Соло на два голоса

– Шлюха! Боже, какая же шлюха эта твоя Лариска! Вот никогда она мне не нравилась, чувствовала я в ней какую-то червоточинку, какой-то порок!

– Какой порок, мам, что ты говоришь? – слабеньким голосом и неубедительным тоном я пыталась вступиться за любимую подругу.

– Да молчи уж, что ты понимаешь в людях, дура… – морщилась мама и отмахивалась от меня. Мне очень хотелось ей сказать, что вопрос о том, кто что понимает в людях – открытый, если учесть живущего с нами её обожаемого Сержа и то, как он себя ведёт… Но это очень больно. Это было, есть и будет всегда больно. Наверное, даже когда мне стукнет восемьдесят лет.

А Ларкина мама… Вспоминаю страшно-смешную историю, рассказанную мне подругой. Лариса училась в другой школе, расположенной чуть дальше от наших домов. Классе в четвёртом она с подружками пережидала переменку, как обычно, между этажами на подоконнике. И, как всегда, солировала в анекдотах и хохмах. В тот раз её понесло придумывать смешные слова к патриотической песенке про Аврору. Помните: «Что тебе снится, крейсер Аврора, в час когда утро встаёт над Невой?» Красивая песня, хотя и очень пафосно-воспитательная. Так вот, подружка моя хулиганистая своим громким звонким голосом пела:

– Что тебе сни-и-итса-а-а, жирная льви-и-ица-а-а… Что тебе снитса-а-а, рыжий тупии-и-ица-а-а… Что тебе снитса-а-а, злая мокри-и-ица-а-а… – и не могла никак остановиться, а все девчонки вокруг, естественно, стонали от смеха, корчились, держась за животы и то умоляли её прекратить, то горячо просили продолжать. Ларка могла продолжать до бесконечности…

Но пролётом ниже, оказывается, затаилась злыдня-завучиха. Она внимательно слушала Ларкино самозабвенное пение и, очевидно, плотоядно потирала ручонки в предвкушении большого политического хая. В какой-то момент она рыкнула «Та-а-ак!» и очень шустро взлетела на этаж выше, несмотря на свои полтора центнера веса. Вот как идеология стимулирует! А дальше был большой скандал – с вызовом на совет дружины, классным собранием, клеймением Ларки чуть ли ни врагом народа с далеко идущими страшными политическими выводами. Сама Ларка была дико удивлена, хотя и ни капельки не испугалась. А не испугалась она потому, что её мама, узнав про ситуацию, хохотала до слёз, а когда классная руководительница позвонила ей, чтобы вызвать в школу, то храбрая женщина её просто послала:

– Как я погляжу, вам всем делать нечего, осталось только с маленькими детьми воевать, «пришивая» им политику. Наверное, придётся сходить в РОНО и узнать, как там обстоят дела в нашей школе с общей успеваемостью и прочими важными вещами! Неужели всё так хорошо, что можно столько времени тратить вот на это? Не, я не к вам пойду, я лучше сразу в РОНО.

После этого Ларку оставили в покое, и всё затихло. Во как.

– Надо же, – удивилась я тогда рассказу подруги. – А я бы померла со страху. А мама меня убила бы, точно убила…

– Вот ещё! Из-за этого помирать? А убивать-то за что? – Лариса смотрела на меня с недоумением, высоко подняв брови. Нет, у нас были с ней слишком разные мамы, чтобы в некоторых вещах понять друг друга. Я не уточняла, не распространялась ни о чём. Я рассуждала так: Лариска моя – удивительная девочка, умная, весёлая, красивая, её есть за что любить-обожать, вот поэтому у неё с мамой прекрасные отношения и полное взаимопонимание. Всё справедливо, не мне жаловаться на маму, скорее, наоборот. То есть, если бы такой поступок, из-за которого разгорелся тот сыр-бор, совершила я, то это было бы продиктовано исключительно моей глупостью, а Ларкин… Вот подружку мою не за что судить: она просто шутила и веселила одноклассниц. В чём же её вина? Нет, в данном случае «имели место» исключительно тупость и зашоренность завучихи, ясное дело. А Ларкина мама совершенно справедливо поставила дураков на место, заступившись за ни в чём не виноватую дочь.

