Мир без конца

– Поцелуй меня. – Его лицо было рядом. – Пожалуйста. – До его губ оставался лишь какой-то дюйм. Сильнее она приближаться не будет, пускай он сам преодолеет это расстояние.

Вдруг Вулфрик пошевелился, отдернул руку, отвернулся и встал.

– Это неправильно.

Гвенда поняла, что проиграла.

На глазах выступили слезы. Девушка подняла платье с пола и прикрыла наготу.

– Прости, – сказал он. – Мне нельзя было ничего этого делать. Я тебя обманул. Я был жесток.

«Вовсе нет, – подумала Гвенда, – жестокой была я. Это я тебя обманула. Но ты оказался слишком сильным. Слишком верным, слишком преданным. Ты для меня слишком хорош».

Вслух она ничего не сказала.

Вулфрик, все еще старательно отводя глаза, проговорил:

– Иди к себе в коровник. Поспи. Утром все будет иначе. Может, наладится…

Она выбежала в заднюю дверь, забыв одеться. Светила луна, но пялиться на девушку было некому, к тому же ей было все равно. Она вихрем пронеслась по двору и ворвалась в коровник.

В торце деревянного строения находился сеновал для чистой соломы, и там Гвенда соорудила себе место для ночлега. Она взобралась по приставной лесенке и бросилась ничком на солому; на душе было так гадко, что она не замечала острых соломинок, царапавших голую кожу. От расстройства и стыда девушка зарыдала.

Немного успокоившись, она встала и надела платье, потом завернулась в одеяло. Вдруг ей почудились чьи-то шаги во дворе. Она выглянула в щель в обмазанной раствором стене коровника.

При свете почти полной луны видно было очень хорошо. По двору бродил Вулфрик, причем шел к двери коровника. Сердце Гвенды подпрыгнуло. Может, не все еще потеряно. Вулфрик остановился перед дверью, затем развернулся, прошагал к дому, обернулся у заднего входа, снова было двинулся к коровнику – и опять направился к дому.

Гвенда наблюдала, как он ходит туда-сюда, сердце ее гулко билось, но сама она не шевелилась. Она сделала все, чтобы помочь ему. Последний шаг Вулфрик должен совершить сам.

Юноша остановился у задней двери. Лунный свет четко обрисовывал его фигуру, серебристая полоса словно стекала со лба и ниспадала к пяткам. Девушка увидела, как Вулфрик сунул руку в штаны. Она знала зачем: ей доводилось заставать за этим занятием старшего брата. Она слышала, как он стонет, как ублажает себя движениями, что казались грубой насмешкой над близостью мужчины и женщины. Смотрела, как он, такой красивый при луне, попусту растрачивает свое желание, и чувствовала, что ее сердце разбито.

20

Годвин начал борьбу с Карлом Слепым в воскресенье накануне Дня святого Адольфа.

В это воскресенье в честь святого в Кингсбриджском соборе ежегодно проходила особая служба. Мощи святого торжественно проносил по храму приор, за которым следовала вереница монахов, моливших Небеса о ниспослании богатого урожая.

Как всегда, в обязанности ризничего входила подготовка собора к службе: следовало расставить свечи, приготовить необходимое количество ладана, убрать лишние предметы. Годвину помогали послушники и служки, среди которых был и Филемон. В День святого Адольфа выносили второй, передвижной алтарь: деревянный столик с искусной резьбой – и устанавливали на небольшом деревянном помосте, который по необходимости можно было перемещать по храму. Годвин велел разместить этот алтарь на восточной оконечности средокрестия и поставить рядом пару посеребренных подсвечников. Наблюдая за тем, как исполняются его указания, он с беспокойством обдумывал сложившееся положение.

Теперь, когда он убедил Томаса выдвинуться, следующим шагом должно стать устранение противников. С Карлом разделаться скорее всего будет легко, однако в некоторой степени это даже плохо – вовсе ни к чему выставлять себя бессердечным.

Годвин в центре алтаря укрепил золотое распятие, отделанное драгоценными камнями и содержащее деревянную частичку Креста Господня в основании. Подлинный крест, на котором распяли Иисуса, был чудесным образом обретен тысячу лет назад матерью императора Константина Еленой, и частички реликвии нашли пристанище во многих церквях по всей Европе.

Украшая алтарь, Годвин увидел мать Сесилию и оторвался от работы, чтобы побеседовать с настоятельницей.

– Как мне стало известно, граф Роланд пришел в сознание. Слава Господу.

– Аминь, – отозвалась настоятельница. – Милорда столь долго мучила лихорадка, что мы опасались за его жизнь. Должно быть, в мозг после несчастья попал какой-то дурной сок. Он не говорил ничего внятного, а этим утром проснулся и заговорил разумно.

– Вы его исцелили.

– Его исцелил Господь.

– Но все-таки он должен быть вам признателен.

Настоятельница улыбнулась.

– Вы еще так молоды, брат Годвин. Позже поймете, что сильные мира сего никогда никого не благодарят, принимая все как должное.

Ее снисходительность взбесила Годвина, но он постарался этого не показать.

– Ну, как бы то ни было, мы наконец можем провести выборы приора.

– Известно, кто победит?

– Десять монахов твердо намерены голосовать за Карла и только семь – за Томаса. С голосами самих кандидатов получается одиннадцать к восьми, а шестеро еще не определились.

– Значит, выйти может по-всякому.

– Но Карл сильнее. Томасу может потребоваться ваша поддержка, мать Сесилия.

– У меня нет права голоса.

– Однако есть влияние. Если бы вы заявили, что монастырь нуждается в более строгом порядке и переменах и что Томас лучше подходит на роль настоятеля, у некоторых отпали бы сомнения.

– Мне не следует принимать чью-либо сторону.

– Наверное, вы правы, но ведь можно сказать, что вы больше не станете помогать монахам, если они не научатся как следует обращаться с деньгами. Что в этом дурного?

Глаза настоятельницы блеснули. Да, ее не так-то просто в чем-либо убедить.

– Тем самым я фактически поддержу Томаса.

– Да.

– Я не занимаю ничьей стороны и с радостью буду сотрудничать с любым приором, которого изберут монахи. Это мое последнее слово, брат.

Годвин почтительно склонил голову.

– Разумеется, я уважаю ваше решение.

Кивнув, мать-настоятельница ушла.

Годвин остался доволен. Ризничий нисколько не ожидал, что она открыто поддержит Томаса. Сесилия была привержена устоям. Все считают, что она за Карла, но теперь Годвин имеет полное право намекнуть братии, что мать-настоятельницу устроит любой приор. Таким образом, Слепой лишился молчаливой поддержки Сесилии. Может, она и разозлится, узнав, как истолковали ее слова, но опровергнуть их не сможет.

«Все-таки я умен, – думал Годвин, – и кому, как не мне, стать приором».

Однако для победы над Карлом одного устранения Сесилии было недостаточно, пусть даже оное идет на пользу делу. Целесообразно наглядно показать братьям, сколь неумело Слепой будет ими руководить. Ризничий с нетерпением ждал, надеясь, что такая возможность выпадет уже сегодня.