Взаперти

– Скажи тем, кто послал тебя все это затеять, что мне совсем не смешно. Не знаю, что я там с вами вчера принимала, но я тебя в упор не помню.

– Значит, все-таки шутка?

– Как будто ты не знаешь, – мне очень захотелось огрызнуться. По-настоящему, как я умею – зло и хлестко. Но вместо этого изо рта вывалилось только просительное тонкое блеяние потерявшейся в тумане овцы.

– Хорошо, это шутка, – легко согласилась она, падая на спину. Её волосы застыли на мгновение в воздухе, а потом тяжело опустились на одеяло и, как змеи, обхватили шею. Из чашки не пролилось ни капли.

10.00, отрицание.

Она приготовила еще один завтрак. Поджарила яйца и посыпала их сверху тертым сыром. Опять принесла еду прямо в постель и попыталась меня накормить. У неё не были ни ножа, ни вилки, ни ложки – она ела голыми руками, а масляные пальцы вытирала о край пододеяльника.

Накатила легкая тошнота, которая тут же затерялась в бое часов. Она вскочила с постели и провозгласила с набитым ртом:

– Уже десять! Пошли в магазин, я тебе свою одежду домой забрать не дам.

Все это время я лежала в одном белье и стыдливо пряталась под одеялом. От одной мысли, что я также бесцеремонно, как эта девушка, выставлю свое тело под утренние лучи солнца, мне становилось не по себе. Я и так уже была совершенно не в себе.

– Стесняешься? – спросила она, посмеиваясь.

Мне было нечего сказать на это. Я съела сырную полоску и заметила, как она довольно улыбнулась, отворачиваясь к двери, за которой через мгновение скрылась, унося с собой беззаботный настрой. Тут же в комнате стало холодно, неспокойно. С девушкой было странно, а без неё – страшно.

Она вернулась быстро и, к тому же, не с пустыми руками. На сгибе локтя правой руки висело что-то очень цветастое, ажурное и воздушное, как комок сахарной ваты. Она принесла два одинаковых платья. Одно широкое, до середины колена – для меня. Другое, короткое и узкое, для себя.

– Примерь, должно подойти.

– А где моя одежда? В чем я пришла?

– Хватит спрашивать меня о том, что ты должна знать сама, – она скривилась, натягивая платье. Оно было ей маловато, слишком плотно обтягивало грудь и упорно заползало на бедра, открывая ложбинку паха – пошли, давай, я заодно и себе что-нибудь новенькое куплю. Ну, не копайся ты так долго. Пожалуйста!

Мне стало стыдно, я поспешно накинула на себя одежду и встала у окна, приготовившись ждать девушку, которая крутилась у зеркала, подкрашивая губы и взбивая волосы.

– Твои кеды в прихожей, иди пока, обувайся, я сейчас.

Не помню, как я пересекла квартиру и что видела в ней, но у входной двери, под тусклым светом грязной лампочки, я действительно нашла свои теннисные туфли, которые вызывающе белели среди прочего хлама. Девушка впорхнула в прихожую как раз в тот момент, когда я завязала шнурки и попробовала открыть дверь.

– Толкай сильнее, – посоветовала она, закрепляя на загорелых лодыжках ремешки босоножек. Покончив с обувью, прижалась плечом к пыльной обивке и навалилась на дверь. Та что-то злобно проскрипела, но открылась. Свежего воздуха на лестнице было так много, что у меня нестерпимо закружилась голова.

Моя спутница, не оглядываясь, побежала вниз, выстукивая каблучками ломаный ритм. Она была громкой, несносной, противной. Мне хотелось догнать её и хорошенько приложить по затылку, чтобы вернуть все на свои места, но было в ней также что-то еще, о чем лучше пока не говорить и не думать. Она несла в себе немного жизни – совсем немного, но все-таки, была живой. Я же чувствовала себя не до конца умершей. И это склизкое чувство продолжало гнать меня за девушкой, в то время как нужно позаботиться о часах, которые продолжали настойчиво тикать где-то совсем рядом.

Тик-так, тик-так.

Тик-так, тик-так.

– Кто проснется – тот дурак, – отозвалась она с первого этажа. Её смеющееся лицо было втиснуто в пролет первого этажа, так далеко и долго от меня, что я невольно почувствовала себя Алисой в стране запыленных лестниц и будильников, спрятанных за стенами и дверями. Девушка улыбнулась, как ребенок, и постучала себя пальчиком по запястью. Крошечные пальцы на таком расстоянии казались ненастоящими. Опустив глаза на свои руки, я рассмеялась в унисон с ней – на одной из них уютно утроились мужские наручные часы, большие и мощные. Приложив холодное стекло циферблата к уху, я услышала не только бесконечное «тик-так, тик-так», но и шум волн, который прячется в морских раковинах. Девушка кивнула мне снизу, а потом её пушистая голова пропала.

– На улице! – крикнула она, хлопая дверью подъезда.

Погода в тот день была никакая. Ни холодно, но и ни тепло. Пока еще не ветрено, но напряженно – в ожидании бури.