Поэтому и Ларкину беременность её прекрасная мама восприняла спокойно… Впрочем, откуда я знаю, что на самом деле чувствовала эта женщина, когда всё узнала и принимала решение? Понятия не имею. Но перед всем светом она встала в полный рост на защиту дочери и громко заявила:

– Рождение нового человечка – никакое не горе. Родим и вырастим. Это будет, между прочим, мой внук, значит, я его люблю!

Угадала. Родился именно Димка, а не девочка. Моя мама пыталась даже запретить мне общаться с Ларкой, какое-то время я звонила ей скрытно и тайно бегала к ней в гости навестить и понянькаться с малышом. Это дело мне ужас как понравилось! Я вдыхала аромат крохотного человечка, и мне казалось, что это самый вкусный запах на свете.

– Анька, тебе надо своего рожать! – восклицала подруга, глядя на меня, нежно воркующую над её Димычем.

– От кого? – испуганно спрашивала я, аж отшатываясь от младенческой кроватки.

– Вот-вот, от кого… – ворчала Ларкина мама, входя в комнату с выглаженными пелёнками. – Главное, выбери, чтоб не подлец, а то всё-таки без папашки малыш-то…

– Ма-а-ам! – грозно сдвигала брови Лариска. – Будет ему папашка, вот увидишь!

Не обманула. Через два года она встретила своего Женю, и они до сих пор вместе. Красивая, счастливая, умная пара. Правда, общих детей заводить не стали… Не знаю, почему, не лезу я в эти их дела. Мы с Лариской, конечно, много друг с другом откровенничали будто бы обо всём, но, видать, обе не до конца. К примеру, она про меня кое-чего не знает. Даже больше, чем кое-чего… И сама однажды сказала мне:

– Ты, Ань, для меня во многом загадка какая-то! Ты всегда чего-то да не договариваешь. Вдруг – раз! – и замолкаешь на самом важном месте. И всё, тебя как клинит. Не доорёшься… Не замечала?

– Не замечала, – пожимала я плечами. – Если замолкаю, значит, неважно, можно пренебречь.

– Нет, важно! – трясла головой Ларка. – Раз клинит, значит, важно. Но ты не хочешь почему-то… – эти слова она произносила печально. – Дело твоё, конечно… Но я тогда тоже не буду с тобой откровенна до донышка, вот! – в этот момент подруга была похожа на обиженную маленькую девочку, с которой подружка не поделилась секретиком. Было так забавно, что я захихикала и опять пожала плечами. Ларка как-то странно на меня посмотрела тогда и вдруг тихонько произнесла:

– Ты непонятная, Аня. Иногда мне кажется, что я тебе зафигом не нужна, ты меня совсем не любишь. И мне так часто казалось все эти годы…

Любила ли я Ларку? Люблю ли я её? Не знаю. Не знаю! Я не знаю, умею ли я вообще любить. Любить так, как этого хотят от меня люди. Мне казалось, я обожаю свою дочку Сашеньку, и я обожала её! Когда она была маленькой, я была из разряда сумасшедших мамаш, я квохтала над ней, как глупая курица. Это разве не любовь? Любовь же. Но когда она выросла… Я без неё МОГУ! Однажды в детстве я услышала такое определение любви: любишь – это значит не можешь без человека. Я могу без Сашеньки. И я могу без Ларки. Значит – не любовь? Говорю ж: не дано мне, видимо, ни быть любимой, ни любить.

После того, как не стало папы, я, наверное, навсегда распрощалась с самой возможностью постичь и понять это чувство. Так мне кажется.

