Религиозные практики в современной России

.

Таблица 9.

«В какой мере для вас важны религия, вера?»

71 % россиян в настоящее время (2003, N=2000) согласны с тем, что «многие люди у нас в стране хотят всего лишь показать свою причастность к вере и церкви, но мало кто верит по-настоящему». Добавлю, что за пять лет до этого, в 1997 году, среди 2400 опрошенных эту точку зрения разделяли 63 %. Как видим, при расширении круга россиян, причисляющих себя к православным, недоверие к религиозным убеждениям окружающих, к «качеству» их веры в России растет.

Религиозная исключительность и представления о значимых других

Иной аспект отношений к другим – отношение православных к иноверцам и неверующим. Доля активных сторонников социальных привилегий для приверженцев православия в целом по России и по отдельным социально-демографическим группам за 90-е годы не выросла. Зато заметно сократилась доля их активных противников – тех, кто выступал прежде явно против подобных привилегий (выбирая на шкале подсказок позицию «совершенно не согласен»).

Таблица 10.

«Считают, что православные в России должны иметь преимущества перед иноверцами и атеистами»

Как видим, резче всего – на 23 % при 11 % в среднем по выборке – противодействие стереотипам сегрегации по религиозному признаку снизилось именно у наиболее образованных респондентов. Напомню, что именно этот слой активней других за последнее время приобщался к православной вере (неофиты). Среди верующих выше доля и согласных, и несогласных с подобными привилегиями, тогда как среди неверующих выше процент затрудняющихся с ответом.

Таблица 11.

«Согласны ли вы, что православные в России должны иметь преимущества перед атеистами и иноверцами?»

(1998, % от числа опрошенных по группам верующих и неверующих)

В оценке религиозных чувств окружающих у тех, кто называют себя верующими, изменилось лишь одно: значительно выросла доля тех, кто расценивает подобные чувства других как всего лишь «внешнюю моду без глубоких подлинных убеждений».

Таблица 12.

«Что вы лично можете сказать о религиозных чувствах окружающих вас людей?»

(% от числа опрошенных по группам верующих и неверующих)

Ксенофобические страхи и агрессивные чувства выражены у православных верующих в целом сильнее, чем у неверующих. Приведу для примера данные 1996 года (N=2400).

Таблица 13.

Страхи у верующих и неверующих(% от числа опрошенных по группам верующих и неверующих)

Заметнее среди верующих и тяготение к коммунистам как политической силе. Со своей стороны, коммунисты, прежде ревностные гонители веры и церкви, теперь все чаще выступают их демонстративными ревнителями; причем взаимопроникновение этих социальных движений и слоев происходит с апелляцией к государственной власти и под эгидой ее органов, прежде всего – силовиков (Минобороны, ФСБ, МВД, МЧС, Минюст). Дело здесь не просто в желании церкви использовать властные возможности людей в форме, а также ореол могущества и порядка, который репрессивные структуры по-прежнему имеют в массовом сознании. Дело – в структурном и функциональном сродстве нынешней РПЦ и таких «базовых», корпоративно-закрытых и командноиерархических институтов постсоветского общества, как, например, армия или органы госбезопасности

.

Однако сближение, связи, взаимная поддержка в этих случаях не ограничивается лишь «силовиками». РПЦ стремится, с одной стороны, использовать власть и коммунистов во власти для лоббирования своих имущественных интересов, а с другой – контролировать культурно-репродуктивные системы общества. Вот лишь малая толика возможных примеров на этот счет.

