Пока играет ROCK

Пока играет ROCK
Катерина Траум

Ты пришла ко мне сегодня в надежде найти приют. Такая отчаявшаяся, что достаточно включить правильную музыку, и твоё искалеченное тело само подчинится мне. Хочешь сбежать, Лесли? Прости, но ты не сможешь этого сделать, пока играет рок.

Катерина Траум

Пока играет ROCK

Шурх!

Шины громко прошипели по мокрому асфальту. Ободранная ржавая «Шевроле» едва не слетела в ближайшую канаву со скользкой, усыпанной пожухлой листвой дороги. Внутри салона громко выругались, а из воткнутой в подстаканник бутылки едва не выплеснулся бурбон. Лесли яростно вцепилась в руль и чудом сумела его удержать.

– Чёртов дождь. Чёртов Бостон. Чёртов, мать его, Ройс! – плевалась ядом она, выравнивая юзающую машину. Тут же безрассудно утопила в пол педаль газа. Движок закряхтел, со скрипом набирая новые обороты.

Через зеркало заднего вида Лесли спешно глянула на темнеющую в сумерках трассу: пусто. Какое счастье, что никому, кроме неё, не нужно в такой час тащиться на самую окраину города, и причиной аварии она не станет. Облегчённо вздохнула и нечаянно поймала свой короткий взгляд в зеркале, злой и потухший, отдающий чернотой вместо тёплой охры. Сегодня можно отбросить фарс. Сегодня она не тот весёлый клоун, каким её привыкли видеть, а скорее окончательно съехавший с катушек Джокер.

По крыше резко барабанили капли, от света фар дорога будто сияла, уводя всё дальше из центра Бостона в самые заброшенные пригородные районы. Казалось, что в спину летят осколки её и без того тусклой жизни – треснувшей окончательно, когда в телефоне Ройса высветилась очередная фотка от очередной его шлюхи с необъятными буферами. Надо было орать, скандалить или бить посуду, вновь лихорадочно записываться к психологу в попытках спасти то, что давно сдохло и воняло под их месяцами не скрипевшей кроватью, но не осталось сил. Молча взяла ключи, накинула на плечи безразмерную толстовку и помчала прочь из их квартиры.

И ведь некуда бежать – одна в чужом городе, где из родственников только двоюродная тётка-социофоб с пятью далматинцами, и то, весной умудрившаяся помереть от пневмонии. Плакать по Холли Сандерс точно никто не собирался: сама Лесли видела её от силы три раза в жизни, причём последний был в мае, когда эту эксцентричную особу закапывали под душераздирающий собачий вой. Тётя Холли слыла скрягой, чудачкой и истеричкой. Так что не было ничего удивительного в том, что из всей родни лишь Лесли не успела отказаться от даром не сдавшегося наследства, коим значился разваливающийся двухэтажный домишко у чёрта на рогах. Правда, именно сейчас Лесли была благодарна за ключ в кармане – какой-никакой, но собственный дом и крыша над головой. Ехать всё равно больше некуда и не к кому: за неполный год в Бостоне она успела пообщаться разве что с заказчиками, пока те были, да с людьми в белых халатах, которые со скорбными улыбками называли её «самым оптимистичным онкобольным отделения».

То ли откровенное издевательство, то ли банальная глупость.

Держать лицо – фактически профессия. Быть для всех весёлым шутом, счастливым солнышком – то, за что ей платили. Индустрия развлечений любила таких вот ярких рыженьких заводил. Любила, пока внешний вид Лесли не стал пугать. Люди хотели видеть на празднике жизнерадостного организатора, руководящего запуском фейерверков и командующего выносить торт. А не бледную костлявую тень с лишь недавно отросшими после химиотерапии волосами до плеч и абсолютно плоской мальчишеской фигурой. И Ройс тоже устал это видеть. Лесли понимала. Так сильно, что даже сейчас не могла его ненавидеть в полной мере. Но могла хотя бы злиться и пить.

Оставив левую руку на руле, правой она в который раз за короткую поездку потянулась к бутылке «Джим Бина». Противная тёплая жижа залилась в рот обжигающим горло глотком. Лесли с усилием протолкнула бурбон в протестующий пустой желудок. Закашлялась, на опасную секунду отвлекаясь от дороги, и шумно задышала в рукав толстовки. Глаза разъедала соль, но злости было гораздо больше, чем желания рыдать, как маленькой обиженной девочке. Напряжённо вглядываясь через мутную плёнку на мокнущую трассу, едва подсвеченную фонарями, она подняла бутылку повыше, салютуя невидимому Ройсу:

– За твою импотенцию, говнюк, – щедрый глоток дался почти привычно, да и пальцы на руле перестали так сильно дрожать.

