Дурила

Вера провела по Сашкиному лицу горячей ладонью. Это прикосновение было очень реальным.

– Теперь ты убедился?

Сашка кивнул:

– Прости. Твоя смерть мне приснилась.

– Я умру, только когда буду старой.

Вера улыбнулась и покатила к реке Олешенке. Сашка попытался бежать следом, но тело не слушалось. Застыло, как деревянная чурка, и не могло шелохнуться. Вера уже почти скрылась из виду. Хотелось крикнуть: «Будь осторожна!» – но слова застряли в горле и, будто из засорившего водопровода, раздалось лишь беспокойное урчание.

Повзрослев, Сашка услышал однажды, что жизнь – это иллюзия. Можно ли так считать, когда чувствуешь боль? Ведь боль, как копирка, делает картинку проявленной.

За свои семнадцать лет Сашка уже многое повидал: смерть, убийства, духов, но ни разу не подумал, что это все иллюзорно и существует лишь в его голове. Все происходило наяву, и это никак нельзя было стереть. Парень пришел к выводу, что реальность жизни нельзя вытравить, можно стереть лишь себя и факт о своем существовании, но не подлинность этого мира. Так происходило на всех уровнях мироздания. Нельзя про один мир сказать, что он реальнее другого. Все они равны и заключены сами в себя, как бы ни пересекались.

Сашка, как поплавок, болтался на поверхности жизни и не мог, когда нужно, нырнуть глубже. Он уже не пытался бороться с реальностью. Оставалось, преодолевая боль, идти вперед.

Повзрослев, он редко вспоминал Веру.

* * *

«Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое», – Сашка пытался отвлечься книгой. Но слова не усваивались, и он бесцельно глазел на страницу.

Время приближалось к полудню. Надо было идти на встречу с Анной. Сашка не хотел, чтобы его отсутствие заметили родственники. Улизнуть незаметно было сложно. Скорее в дом бы прокрался грабитель, чем Сашке удалось бы выбраться. За ним наблюдали пристально и беспрерывно.

– Ты куда? – спросила мать, с которой он столкнулся прямо на пороге.

– Искупаюсь.

Женщина недоверчиво взглянула и больше ничего не сказала. Сашка ломал голову: догадалась ли она? Парень все-таки решил, что она ничего не знает, хотя бы потому что с родственников очень сложно считывать информацию. Близость была как бронежилет.

Сашка подошел к дому Анны. Было тихо. Дети не играли, из дома не доносилось ни звука. Сашка топтался на месте, подглядывая между досками забора. Вдруг громко хлопнула дверь, и к Сашке торопливо засеменила Анна. Она была в ночной сорочке и босиком, будто только что проснулась. Но на плечи падала копна хорошо расчесанных волос. Женщина явно готовилась к встрече.

– Тс-с… – Анна протянула письмо. – Ты обещаешь отправить?

Только Сашка кивнул, как дверь хлопнула еще раз. С террасы послышались тяжелые шаги.

– Уходи! Федя идет. Если он узнает… Ох! – испугалась Анна. – Он человек жестокий.

Сашка ломанулся вперед. До него донесся бас Федора, похожий на собачий лай:

– Кто там? Ты с кем-то разговаривала?

– Нет, милый, тебе показалось.

Федор сказал что-то еще, но Сашка уже не расслышал. Ноги несли сами, и Сашка не мог остановиться, крепко сжимая в руке белый концерт. Передышку парень сделал лишь через полчаса возле Олешенки, тянувшейся стройной блестящей лентой. Мимо проплывал самодельный плот. На нем гордо, как капитан большого корабля, стоял жилистый сухой мужик в камуфляжном костюме и высоких резиновых сапогах. Его лицо было простым и расслабленным, что называется, без изюминки. Но в то же время оно выдавало человека опытного и обаятельного. Завидев Сашку, мужик учтиво поднял козырек кепки и приложился к почерневшей овальной фляге. Кончики черных усов задрались вверх. Мужик поправлять их не стал. После короткого приветствия он продолжил упрямо глазеть вперед.

Сашка удобно расположился под старой ракитой, расправляя края смятого конверта. Он был легким и тонким. Послание занимало не больше одного листа. О чем писала Анна? Сашка боролся с желанием вскрыть конверт.