В 2002–2003 годах член думской фракции КПРФ и сопредседатель Союза православных граждан С. Глазьев настойчиво, хотя на тот момент и безрезультатно, проводил через парламент законопроект о праве религиозных организаций на бессрочное пользование земельными участками. В тот же период, 13 ноября 2002 года, Министерство образования РФ разослало по регионам страны методическое письмо с приложением «Примерное содержание образования по учебному предмету „Православная культура“». Согласно этому документу, учебные курсы православной культуры включаются в учебный план общеобразовательной школы на всех ступенях образования. В общей сложности на прохождение курса выделяется 340–544 (или 374–612) учебных часов. В рамках этой работы выпущены издательским домом «Покров» и рекомендованы для преподавания в общеобразовательных школах России Координационным советом по взаимодействию Министерства образования РФ и Русской православной церкви подготовленные А.В. Бородиной пособия «Основы православной культуры» (для учащихся старших классов средней школы), «Я иду на урок в начальную школу» (с 1-го по 4-й класс), «Основы православной культуры в 1-м классе», «Основы православной культуры для детей дошкольного возраста». Во многих регионах страны, подчиняясь давлению местных властей, по этим книгам – явочным порядком, в виде эксперимента – уже ведут обучение

. Характерно в этом плане, что акцию в поддержку введения этого учебного курса в школы у здания Министерства образования 15 декабря 2002 г. провели совместно представители КПРФ и Союза православных граждан. Накануне Пасхи 2004 г. глава КПРФ Г. Зюганов выразил в своей речи глубокое удовлетворение тем, что РПЦ вновь стала в российском обществе одним из главных гарантов национального единства, общепризнанным защитником народных святынь и вековых традиций, хранителем и проповедником вечных ценностей духовности и патриотизма.

В этих условиях понятно, что респонденты, признававшие себя верующими, заметно чаще неверующих одобряли перспективу возможного возвращения коммунистической партии ее прежней руководящей и направляющей роли.

Таблица 14.

«Хотели бы вы, чтобы коммунистическая партия снова стала наиболее влиятельной политической силой в России?»(1998, % от числа опрошенных по группам верующих и неверующих)

Православие и национальная идентичность: место веры в конструкции коллективного «мы»

Как уже говорилось, более активными в приобщении к религиозной вере за 90-е годы были более молодые, образованные, урбанизированные россияне. При этом декларированная принадлежность к православию не влечет за собой для подавляющего их большинства ни регулярного соблюдения основных обрядов (молитвы, причастия, исповеди), ни более или менее частого посещения церковных служб, ни практического участия в жизни храмовой общины, ни вообще какой бы то ни было реальной деятельности по воплощению христианских идеалов в повседневную жизнь. 83 % отнесших себя к верующим в 1998 году ни разу за последние 12 месяцев не совершали актов благотворительности (среди неверующих – 86 %), 93 % не занимались никакой деятельностью в пользу церкви (среди неверующих – 99 %). При этом около 40 % верующих выделяют именно благотворительную функцию церкви как важнейшую.

С одной стороны, это, видимо, означает, что христианская вера чаще всего имеет для россиян общее морально-психологическое значение, как бы не накладывая собственно религиозных обязательств, не выступая в качестве коллективных норм действия и не предусматривая личной ответственности, практических императивов поведения. Характерно, что, говоря о значении религии лично для них, верующие прежде всего подчеркивают, что «религия заставляет задумываться о смысле жизни, о душе» (48 % в группе верующих), «помогает быть терпимым к людям, к их недостаткам» (45 %). Показательно и то, что из обрядов российские православные чаще исполняют такие, которые однократны, – крещение (собственное или детей), чин погребения родных. Разовая инициация, как правило пассивно пережитая в раннем возрасте, как бы навсегда предопределяет для них принадлежность к православию и не накладывает далее никаких собственно религиозных обязательств, не требует, в глазах самого признающего себя православным, ритуалов солидарности с собратьями по вере, с религиозным целым, которое представляет собой церковь. Равно как, кажется, не предопределяет она и сознания важности веры для повседневного поведения, ее воплощения в конкретных делах.