«А что ты хотела, жалкий гермафродит, что у него будет по-прежнему вставать член на твоё плоское тело, покрытое уродливыми шрамами вместо нормальной женской груди?» – прошибла голову болезненная в своей откровенности мысль, заставившая крепче сжать руль и часто заморгать.

Никто не предупреждал, что жажда жизни и желание избавиться от метастаз так быстро её уничтожат. Да, Лесли больше не нуждалась в красивом белье, по крайней мере, в кружевных лифчиках. А Ройс больше не мог нуждаться в ней. Признаться себе непросто, но необходимо: она замечала отвращение на его лице, когда удавалось сподвигнуть собственного парня на подобие секса. Лучше вообще никак, чем пересиливая себя. Молодой и здоровый мужчина не мог «никак». Это ожидаемо и закономерно.

Ещё глоток из бутылки, безжалостно сжигая слизистую желудка. Спасибо, тётя Холли: ты была редкостной безразличной скотиной, но зато сейчас можно не ночевать на улице. Правда, чем ближе Лесли подъезжала к нужному адресу, тем меньше домов попадалось на пути, реже встречались работающие фонари и громче выл за окном осенний ветер. Наверное, стоило бы поискать другие варианты, но проблема в том, что уже плевать. Допить, уснуть и не проснуться. Короткая ремиссия окончена, не помогла и калечащая операция: эту новость пока что не знал даже Ройс, и уже не узнает. Может, новый курс химиотерапии избавит не только от лишних волос, но и от его перекошенной сочувствием рожи.

Трасса закончилась как раз у её пункта назначения, и первый же мутный взгляд на кривую халупу из окна «Шевроле» вынудил Лесли сделать новый глоток бурбона. Почти что машинально. Стать профессиональным алкоголиком, пока не заперли в хоспис – неплохие планы на месяц.

– Вот это дыра. – Со вздохом закатив глаза, она заглушила хрюкнувший двигатель. Нащупала в кармане толстовки тяжеленный медный ключ, который получила от исполнителя завещания ещё на прошлой неделе.

Выбравшись из машины на приятно невесомых ногах, Лесли невовремя вспомнила, что оценить дом они собирались вместе с Ройсом на выходных, и проспиртованное горло сдавило тяжёлой горькой хваткой. Она шумно шмыгнула носом и накинула на голову капюшон, пряча взлохмаченные медные кудри, которые противно лезли в лицо под порывом промозглого ветра. В такую погоду даже эксцентричная тётка не вывела бы гулять своих далматинцев. В сгустившихся над городом тучах и накрапывающем дожде её старый дом казался ещё более уродливым, неуклюжим и негостеприимным в своём сером обсыпающемся облицовочном камне.

Отвратительно запущенный двор зарос травой и колючками, а на гнутом кованом заборе обжился вьюн и мох. Едва ступив на почти не угадывающуюся в зарослях тропинку к дому, Лесли сморщилась от запаха плесени и разложения, будто разрыла чью-то могилу или забежала в склеп. Совсем не будучи любителем шататься по таким местам, она коротко глотнула из бутылки ещё раз. Для верности. Даже спиртное пахло приятней со своими медово-дубовыми нотками, чем эта жуткая дыра, где она так опрометчиво понадеялась сегодня поспать. Правда, интуиция подсказывала, что заднее сиденье машины или придорожный мотель были бы вариантами более приятными и менее вонючими.

– Ну, может, внутри всё намного лучше… Правда, вряд ли тётя Холли жила здесь, – нетрезво икнув на такие рассуждения вслух, Лесли сдавленно хихикнула: кажется, от дома успешно пойман настрой самой чокнутой тётки, раз в ходу уже разговоры с собой. Насколько надо быть странной, чтобы купить подобное этой развалюхе страшилище, да ещё и в такой дали от цивилизации?

Всё ещё сипло посмеиваясь и немного пошатываясь, она поднялась по скрипучему крыльцу и сунула ключ в рассохшуюся деревянную дверь. Провернулся он легко, вот только и нужды в нём особой не было: достаточно толкнуть дверь даже её совсем не тренированным тощим плечом, и та вылетит из петель. В любом случае, в холл этого прогнившего коттеджа Лесли ввалилась без проблем, правда, смачно запнувшись о неудобный порожек:

– Чёрт!

Писк отдал в затхлые стены глухим эхо. Лесли замерла, внезапно ощутив лёгкое дуновение ледяного воздуха на лице. Неприятное, давящее и холодное чувство – будто посидела на чужом могильном камне и одновременно сунула голову в морозильную камеру. Но долго сохранять почтенное молчание не получилось: от скопления пыли она оглушительно чихнула, едва не выронив драгоценную полупустую бутылку, внутри которой громко плюхнул бурбон.

