Трое

Трое
Кен Фоллетт

Арабо-израильские конфликты и героическая работа «рыцарей плаща и кинжала» с «земли обетованной» – неисчерпаемая тема для шпионских романов англо-американских писателей. На этот раз Египет и Израиль соревнуются в том, кто первый создаст собственную ядерную бомбу. Арабам помогают русские (как же иначе?), а евреи вынуждены рассчитывать только на себя. Один из лучших агентов МОССАДа Натаниель Дикштейн получает почти невыполнимое задание – достать для родины 100 тонн урановой руды…

Кен Фоллетт

Трое

(Из огня и крови…)

Необходимо признать, что единственная трудность при создании атомной бомбы любого вида заключается в подготовке расщепляющегося материала соответствующего уровня очистки: конструкция же бомбы сама по себе достаточно проста…

    «Энциклопедия Американа»

Алу Цукерману

Пролог

Было время, когда все они существовали бок о бок.

Они встретились много лет назад, когда все были молоды, задолго до того, как все это случилось; но последствия их встречи отбросили тень на много десятилетий вперед.

Это было первое воскресенье ноября 1947 года, если уж быть точным; и эта давняя встреча произошла по чистому совпадению, но в ней не было ничего удивительного. Все они большей частью были молоды и талантливы; они стремились обладать властью, принимать решения, вносить свои коррективы – каждый своим путем, в каждой из своих стран; а такие люди в молодости часто встречаются в местах, подобных Оксфорду. И более того – когда все это случилось, те, кто держались в стороне, стали намекать, что и им кое-что известно, лишь потому, что они встречали остальных в Оксфорде.

Тем не менее, это меньше всего выглядело исторической встречей. То была очередная вечеринка с шерри в том месте, где бывает много подобных вечеринок с шерри (и не только с ним, но и напитками покрепче). Словом, ничем не примечательная встреча. Ну, почти не примечательная.

Ал Кортоне постучал в дверь и застыл в холле, боясь, что дверь ему откроет мертвец.

Предположение, что его друг мертв, за последние три года превратилось почти в уверенность. Во-первых, до Кортоне дошли слухи, что Дикштейн попал в плен. Ближе к концу войны просочились слухи, что происходило с евреями в нацистских концлагерях. И теперь, по завершении войны, они стали явью.

С другой стороны двери донеслись неясные звуки – кто-то двинул стулом по полу и пошел к дверям.

Кортоне внезапно занервничал. А что, если Дикштейн изуродован, искалечен? Может, он вообще не хочет, чтобы его беспокоили. Кортоне никогда не знал, как вести себя с калеками или сумасшедшими. В те несколько дней в конце 1943 года они с Дикштейном очень сблизились, пусть даже провели рядом не так уж много времени, но что представляет собой Дикштейн сейчас?

Дверь открылась, и Кортоне сказал:

– Привет, Нат.

Дикштейн уставился на него, а потом его лицо расплылось в широкой улыбке, и он выдал одну из своих смешных фраз на жаргоне кокни:

– Ну, провалиться мне!

Кортоне с облегчением улыбнулся ему в ответ. Они обменялись рукопожатиями, обнявшись, похлопали друг друга по спине и позволили себе несколько соленых солдатских шуточек, проталкиваясь в квартиру.

– Хотел бы я знать, – сказал Дикштейн, – как ты нашел меня?

– Должен признаться, это было нелегко, – Кортоне снял форменную куртку и бросил ее на узкую кровать. – И заняло почти весь вчерашний день. – Он смерил взглядом единственное хрупкое кресло в комнате. Оба его подлокотника торчали под странными углами, сквозь цветастую ткань обшивки, украшенную изображениями хризантем, торчали пружины, а в качестве подпорки на месте исчезнувшей ножки использовались тома «Диалогов» Платона. – Оно может выдержать человека?

– Только в звании не выше сержанта. Но…

– Ниже сержанта – это еще не люди.

Они рассмеялись: то была старая шутка. Дикштейн выволок из-за стола стул с гнутой спинкой. Присмотревшись к приятелю, он заметил:

– А ты никак потолстел.

Кортоне погладил выступающее брюшко.

– Во Франкфурте мы жили, как сыр в масле – ты много потерял, демобилизовавшись. – Наклонившись, он понизил голос, словно хотел сообщить что-то конфиденциальное. – Мне здорово повезло там. Драгоценности, китайский фарфор, антиквариат – все что угодно за мыло и сигареты. Немцы подыхали с голоду. И, что лучше всего, девушки были готовы на все за пару нейлоновых чулок. – Он откинулся на спинку стула, ожидая услышать одобрительный смех, но Дикштейн смотрел на него с каменным лицом. Несколько растерявшись, Кортоне сменил тему: – Но ты-то явно не потолстел.

На первых порах он так обрадовался и испытал такое облегчение, увидев Дикштейна целым и здоровым, с той же самой улыбкой до ушей, что не присмотрелся к нему поближе.

И только теперь он обратил внимание, что его приятель не просто худ; он выглядел изможденным. Нат Дикштейн всегда был невысоким и худеньким, но теперь от него, казалось, остались одни кости. Кожа неестественно белого цвета и большие карие глаза за пластмассовой оправой очков лишь подчеркивали это впечатление. В проеме между обшлагом брюк и носков виднелась полоска бледной кожи ноги, смахивающей на спичку. Четыре года назад Дикштейн был загорелым, жилистым, жестким, как кожаная подметка армейских ботинок британской армии. Когда Кортоне, что нередко бывало, рассказывал о своем английском приятеле, он неизменно добавлял: «Самый выносливый, умный и отчаянный вояка, который спас мою чертову жизнь, и ей-богу, так оно и было».

– Потолстел? Нет. – Дикштейн покачал головой. – В стране по-прежнему железное нормирование, приятель. Но мы как-то справляемся.

– Ты знавал и худшие времена.

– И как-то выживал. – Дикштейн улыбнулся.

– Ты попал в плен?

– Под Ла Молиной.

– Черт побери, как им удалось скрутить тебя?

– Очень просто. – Дикштейн пожал плечами. – Пуля попала в ногу, и я вырубился. А когда пришел в себя, уже валялся в немецком грузовике.

Кортоне глянул на ногу Дикштейна.

– Все зажило?

– Мне повезло. В лагере оказался медик – он и срастил мне кость.

Кортоне кивнул.

– И еще концлагерь… – Он подумал, что, может быть, не стоит спрашивать, но ему хотелось знать, как там было. Дикштейн отвел глаза.

– Все было сносно, пока они не узнали, что я еврей. Хочешь чаю? Выпить нечего.

– Нет. – Кортоне уже жалел, что заговорил на эту тему. – Во всяком случае, по утрам я виски не пью. Жизнь и так слишком коротка.

Дикштейн перевел взгляд на Кортоне.

– Они решили выяснить, сколько раз можно ломать ногу в одном и том же месте и снова сращивать ее.

– Иисусе, – только и мог прошептать Кортоне.

– И делали они это с отменным мастерством, – ровным голосом произнес Дикштейн и снова отвел взгляд в сторону.