С другой стороны, это придает вере многих, если не большинства нынешних православных (в том числе – новообращенных) оккультно-магический характер. Историки религиозности в России, начиная с Е. Голубинского

, неоднократно высказывались о «двоеверии» русских. Вероятно, сегодня можно было бы говорить об их своеобразном многоверии – религиозной всеядности, эклектическом соединении символов принадлежности к вере при безразличии к практическим делам и подозрительности к убеждениям окружающих. В рамках подобного религиозного попурри некоторые идеи и символы христианства соединяются с реликтами рутинных традиционно-магических представлений (веры в амулеты и сглаз, воспринятой через непосредственную передачу от старших поколений) и символикой новых, внеисповедных форм религиозности, пришедших с современного Запада или помеченных как «западные» и транслируемых визуальными средствами массовой коммуникации вместе с рекламой либо на правах рекламы (теософия, астрология, хиромантия и пр.)

.

Не исключено, что более старшие поколения переносят при этом на сферу религиозных верований и высказываний навыки советского «двоемыслия», когда символы одного, «парадного» плана репрезентируют публичное и коллективное «мы», а в повседневной адаптивной практике инструментально используются иные значения и навыки. В любом случае стоит отметить, что интеллектуальная работа по упорядочению, согласованию, рафинированию верований и ценностей православия, их, в веберовском смысле, рационализация, как внутрибогословская, так и более общая – философская, культурологическая, в сегодняшней России крайне слаба. Она фактически не оказывает воздействия на сколько-нибудь широкие группы людей, называющих себя православными.

Наконец, особый пласт синкретических верований в России – прежде всего среди более образованных и урбанизированных слоев новоприобщенных к православию – составляют органические представления об обществе и народе, разного рода социальная мистика (в духе Даниила Андреева) и социальный биологизм (типа Льва Гумилева), опирающиеся на диффузные социал-дарвинистские идеи, а также муссируемые коммунопатриотами страхи перед вырождением и геноцидом русских, катастрофические настроения в определенных маргинализируемых секторах общества. Самообозначение «православный» в подобных условиях все больше принимает семантику «русского», соединяясь с комплексом идей и символов российской исключительности («русским мифом»

) и ксенофобическими установками в отношении этнических чужаков, «Запада», «Америки»

. Последние разделяются сегодня относительным большинством общества, в том числе – большинством не верующих сейчас и не веровавших никогда.

Подобный способ самоопределения через отрицание – черта характерная

. В этом смысле показательно, что даже причисление себя к православным не усиливает у российских респондентов чувства позитивной принадлежности к высоко оцениваемому сообществу. Напротив, параллельно увеличению числа православно верующих в 90-е годы растет их подозрительность по отношению к верованиям окружающих, к любому инакомыслию – сознание «внешнего», фальшивого, лицемерного характера веры других людей. Причем темпы роста подобного недоверия к окружающим, как уже указывалось, выше как раз среди тех, кто заявляет о своей принадлежности к православию (особенно – среди новообращенных и редко посещающих церковь), чем среди неверующих и никогда не веровавших.

Если в самом общем плане суммировать те сдвиги, которые произошли в массовом православии на уровне всего социума, в положении православной веры и церкви в российском обществе за 90-е годы (и с особенной скоростью и широтой – за вторую их половину и конец), то это прежде всего следующие процессы:

– сближение и даже сращение церкви как института с государством, государственной властью, верхушкой политического истеблишмента;

– политизация (прежде всего – этнополитизация) массового образа веры и церкви на фоне общей деполитизации населения;

– сближение массового православия с ксенофобическими установками и настроениями изоляционизма (российской исключительности, «особого пути» и пр.);

– фактическое слияние для большей, если не для подавляющей части населения семантики «православного» и «русского»;

– ослабление несовместимости массовых религиозных (христианских, православных) установок с коммунистической идеологией и публичной риторикой РКП; напротив, для конца 1990-х и начала 2000-х годов характерно все более настойчивое их уравнивание и смешение.