Дом ответил молчанием. Да и дико было бы, если бы он ответил чем-то иным – дико уже то, что пьяному сознанию это молчание показалось исполненным немого укора. Лесли снова начало пробивать на истеричное «хи-хи», так что она поспешила прикрыть за собой дверь и достать из кармана джинсов смартфон. Включив на нём фонарик, с интересом скользнула светом по небольшому приветственному холлу. Грязь. Одна сплошная грязь, обломки деревянных стульев, торчащих кверху ножками, раздолбанные рамки от фотографий на полу и осколки от зеркала, будто алмазная крошка. Следов чужих ног не было – что ж, хотя бы местные бомжи ещё не облюбовали место для спячки. Она станет первой.

Дышать приходилось мелко, чтобы в нос забивалось поменьше пыли. Судя по всему, кое-какая мебель в доме всё-таки осталась: переведя свет фонарика вправо, Лесли увидела затянутый паутиной дверной проём, ведущий на кухню, и оттуда виднелся угол кособокого стола.

– Миленько. – морщась от гнилостного запаха, подвела она итог.

Осторожно пошла вперёд, огибая самые опасные острые обломки чьей-то жизни. Что ей стало ясно, так это что тётя тут не бывала давно, а может, и вовсе никогда. И всё нехитрое добро принадлежало предыдущим владельцам.

Из холла вела витая деревянная лестница на второй этаж. С перил густо свисала паутина, в самых лучших традициях ужастиков – разве что летучая мышь не вылетела навстречу, когда Лесли сделала ещё глоточек бурбона для храбрости и несмело шагнула на ступени. Но если и ночевать где-то тут, то хотя бы отыскать угол поудобней. Может, повезёт найти не сгнивший стул или кресло. В узком коридоре второго этажа обнаружились четыре двери, и ближайшая была распахнута, демонстрируя ржавые сухие трубы ванной комнаты. Посветив чуть дальше и стараясь отделаться от нарастающего неуютного холодка по коже, Лесли прошла вперёд и толкнула следующую дверь, громко скрипнувшую петлями на беспардонное вторжение.

Это была спальня. Причём мужская: с гардины ещё свешивались поеденные молью выцветшие тёмно-синие шторы, слабо прикрывающие грубые кривые доски, коими было заколочено окно без стекла. Безликие серые обои местами отклеились, но на них виднелись остатки старых плакатов из журналов двадцатилетней давности. Лесли довольно легко узнала и потёртый логотип «Линкин Парк» в углу, и разворот на полстены с пожелтевшим Куртом Кобейном в растянутой фланелевой рубахе. Нет, тут жил не мужчина – подросток. Его комната на удивление неплохо сохранилась, даже простая деревянная кровать не развалилась, хотя брошенный на ней матрас был в дырах и тёмных пятнах неясного происхождения. Вот и место для ночлега, почти что королевский приют.

Но присесть пока не хотелось. В спальне на удивление легче дышалось: будто весь дом сгнил до основания, но тут ещё что-то держало жизнь за хвост. Посветив в угол, Лесли тихо ахнула: на покрытом ровным слоем пыли письменном столе каким-то образом сохранился древний кассетный магнитофон. Ей ещё повезло застать эпоху этого чуда техники, которое следующее поколение уже не увидело. Не сдержав любопытства, Лесли подошла ближе и провела указательным пальцем по пыльным кнопкам. Точь-в-точь как её старый «Филлипс», серенький и облезший, этот раритет был обклеен полустёртыми вкладышами из жвачек с комиксом «Базука Джо», еле угадывающимися под всей грязью.

Она думала, что не сможет заставить себя улыбнуться этим вечером, но ностальгия всё же растянула ссохшиеся губы в кривом подобии улыбки. Лесли отставила бутылку на стол и тут заметила под ним какие-то обломки пластика с деревом, опасно торчащую проволоку. Не сразу сообразила, на что похожа эта куча: остатки разбитой акустической гитары, гнутые струны.

«Всё интересней и интересней», – быстро разгоралось в ней природное любопытство, и она продолжила исследование.

В углу стола пристроилась небольшая коробка, доверху забитая аудиокассетами. Лесли посветила на логотипы вполне знакомых наименований: «Нирвана», «Квин», «Металлика», Мэрилин Мэнсон и сверху, будто на почётном месте, второй студийный альбом «Линкин Парк». Остальные записи названий не имели, только даты, нацарапанные поблёкшей чёрной ручкой.