Второе замыкание у меня случилось как раз по поводу Ларки. Помню, на следующий день после скандала с Лёшкой и своего первого замыкания я позвонила подруге и, сквозь слёзы, рассказала ей про дикую сцену в моём бывшем доме.

– Приходи! – коротко приказала подруга. Теперь "приходи" было не так просто и быстро, как в детстве – всё-таки три остановки на метро. А машину я ещё не водила. Но я покорно поехала, ведь Илюша был на работе, а у меня как раз случился период безработицы: прежняя редакция накрылась тазом, а новую работу я ещё не нашла. Ларка же уже давно была успешным и отлично оплачиваемым «книгером»: она писала основную часть текстов за одну весьма-весьма известную личность. Якобы писательницу, тусовщицу и даже уже политическую деятельницу. Эта дама давно мечтала стать известным и издаваемым автором, благо у её мужа водились большие деньги. Болтать языком дама умела, а вот складно писать – нет. Лариска каким-то образом оказалась в поле зрения редакции, которая искала "острое и нестандартное перо". И нашла мою Ларку, что, можно сказать, сделало судьбу и ей, и той даме. Первая книга выстрелила на "ура" с несколькими дополнительными тиражами – её расхватывали, как нынче сметают сразу после поступления в продажу новые модификации айфонов каких-нибудь. Книга на самом деле удалась – на девяносто процентов благодаря Ларке. Дама оказалась бойкой на устную речь, но тягуче и банально мыслящей при попытке перенести свои размышления на бумагу, да ещё и зацикленной на любовной теме "она старше, он – сильно моложе"… и обожала, чтобы при этом непременно герой потерял память и его использовали плохие люди. Дама явно пересмотрела мексиканских сериалов… В общем, работать Лариске пришлось, закатав рукава, но справилась она гениально! Потом её стали наперебой звать на аналогичные работы другие желающие писательской славы бездарные богачки, и Лариска уже могла выбирать, придирчиво перебирая пальчиками всякие штучки в сундучке с драгоценностями, да… Но вдруг к ней явилась первая дама, всех растолкав локтями, и предложила Лариске такие условия, от которых та не в силах была отказаться, да и зачем? То были Слишком Хорошие Деньги. Но – кабально, навсегда, чтоб Ларка больше зыркнуть на сторону не смела, а чтоб никакой кандидат в работодатели даже на километр к ней не мог приблизиться, она обязана была отстреливать их на дальних подступах к своей персоне.

Я рыпнулась было отговорить её тогда, ведь она ко мне первой прибежала – рассказать и даже спросить совета. Первая моя реакция – ни за что не соглашайся! Но я увидела в Ларискиных глазах испуг: а что если это шанс навсегда забыть о какой бы то ни было нехватке средств и перейти в принципиально другой класс по жизненному уровню? И не глупо ли упускать такое?

В моей голове вертелось в тот момент очень многое: я считала Ларку страшно способной журналисткой, вполне способной писать не только отличные репортажи и очерки, но и создать Настоящую Книгу, которая станет бестселлером и прославит её. Почему я так всегда считала? Да лучше Лариски никто вокруг из нашей журналистской пишущей, точнее, пописывающей братии, не умел так элегантно и красиво подавать не менее элегантные и красивые, яркие мысли, касающиеся и политики, и межличностных отношений, и производственных драм, и… да чего угодно! Любая тема, за которую бралась Ларка, становилась увлекательной для кого угодно, читалась, как детектив или роман.

– Ты не понимаешь! – кипятилась подруга. – Сама по себе я пустая, как опорожнённая банка из-под фруктов! У меня нет никаких своих идей, а уж тем более – сюжетов. Меня надо сориентировать, задать мне тему, как импровизатору, навалить фактуры… И вот тогда я могу. Но только и исключительно при таком раскладе.

