Некоторое время они ехали молча, затем Анна (на сей раз она не захотела садиться рядом с любовником, а устроилась на заднем сиденьи) нарушила паузу.
– Давай спорить, ты быстро утешишься, Ручьёв…
Ручьёв, находящийся за рулем "Пежо", промычал нечто невразумительное. Это нечто могло означать, как "да", так и "нет", а также – "все порой мелят чушь, но красавицам такие вещи легко прощаются".
– Нет, ты послушай, – ее голос звучал по обыкновению мягко и иронично, -Какое-то время ты будешь тосковать… или внушишь себе, что тоскуешь… (Ручьёв хмыкнул) Но затем спросишь себя – какого черта? Ты ж не молодой Вертер, чтобы непрерывно страдать (Ручьёв издал короткий смешок). Ты скажешь себе – эта стерва наверняка обо мне уже и не думает, а крутит шашни с каким-нибудь французиком или шведом…
Ручьёв затормозил, остановился у обочины шоссе, по обеим сторонам которого находилась стена смешанного леса (они не выехали за пределы лесопарковой зоны) и повернулся к Анне лицом.
– Со шведом?
Она чуть поморщилась (при этом в глазах мелькнула усмешка).
– Ну вот. Я считала, что говорю с прототипом Бонда, а не Отелло…
Ручьёв отвернулся и, опустив стекло в дверце, закурил свой неизменный "Данхилл".
– Ладно, любимая, продолжай. Отелло, Бонд или Дон Кихот – неважно. Я к твоим издевательствам давно привык.
– Отлично,– с прохладцей сказала Анна, – Итак, спустя время тебе надоест себя жалеть, ты вдруг обнаружишь, что кругом полно женщин, причем весьма привлекательных, только и мечтающих о том, чтобы на них обратил внимание подобный тебе…
– Самец, – саркастически вставил Ручьёв.
Анна чуть покраснела.
– Тот, кто придерживается подобных вульгарных взглядов на противоположный пол, упускает из виду, что и сам относится… к высокоорганизованным приматам.
Ручьёв слегка кашлянул – не иначе желая скрыть смешок.
– Прости. Постараюсь не быть вульгарным. Продолжай. Ты ведь хотела заняться перечислением моих достоинств?
– У тебя их слишком много, – скучающим тоном сказала Анна, – Времени не хватит перечислять. Ты светский человек, хорошо образованный, очень неглупый, прекрасно обеспеченный…
– Прекрасно? – с сомнением переспросил Ручьёв.
– Если не сравнивать с нефтяными магнатами. Но, к слову, Зарецкий не так давно упоминал о некоем кругленьком капитальце, якобы укрытым тобой от налоговых органов…
Ручьёв выбросил сигарету в окно, предварительно затушив ее двумя пальцами.
– По части сокрытия доходов я, красавица, первоклассник, можно сказать… на фоне некоторых. Но суть не в том. Одно ты упустила из виду – не так и широк круг претенденток, ибо продажные девки исключаются, я их на дух не выношу.
Анна удивленно вскинула брови.
– Свежо предание… хотя припоминаю, как-то ты обмолвился… это восходит к твоим юным годам, кажется? Когда ты был красивым неискушенным мальчиком…
– Даже более неискушенным, чем твой щенок. Если не более красивым.
Анна снова чуточку покраснела.
– Тебе доставляет удовольствие меня провоцировать, Ручьёв?
– А я мстительный, – сказал Ручьёв, снова закуривая, – Я вообще сволочь…
Она вздохнула и перевела на него снисходительный взгляд.
– Так мне продолжать? Или…
– Продолжай. Даже интересно, что ты мне напророчишь.
– Да? – с прохладцей переспросила она, – Ну, хорошо. Твоей новой пассией будет не продажная девка.
– Излишне "правильных" зануд я тоже не люблю, – заметил Ручьёв.
Анна протяжно вздохнула.
– На тебя, похоже, не угодишь… Ладно, это будет девица юная…
– Не слишком, – перебил Ручьёв, – Педофилией я не страдаю, посему изволь уж напророчить мне девицу не моложе двадцати.
– Но не старше двадцати пяти? – Анна усмехнулась, – Будь по твоему. Конечно, темноволосая, с карими глазами…
– Даже так? – усмехнулся Ручьёв, – Отчего же ты исключешь блондинок?
–Не знаю. Принято считать, что все они дуры… Вдобавок, ты же светловолосый, следовательно, по закону контрастов тебе должны нравиться…
– Темные синеглазые шатенки. Сколь красивые, столь и стервозные. А насчет блондинок… я встречал круглых дур и среди брюнеток.
– Тебе никто не говорил, что ты шовинист, Ручьёв? – ласково поинтересовалась Анна, – Что мужской шовинизм присущ тебе – образованному и светскому, – не меньше, чем какому-нибудь слесаришке, регулярно валтузящему супругу и утверждающему, что все бабы … (последнее слово она произнесла на английском – "bitch").
– Я не шовинист, – возразил Ручьёв, – Но и круглую дуру в качестве подруги иметь не желаю.
– Ладно, -снисходительно согласилась Анна, – Будет присутствовать интеллект… и даже некоторая эрудиция.
– То есть, Гоголя с Гегелем моя будущая пассия не спутает?
– И даже Маркеса с Марксом.
– А экспрессионистов от импрессионистов отличит? А Доминго от Паваротти?
Анна слегка поморщилась.
– Тебе это надо?
– Ясно, – усмехнулся Ручьёв, – Не любишь конкуренции.
– И экспрессионистов не люблю, – проворчала Анна, – И при всем уважении к Доминго гением считаю все же Лучано… Согласись, это на грани мистики – никаким мастерством не объяснить его завораживающее пение… правда?
– Правда, – Ручьёв посмотрел на нее с тоской, – Ты думаешь, мне действительно нужна какая-то девка, пусть даже способная отличить автора "Ста лет одиночества" от автора "Капитала"?