Столп огненный

– Мы как раз обсуждали это, когда вы пришли. Он хочет, чтобы я заботилась о его гардеробе, чинила, подшивала, отдавала стирать… – Похоже, разговор о повседневных хлопотах и обязанностях позволял девушке отвлечься от мрачных мыслей.

– Не надо, – попросил Барни. – Лучше идемте со мной.

Предложение было безрассудным, и Херонима это понимала.

– Куда? Я не могу жить в доме с тремя мужчинами. Я же не ваша бабушка.

– У меня есть дом в Англии.

Она покачала головой.

– Я ничего не знаю о вашей семье. Да и о вас самом, если уж на то пошло. И по-английски не говорю. – На мгновение на ее лице проступила душевная боль. – Если бы ничего этого не случилось, вы могли бы ухаживать за мной, попросить у отца моей руки, а я могла бы со временем выйти за вас замуж и научиться английскому языку. Не стану скрывать, я думала об этом, правда. Но убегать с вами в чужую страну я не стану, простите.

Барни мысленно отругал себя – Херонима младше, но куда рассудительнее, чем он сам.

– Э… А если Ромеро хочет сделать вас своей тайной любовницей?

Херонима взглянула ему в глаза, и в ее взоре Барни увидел решимость, которой никогда прежде не замечал. Ему вдруг вспомнились слова тетушки Бетси: «Херонима Руис блюдет свои интересы». Интересно, что конкретно тетушка имела в виду.

– И что с того? – холодно спросила Херонима.

Барни опешил от такой откровенности.

– Да как вы можете так говорить?!

– Я думала об этом последние сорок восемь часов. Выбора мне не оставили. Вы же знаете, что бывает с бездомными женщинами.

– Они вынуждены торговать собою.

Херонима и глазом не моргнула.

– Значит, выбор у меня невелик – бежать с вами в неведомое, идти на улицу или занять сомнительное положение в богатом доме развратного священника.

– А вам не приходило в голову, – осторожно поинтересовался Барни, – что Ромеро мог оговорить вашего отца, чтобы заставить вас переселиться к себе?

– Я уверена, что он так и сделал.

Барни снова мысленно укорил себя – он недооценивал сообразительность этой девушки.

– Я давно знаю, что Ромеро спит и видит сделать меня своей любовницей. Еще вчера я не желала себе наихудшей участи. А сегодня это лучший выбор, на который я могу надеяться.

– После всех его козней?

– Увы.

– И вы что, примете это, ляжете в его постель и все простите?

– Прощу? – В ее карих глазах вдруг словно вспыхнуло пламя, и взор будто плеснул взбурлившей кислотой. – Нет, прощать я не стану. Буду притворяться, но не прощу. Однажды он окажется в моей власти. Когда этот день наступит, я отомщу.

7

К запуску новой печи Эбрима приложил не меньше усилий, чем все остальные, и он тешил себя надеждой, что Карлос вознаградит его за труды, даровав свободу. Однако печь работала, день за днем, неделю за неделей, Карлос молчал, а надежда Эбримы слабела, ибо ему стало понятно, что подобная мысль вовсе не приходила Карлосу в голову. Перекладывая металлические чушки на повозку и располагая их таким образом, чтобы они не свалились наземь при движении, Эбрима размышлял, что ему делать дальше.

Раз Карлос не сообразил, какой награды ожидает его раб, и наверняка уже не сообразит, нужно, наверное, спросить у него прямо. Эбрима не любил унижаться и просить, ведь сама просьба будет означать, что он себе не хозяин и зависит от милостей других, – а это не так, тут Эбрима нисколько не сомневался.

Можно, конечно, попытаться действовать через Элису. Ей он нравится, она желает ему добра… Но вот согласится ли она помочь ему освободиться? Ведь тогда может случиться так, что ей снова захочется мужской ласки, а его уже не будет рядом?

Лучше всего, пожалуй, поговорить с нею, заручиться ее одобрением, прежде чем идти к Карлосу. По крайней мере, он хоть будет знать, чего от нее ждать.

Что ей сказать? И когда? После следующей ночи вместе? Или разумнее завести разговор еще до постели, воспользоваться тем, что ее сердце изнемогает от желания? Да, правильно. Эбрима кивнул сам себе – и в этот миг началось нападение.

Во двор ворвались шестеро мужчин, вооруженных дубинками и молотками. Не издав ни единого звука, они накинулись на Карлоса с Эбримой и принялись наносить удары.