Я не хотела с этим соглашаться, мне было жалко Ларкиного дара, который так бездарно расходуется на чесание тщеславного брюшка богатых дур! И я тогда открыла было рот, чтобы сказать об этом, но, как обычно и случалось в подобных ситуациях, рукой поправила челюсть, поставив её на место – рот-то уже открылся, чтобы вещать. Даже ради Ларки не изменила себе: не даю советов никому и никогда. Не считаю себя вправе и не беру на себя подобную ответственность. Это мой принцип и моё кредо, если хотите.

На моих глазах часто совершались жуткие глупости, творились бездарные дела, и не раз бывало такое, что я могла это хотя бы попытаться предотвратить, вовремя сказав человеку: не делай так, это глупо и недальновидно, ты вляпаешься. Но в конечном счёте я всем всегда давала возможность вляпаться. Даже зная заранее, что так и будет. Это началось очень давно, почти в детстве. Тогда же, когда я отказала себе в праве любить и быть любимой, я отказала себе в праве иметь собственное мнение. Нет, не совсем так… и даже совсем не так.

Своё собственное мнение у меня было и есть всегда и по любому поводу. Вопрос в другом… Во-первых, я его не высказываю, а поддакиваю большинству и "правильной" точке зрения. Не спорю и не доказываю, даже когда мне очевидно, что господствующая точка зрения ошибочна.

– Кто ты такая, мелочь ничтожная, чтобы спорить и настаивать на своём? – орала на меня-первоклассницу мама, когда я начала задавать ей вопросы о несоответствии официальных и школьных деклараций (политических, разумеется) тому, что внушают мне дома. Папа ещё был жив и слышал этот наш разговор, точнее, ругань с мамой. Я заметила, как вспыхнули алые пятна на его щеках, когда прозвучало "мелочь ничтожная". Я видела, как дрогнули его плечи. Но он опять промолчал. Потом – потом! – он скажет мне нежно, что я не мелочь и не ничтожная, а мама просто очень разнервничалась из-за меня же, из-за того, как я буду жить в этом трудном мире…

Мама, видимо, очень часто сильно волновалась по этому поводу, и я нередко слышала в свой адрес не только "мелочь ничтожную", но и "идиотку без мозгов", и "тупое чучело", и много чего ещё. Моё мнение по любому поводу встречалось насмешливой улыбкой, а если мнение оказывалось вполне годным и разумным, то максимально положительная оценка такового заключалась в произнесённом с сакразмом "ну-ну".

Мне всегда было очень-очень плохо, когда надо мной смеялись или не уважали мою точку зрения. Унижение для меня – самая адская мука, поэтому я научилась скрывать своё несогласие с чем-то, научилась подстраиваться под "умное и правильное" большинство или под мнение "авторитета". Кто есть авторитет и на кого нужно ориентироваться, я всегда определяла быстро и безошибочно – невелика наука! А дальше нужно было лишь перемолчать, кивнуть, высказать нечто вроде "Ну, конечно, разумеется, так!" и жить себе спокойно в русле всеобщего одобрения и незаметности в массе.

Тут нужно понимать… Не одобрения я искала и не любви окружающих! Я искала только и исключительно отсутствие презрения, насмешек и ощущения себя изгоем. Больше мне ничего не надо было.

И это стало моей второй натурой! Даже в отношениях с близкими, с теми, кого я люблю и ценю, уважаю и за кого болею. И в этом месте, между прочим, ужас начинается… Говорю, что люблю их, а, получается, готова допустить то, что они сделают ошибки, иногда опасные! Но я всё равно молчу, хотя меня мучает тревога за небезразличных мне человеков и грызёт предчувствие последствий их ошибок, но… Я молчу. А если человек очень увлечён своей идеей и горячо радуется тому, что делает, то даже говорю с улыбкой: "Я за тебя очень рада! Ты так радуешься…" И в этом нет ни грамма насмешки, это искренне! Его хорошему настроению и улыбке я на самом деле радуюсь, потому что иногда знаю, что больше радоваться нечему: всё будет не слишком хорошо. Или даже очень плохо. Но молчу. Никто не знает, что я такая… умная и часто мудро предвижу дурной исход. Никто не знает, потому что я ни разу в жизни не сказала фразы "Я так и знала!" и не признавалась в том, что "кассандрила" заранее. В этом же стыдно признаваться! Тем более тем, кого любишь.

