. И поскреб щеку, на которой виднелись белые ниточки шрамов. Белла Петровна удивилась, что только теперь заметила эти ниточки, и подалась ближе, желая разглядеть.

– А знаете, – сказала она задумчиво. – У Юленьки такой же шрам. Только на руке. И… и у вашего тоже. Кажется.