– Перестаньте! – кричал Эбрима. – Зачем вы это делаете?

Нападавшие не отвечали. Эбрима вскинул руку, защищая лицо, и получил удар, от которого все тело пронзила боль. После второго удара, по голове, он рухнул на землю.

Его обидчик развернулся к Карлосу, который покамест уворачивался, мечась по двору. Эбрима беспомощно наблюдал, ожидая, пока пройдет головокружение. Карлос схватил лопату, зачерпнул ею толику расплавленного железа, вытекавшего из печи, и обдал нападавших жгучими каплями. Двое истошно завопили.

На мгновение Эбриме почудилось, что Карлос сумеет отбиться, несмотря на численное превосходство противника, но тут на него набросились еще двое. Карлос не успел замахнуться, и они повалили мастера на землю.

Дальше чужаки устремились к печи и стали разбивать кирпичи своими молотками с железными наконечниками. Это зрелище заставило Эбриму собрать силы и кое-как подняться. Он ринулся на нападавших с криком: «Нет! Не смейте!» Отпихнул одного, и тот отлетел в сторону, а другого оттащил за плечо от бесценной печи. Африканец действовал только правой рукой, поскольку левая сосем не слушалась, но он был силен. А потом ему пришлось отпрыгивать назад, чтобы не угодить под смертоносный замах молотка.

Преисполненный желания во что бы то ни стало спасти печь, он взялся за деревянную лопату и вновь рванулся к чужакам. Двинул одного по голове, а затем сам получил удар сзади. Этот удар угодил по правому плечу, и Эбрима выронил лопату. Он повернулся, чтобы взглянуть врагу в лицо, и уклонился от повторного удара.

Пятясь и прыгая из стороны в сторону, чтобы не попасть под замах увесистой дубинки, он заметил краем глаза, что печь разрушена. Ее содержимое вывалилось наружу, тлеющие угли и раскаленная руда усеяли двор. Перепуганный вол громко и жалобно замычал.

Из дома выбежала Элиса, напустилась на чужаков.

– Хватит! Убирайтесь отсюда! – кричала она.

Чужаки расхохотались. Что им угрозы старухи? Один из тех, кого Эбрима сбил с ног, поднялся, схватил Элису со спины и оторвал ее от земли. Она задрыгалась, но все шестеро чужаков были верзилами, так что этот наглец легко удерживал Элису над землей.

Двое пришлых сидели на Карлосе, третий цепко держал Элису, четвертый продолжал наступать на Эбриму. А двое оставшихся вновь застучали молотками. Они разбили вдребезги всю конструкцию с постромками, над которой столько возились Эбрима, Карлос и Барни. На глаза Эбримы навернулись слезы.

Когда с печью и с конструкцией было покончено, один из чужаков извлек из-под одежды длинный кинжал и попытался перерезать горло волу. Ему пришлось нелегко: шея животного оказалась мускулистой, он был вынужден буквально пилить своим кинжалом, а вол тоже не стоял спокойно в ожидании смерти, все норовил взбрыкнуть и вырваться. В конце концов чужак преуспел. Мычание внезапно прекратилось. Из раны фонтаном забила кровь, и вол обессиленно улегся на землю.

А потом столь же быстро, как появились, эти шестеро исчезли.

8

Вот уж не ожидал, что Херонима окажется расчетливой стервой, думал ошеломленный Барни, покидая дом Руисов. Должно быть, она всегда была такой, хладнокровной и себе на уме, а он этого не замечал; или же люди и вправду, как говорят, способны измениться, когда им выпадают тяжкие испытания. Как ни крути, какая разница? Так рассуждать, случиться может вообще что угодно – например, река может выйти из берегов и затопить город.

Ноги сами несли Барни к дому Карлоса. Добравшись до места, юноша столкнулся с новым потрясением – выяснилось, что Карлоса и Эбриму жестоко избили.

Карлос сидел на табурете посреди двора, а тетушка Бетси промывала и перевязывала его раны. Один глаз у него заплыл, губы раздулись и были все в крови, а сидел он не прямо, но согнувшись, будто у него болел живот. Эбрима лежал на земле, сунув руку под мышку другой; вокруг головы обвивалась окровавленная повязка.

За ними громоздилась куча мусора, еще недавно бывшая новой печью. Ее развалили полностью, превратили в груду битого кирпича. Конструкция с постромками выглядела клубком ремней и веревок. Мертвый вол неподвижно распростерся в луже крови. Господи, сколько же крови в этом животном, мимолетно подумалось Барни.