Соблазн оказался так велик, что подключить мутнеющий от алкоголя мозг к рукам не удалось. Не особо ожидая результата, Лесли ткнула кнопку воспроизведения и едва не подпрыгнула на месте: со скрипом и шорохом жрущего дерево жука-короеда зашуршала запустившаяся кассета.

– Да ладно, – хрипло выдохнула она, во все глаза уставившись на ожившую технику.

Спешно осветила фонариком пространство вокруг магнитофона и увидела ведущий под стол шнур, облепленный грязью и паутиной. Неужели электричество в заброшенном доме ещё не отключено? Или это батарейки? Нет, Лесли точно помнила эту модель, которая была в каждом втором доме в пору, когда ей было лет двенадцать. И работал такой «Филлипс» исключительно от сети. Странностей прибавлялось, ответов больше не становилось, но стоило только протянуть руку к шнуру, дабы убедиться, что он воткнут в розетку, как колошматящее по рёбрам сердце замерло, а пальцы зависли в воздухе.

Шорох плёнки сменился начинающейся композицией, с первых же нот будто пробравшейся под череп и пёрышком защекотавшей мозжечок. Клавиши. Это фортепиано знал каждый подросток нулевых, и Лесли не была исключением.

– И как всегда[1 - Linkin Park – «In The End» (художественный перевод Олега Абрамова).]…

«О, нет-нет-нет, только не это», – едва не проскулила она.

Давно запретила себе включать такие песни, дабы не терять нарочито жизнерадостное выражение лица. Лишь оптимистичный маскарад уже столько месяцев и спасал её от отвратительного, раздражающего сочувствия всех вокруг.

Строчки речитатива она могла повторить слово в слово за Майком Шинодой, и о том, что его голос вообще не должен звучать здесь и сейчас, забылось моментально. Подхватив бутылку, Лесли снова щедро глотнула с горла и бездумно попятилась назад, пока пятки не упёрлись в кровать, и она не села в полной растерянности на матрас, подняв густое удушливое облако гнилостной пыли.

– А стрелки продолжали бежать, пытаясь провернуть течение вспять. Растратил впустую всё, чего я достиг, тебя упустил, – на фоне речитатива пробирающим до костей потусторонним эхом разлился неповторимый вокал любимого миллионами людей солиста: – Лишившись сил…

Перед глазами плыло, отчаянно мутилось в голове, и Лесли без сил откинулась назад, рухнув спиной на постель. Она видела не эту разрушенную комнату с крошащейся с потолка штукатуркой, а все свои последние полтора года: коридоры больниц, врачей, медсестёр. Слышала вновь и вновь очередные приговоры и горстями глотала таблетки. Выблёвывала их вместе с желчью и кусками печени и подписывала согласие лечь под нож. Видела Ройса, держащего за руку все недели реабилитации. Тогда она ещё не понимала, что его привязала к постели умирающей не любовь, а болезнь – совесть, ответственность. Он слишком хорошо воспитан, чтобы бросить девушку, которая лечилась от рака. Но недостаточно хорошо, чтобы суметь хранить ей верность и суметь когда-нибудь снова её искренне захотеть.

Нужно было отпустить его ещё тогда, с первым диагнозом. А вместо этого она вцепилась всеми когтями, как тонущий слабый котёнок, в единственного, кто был рядом. Это их общая вина, что в итоге сейчас они друг другу так противны.

– И я взлетал, и я мечтал. Но теперь мне всё это не важно. И лишь упав и потеряв… Но теперь мне всё это не важно-о-о.

Вокал Честера привычно и легко скользнул под кожу, будто благословенный укол лидокаина. Онемев, Лесли слушала как через подушку этот старый, похрипывающий и шипящий от усилия магнитофон, и не замечала, как защипало нос, а в глазах собрались слёзы. Прикрыла ослабшие веки, смаргивая эту пелену. Насколько ей всё равно сейчас? Насколько уже не имел значения ни Ройс, ни его похождения, ни это отвратительное тело гермафродита, если ремиссия окончена, и второго курса химии не пережить?

Как проще дышать, когда можно позволить себе плакать. Впервые со дня, как узнала про свою болезнь, Лесли разрешила этой соли покатиться к вискам, залиться под капюшон в спутанные волосы. Сглотнуть тугой комок всё не получалось, знакомая с детства музыка внезапно наполнилась новым смыслом. Мурашки. И бескрайнее облегчение: к чёрту, больше нет смысла прикрывать шумной весёлостью всю грязь её существования.

Иногда белый флаг нужно выкинуть ещё до того, как идти в последнее сражение.