Дом, из которого мы вышли, делил улицу на две равные части, и каждая – зеркальное отражение соседки. Те же кровли, тот же мусор на тротуарах, одинаковые мелкие лавочки с требухой, вроде магнитов на холодильник и карманных календариков. Девушка свернула в левую часть и направилась к магазину поддержанной одежды, который соседние товарные ряды едва не похоронили под рекламными вывесками.

– Развлекайся, – сказала она, силком протащив меня через входную дверь и скрывшись за нагромождением передвижных вешалок.

Перед маленьким столиком в углу восседали две тонкие, как жерди, продавщицы, которые усиленно учили что-то по ветхой книжке.

– Смотри сюда! – перекрикивала одна другую, тыча ярко-красным ногтем в строчку – До той темы мы еще не дошли!

На меня они не смотрели.

– Эй, – голос девушки кое-как выкарабкался из-под завалов одежного хлама и забрался сюда, в предбанник магазина – смотри, что я нашла.

Я протиснулась меж двух вешалок и увидела её в окружении шалей, каких-то юбок, глянцевых сумок. Она стояла перед большим зеркалом, опустив к поясу верх платья – обнажив грудь. Прикладывала к ней поочередно то зеленый, то белый бюстгальтер и задумчиво цокала языком. Казалось, она умела целиком и полностью растворяться даже в таких вот обыденных моментах, как выбор ношеного белья. Что было прежде, что будет дальше – какая разница? Она была сосредоточена на двух кусочках ткани и, должно быть, чувствовала себя великолепно. Как демиург, который из таких же кусочков собирает понемногу какой-нибудь новый мир.

Наконец, она выбрала зеленый. Бледный и выцветший, но все еще очень красивый винтажный лиф.

– Ну-ка, помоги мне, – она свела руки за спиной, придерживая крючки, которых на ткани было множество, словно на старинном корсете. Я помогла ей застегнуть проржавевшие застежки, и её лицо переключилось с потаенного внутреннего мира на мой внешний. Мгновенно, словно вместе с крючками я щелкнула кнопку смены рабочей вкладки.

– Тебе подойдут вещички попроще. Я сейчас.

На ходу натягивая на плечи лямки платья, она снова скрылась в глубине магазинчика, бормоча что-то себе под нос. Я осталась наедине со своим отражением, которое осторожно выглядывало из-за рамы, не решаясь показаться полностью.

Что такое разобщенность? Раньше я никогда не думала ни о чем подобном. Но, когда смотришь в зеркало и видишь совершенно незнакомого тебе человека, волей-неволей затрагиваешь внутри себя нечто такое, о существовании чего ты не подозревал. Я была разобщена. Наверное, то же самое чувствует ребенок, когда впервые начинает осознанно разглядывать свое отражение. До этого момента ему было ни к чему задумываться о внешности. Достаточно того, что она не мешала шалить, спать, орудовать ложкой и надрывно рыдать. Но, стоит лишь раз взглянуть на себя как бы со стороны, как превращаешься в заложника набора характеристик: глаза, волосы, кожа, вес, красота или уродство. Ты был душой, а становишься телом. И с тех пор постоянно стремишься искать в себе изменения и облегченно вздыхаешь, убедившись, что все на своих местах. Ты – это ты, и никто другой.

Я – большой ребенок – взглянула на себя. Увидела свою кожу – суховатую, желтую. И свой прямой нос, под которым наметились бледные губы. Нижняя была широкой и полной, а верхняя маленькой и капризной. Вместе они смотрелись на редкость непривлекательно, как будто две половинки от различного целого собрали по ошибке в одном месте. Волосы серые, до плеч. Глаза зеленые, даже красивые, но с тонкими куцыми ресницами. И светлые брови, сливающиеся с кожей. Вот и все, что я увидела. Никаких откровений.

– Нравится? – спросила девушка. Она стояла в стороне с грудой вещей и наблюдала за нами – за мной и моим отражением.

– Что?

– Нравится, говорю? – переспросила она и кивнула в сторону крошечной примерочной за шторой – Давай, меряй, я тут всего понемногу взяла. Разберешься сама.

Я спряталась в каморке с кособоким стулом и начала разбирать на составные части ворох одежды. Первыми под руку попались потертые джинсы. К ним можно добавить какую-нибудь футболку – вполне сойдет.

Зеркало отражало то же самое, что я видела в нем несколько минут назад, но… Мне почему-то показалось – часть моего лица изменилась. Не существенно, конечно, нет. Просто немного сместился нос, а лоб будто поднялся на сантиметр или вроде того. Я подумала, что так бывает, когда не помнишь толком, как выглядишь обычно.

Девушка сказала:

– Померяй что-нибудь еще, посимпатичнее.

Я попробовала другие джинсы и джемпер до колена. Она одобрительно кивнула и сняла с моего плеча пылинку, откинув в сторону рыжую косу. Тугую веревку волос, которые, меньше пяти минут назад, были серой паклей, не достающей даже до лопаток.

– Что-то не так? – спросила девушка, заглядывая в зеркало.

– Какого цвета у меня волосы? – как странно спрашивать такое, глядя в эту минуту на саму себя!

Но она не удивилась вопросу.

– Сейчас – рыжие. А в чем дело? Опять не нравится?