Адрес отправителя был написан убористым неровным почерком. «Купринская Анна», – так Сашка узнал настоящую фамилию своей загадочной односельчанки. Строки «Кому» и «Куда» заполнили бисерные буквы: Чуманову Валерию, город Москва, улица Судаковского, дом 28, квартира 90. Сашке показалось, что он знал этого мужчину.

Жизнь Анны была такая, что, расскажи кому-то о ней, покрутили бы у виска: «Эта женщина сумасшедшая! Федора ей сам Бог послал, чтобы спасти». Анна плевала на это, как и на мораль. Она так близко подступила к внутренней пропасти – своему темному я, что готова была расправить руки и полететь вниз, как птица с перебитыми крыльями. Она считала, что это ее выбор, на который имеет право.

Неподалеку высилась церковь. Сашка любовался куполом, покрытым сусальным золотом, и вспоминал, как однажды побывал в ней.

* * *

Одиноко возвышавшаяся над деревней церковь могла вместить около ста прихожан. Сашка никогда не видел там много людей. Однажды он тайком от семьи попал на службу. Молодой священник, облаченный в белый подризник и зеленую епитрахиль, протяжным бархатным басом читал: «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас. Аминь. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе».

Пожилые прихожанки, среди которых были баба Маня и баба Клава, опустив глаза, старательно осеняли себя крестом. Сашка так же усердно перекрестился, чтобы не выделяться. Взгляд его устремился наверх. Плохие мысли больше не терзали. Стало хорошо, и храм Божий представился волшебным местом, в котором что ни попроси – получишь. Такой энергетики Сашка никогда и нигде не ощущал – тонкая и живая. Душа норовила вырваться из тела и взмыть под купол.

Христос вызывал у Сашки уважение, каким пользуется авторитетный взрослый у подростка. Но один вопрос не давал покоя – действительно ли Иисус сын Божий, спасший род человеческий, или просто один из мастеров, о которых Сашка слышал от матери? Они тоже творили чудеса: избавляли от болезней и воскрешали.

Сашка вышел из церкви, одурманенный молитвами и ладаном. Воздух казался другим, будто парень по-настоящему никогда не дышал. Жалобно взывали двое бородатых попрошаек. Кожа у них была смуглая, прокопченная. Носы лоснились от пота.

– Подайте, кто может…

– Подай, парень, сколько не жалко, – повторил один из них.

– Да тебе зачем деньги нужны? На опохмел не хватает? Рожа опухшая! – перебил другой.

– Ты себя в зеркало видел?

– Я тебе сейчас покажу!

– С тебя взять нечего, кроме анализов.

Бытовая перебранка показалась Сашке гротескной. В голове уже не звучали молитвы, туман от ладана рассеялся.

Поодаль от хамов сидел мужчина, тихий и едва заметный. Склонившись над книгой, он не просил милостыню. Однако в целлофановом пакете желтели десятирублевые монеты.

– Извините. Что вы читаете? – робко обратился Сашка.

Мужчина поднял уставшие прищуренные глаза. Несмотря на зрелый, еще не старческий возраст, в его взгляде можно было распознать бунтаря.

– Семнадцатая кафизма…. Воздай рабу Твоему, оживи меня, и сохраню я слова Твои.

– Вы часто в церковь ходите?

– Одно время послушником был. Но решил оставить свою келью и вернуться в мир. В церкви, как в жизни, есть люди хорошие и есть плохие… Религия – дело молодых. Мое место не в церкви, а возле нее.

5

Череда дней плавилась в однородную безвкусную массу. Но одно событие выбивалось… Сашку разбудил шелест мотора. В ночной темноте блестела серебристая «тойота». В распахнутой пассажирской двери вертелась громоздкая фигура. Афоня сволок с сиденья чьи-то худые белые щиколотки, а потом ловко приподнял тело за поясницу. Вдруг это, казалось бы, безжизненное тело ожило и нарушило лопатихинскую тишину высоким девичьим криком.

В соседских домах зажегся свет. Афоня отреагировал оперативно и заткнул нежный рот грязным носовым платком. В несколько широких шагов он запрыгнул в дом. Старики не успели понять, что случилось. Долго искали очки и долго надевали тапочки, а когда прильнули к запыленным окнам, то ничего не увидели. Что ужасного могло произойти в Лопатихе с тридцатью домами? Ничего. Поэтому старики снова повалились на свои советские кровати, сетуя на прерванный сон.

– Что ты творишь?! – ругалась Татьяна.