Любишь? Ой ли? Разве если бы я любила по-настоящему, то допускала бы фатальные ошибки тех, кто мне дорог? Разве меня волновало бы, что обо мне подумают, не будут ли смеяться надо мной, если любимым угрожают неприятности? Нет, определённо: любовь – не моя стезя. Не дано мне…

Настал тот момент, когда соседка начала меня "будить", а я сделала вид, что проснулась и поблагодарила её. Соседка выбрала на обед рыбу, а я – курицу. За едой мы вели вполне светскую беседу о погоде и её особенностях в Израиле… то есть, говорила соседка, а я слушала, как обычно, вполуха, чтобы вовремя вставлять вежливое "Да что вы говорите! Правда? Ну, надо же! Как любопытно!" и прочие правильные слова, свидетельствующие о моём интересе и вовлечённости в разговор. Углубляться в вопросы моей эмиграции и ситуации не позволяли, к счастью, набитые рты. А ещё милая дама любезно и настойчиво учила меня засовывать хумус в питу. Это оказалось действительно очень вкусно! Когда пили чай, я начала довольно демонстративно позёвывать, всем своим видом показывая, что всё ещё очень хочу спать.

– Адски тяжёлые были дни, – жалобно скулила я. – Вы ж понимаете…

Соседка быстро закивала:

– Конечно-конечно, и впереди у вас столько суеты, столько беготни и оформлений! Вам надо отдохнуть.

Я хотела, чтобы она сама это сказала. Это дало мне возможность вздохнуть с обречённым видом и вновь натянуть на глаза повязку. Не было никакого намёка на дрёму: мой организм давно забыл, что такое естественный сон, он разучился спать без таблеток, поэтому даже смертельная усталость вряд ли усыпила бы меня. Проверено уже – не усыпляла. Я лишь впадала в болезненное полунебытиё с кошмарами и ощущением нехватки кислорода.

Словом, началась вторая половина полёта в образе спящей красавицы – наедине со своими мыслями и воспоминаниями.

Итак, советов я не даю никому, своё мнение всегда держу при себе. Поэтому тогда, давно, когда моя Ларка металась в поисках правильного решения и склонялась к тому, чтобы дать согласие знатной даме на своё пожизненное рабство, я не стала её разубеждать и отговаривать. И, как обычно, выдала любимое:

– Делай, как считаешь нужным. Главное, чтобы ты была довольна и счастлива. Ты, наверное, права…

Лариска взвизгнула тогда от радости и чмокнула меня в щёку. Она сияла, а я поселила в своей душе ещё один комок неуверенности в том, что с близким моим человеком всё будет в порядке. Я оказалась и права, и неправа.

С тех пор Ларка и её семья никогда не знали нужды. Даже более того… Они с мужем смогли купить хорошую квартиру, сына отдавали только в лучшие платные учебные заведения, где "тусовались" детки лишь из непростых и важных семей. У ребят появились отличные машины, через несколько лет они построили загородный дом, в котором жили с мая по сентябрь. Впрочем, и зимой они туда нередко наведывались в выходные и на Новый год. Я тоже там бывала часто, поэтому восхищаюсь и радуюсь за них: это прекрасный двухэтажный коттедж со всеми прелестями загородного бытия.

Но… Как же без "но"? Через несколько лет Ларка затосковала. Затосковала по самореализации. Помню, как однажды она вдруг призналась мне:

– Анька, мне есть, что сказать! И я хочу сказать, и знаю, как! Но я трачу себя на эту ерунду, да и времени у меня нет ни на что больше.