С середины 1990-х годов православная эмблематика и риторика все активнее фигурируют в средствах массовой информации, и прежде всего на телеэкране, причем на самых популярных его каналах и непременно среди атрибутов государственной власти, символов дореволюционной и нынешней российской державы. Заявив на Международном церковном форуме в Москве, что «каждый наш соотечественник должен знать историю своей культуры», патриарх Алексий II фактически приравнял православное к национальному (политика публичного отчуждения руководства РПЦ от католической и протестантской ветвей христианства находится в русле этих же изоляционистских тенденций). Очень заметно выросла нетерпимость россиян к деятельности и к представителям религиозных сект, притом что для абсолютного большинства различия между церковью, движением, сектой (как, впрочем, и вероисповедные расхождения между различными ветвями христианства) весьма туманны. Если в 1989 году, говоря о своем отношении к членам религиозных сект, 57 % опрошенных придерживались позиции «предоставить их самим себе», то в 2003-м доля россиян, толерантных к сектам, сократилась до 24 %. Напротив, за их устранение или изоляцию тогда высказывались в сумме 10 % россиян, а сегодня выступают уже 54 %.

Православно-церковное подается в передачах массмедиа как знак всего «высокого и прекрасного», относящийся к национальному целому, к России как «великой державе»

. Между тем для массы населения, признающего себя христианским, православная вера, как уже говорилось, нередко выступает рука об руку с ксенофобией, в том числе – по религиозному признаку. Таково, например, более чем настороженное отношение и клира, и мира в России к католичеству, но особенно негативно российское население настроено к деятельности религиозных сект, а также к исламу, людям исламской веры. Скажем, двое из каждых пяти россиян – 38 % – высказываются сегодня (декабрь 2004 года, N=1600) за введение административных ограничений на распространение ислама в России; примерно такая же доля – 44 % – против подобных мер, при 18 % затруднившихся с ответом. На массовое сознание в этом плане, конечно, самым разлагающим образом воздействует ведущаяся уже более 10 лет чеченская война, а также ставшее повседневным в передачах массмедиа сближение понятий «ислам» и «терроризм» (расхожие выражения вроде «исламские террористы» и пр.). Но значимо здесь и другое.

Дистанцирование и неприятие, включая агрессивную словесную оценку, особенно вызывают у россиян два аспекта иных верований: тот факт, что эти верования выступают основой для высокой солидарности их приверженцев (как в случае ислама), и то, что адепты этих верований – например, католические или протестантские проповедники – отличаются высокой активностью, распространяют собственную веру, привлекают или могут привлечь в свои ряды новых сторонников. Вероятно, особое раздражение, неприязнь, чувство угрозы извне рождаются в подобных случаях из болезненного для россиян контраста с их собственным, крайне пассивным, несолидарным поведением людей, которые не в силах сплотиться иначе как под ферулой власти и не могут существовать без мобилизующего их образа врага, даже если аттестуют себя верующими, христианами, православными.

Представляется, что значение демонстративно-символических отсылок к православию прежде всего связано с возрастающей на протяжении 90-х годов проблематичностью массовой идентификации для сегодняшних россиян – идентификации на самом высоком, социетальном уровне наиболее общего «мы». У разных групп и слоев этот процесс проходит по-разному. Старшие поколения во многом утратили привычные символы широкой коллективной принадлежности разного типа и плана (общесоветской; профессиональной, будь она «трудовой» или «интеллигентской»; поколенческой; связанной с традиционным старшинством и авторитетом старших). Молодежь же ощущает неопределенность и негарантированность нынешней ситуации именно для тех, кто не ограничивается привычным, а пытается «пробиться», начать «свое дело», хочет приобрести более высокую квалификацию. Отсюда вера молодых россиян в магию, с одной стороны, равно как и тяга к православию – с другой, которые нимало не исключают друг друга и не противоречат друг другу; к тому же здесь, скорее всего, действует возрастной и поколенческий конформизм молодежных групп.