История моей жизни. Открывая мир движениями пальцев

Примерно в это же время я научилась пользоваться ключами. И как-то утром заперла маму в кладовке, где она просидела больше трех часов, так как слуги находились в отдаленной части дома. Она колотила в дверь, а я сидела на ступеньках снаружи и хохотала, ощущая каждый удар. Этот случай убедил родителей, что мне срочно нужно начинать учиться.

Когда ко мне приехала учительница Энн Салливан, я постаралась при первой же возможности запереть в комнате и ее. Я отправилась к ней передать что-то от матушки, а сделав это, захлопнула дверь и заперла ее, а ключ спрятала под шкафом в холле. Отцу пришлось залезать на лестницу и вызволять мисс Салливан через окно – меня это привело в неописуемый восторг. Ключ я вернула лишь несколько месяцев спустя.

Когда мне исполнилось пять лет, мы переехали из увитого виноградом домика в новый большой дом. Наша семья состояла из отца, матушки, двух старших сводных братьев и младшей сестрички Милдред. Моим первым отчетливым воспоминанием об отце было то, как я пробираюсь к нему сквозь кипы бумаг и понимаю, что он сидит с большим листом, который зачем-то держит перед лицом. Меня это так озадачило, что я поступила точно так же и даже надела его очки, потому что думала, что они помогут мне разобраться. Но эта тайна так и оставалась неразгаданной в течение нескольких лет. Только потом я узнала, что такое газеты и что мой отец издавал одну из них.

Мой отец был необыкновенно великодушным, любящим и бесконечно преданным семье человеком. Он уезжал из дома очень редко, только в сезон охоты. Мне говорили, что он был великолепным охотником, знаменитым своей меткостью. А еще он был радушным хозяином, порой даже слишком, потому что редко возвращался домой без гостя. Сильнее всего он гордился огромным садом, где выращивал вкуснейшие арбузы и клубнику. Первый созревший виноград и лучшие ягоды он приносил мне. Я помню ощущение заботы, когда он водил меня от дерева к дереву, от лозы к лозе, и его радость от того, что он мог доставить мне удовольствие.

Он был прекрасным рассказчиком, и, когда я освоила язык немых, он рисовал неуклюжие знаки у меня на ладони, чтобы рассказать остроумные анекдоты. И больше всего он радовался, когда потом я к месту их повторяла.

Я узнала о его смерти, когда была на Севере и наслаждалась последними прекрасными днями лета 1896 года. Его болезнь была мучительной, но недолгой – и вскоре все было кончено. Это стало моей первой тяжкой потерей, первым столкновением со смертью.

Я не знаю, как написать о матушке, ведь она была так мне близка, что говорить о ней кажется неделикатным.

Я долго считала свою маленькую сестру захватчицей. Ведь с ее появлением я перестала быть единственной отрадой матери и страшно ревновала. Милдред постоянно сидела на коленях у матушки, которые я считала своим местом, к тому же она присвоила себе всю материнскую заботу и время. Однажды случилось кое-что, что я посчитала страшным оскорблением.

У меня была очень старая, но обожаемая кукла Нэнси. Увы, мои сменяющие друг друга вспышки ярости и проявления любви придали ей еще более потрепанный вид. У меня были другие куклы, которые умели открывать и закрывать глаза, говорить и плакать, но ни одну из них я не любила так, как Нэнси. У нее была своя колыбелька, и я часто по часу и дольше укачивала ее. Я ревностно охраняла и куклу, и колыбельку, но однажды обнаружила, что моя маленькая сестра мирно в ней спит. Тогда я не испытывала к сестре особых родственных чувств, и меня так возмутила ее дерзость, что я рассвирепела и опрокинула колыбельку. Только вовремя подоспевшая матушка спасла Милдред от страшного падения.

В то время я брела долиной одиночества и почти ничего не знала о нежной привязанности, которая берет начало из ласковых слов, трогательных поступков и дружеского общения. Впоследствии, когда я вернулась к ценностям человеческого наследия, мы с Милдред нашли путь к сердцам друг друга. После этого мы шли рука об руку, куда бы ни вели нас наши прихоти, хоть она не понимала моего языка жестов, а я ее детского лепета.

Глава 3

Из тьмы египетской

Мое желание выразить себя постоянно возрастало. Те немногие знаки, которыми я пользовалась, не отвечали всем моим потребностям, а невозможность объяснить, чего я хочу, приводила меня в ярость. Я чувствовала, словно меня держат невидимые руки, и отчаянно желала освободиться. Я боролась. Конечно, это не помогало, но дух сопротивления был во мне очень силен. В итоге я начинала рыдать и плакала до полного изнеможения. Если матушка оказывалась рядом, я скрывалась в ее объятиях, настолько несчастная, что даже не могла вспомнить причину своего гнева. Спустя какое-то время мое желание общаться с окружающими стало настолько сильным, что вспышки ярости случались каждый день, а то и каждый час.

Это очень огорчило и озадачило моих родителей. Мы жили слишком далеко от школ для слепых или глухих, и вряд ли бы кто-то согласился поехать в такую даль, чтобы учить ребенка частным образом. Временами даже мои друзья и родные сомневались, что меня можно было чему-нибудь научить. Матушка нашла крупицу надежды в книге Чарльза Диккенса «Американские заметки». Она прочитала о Лоре Бриджмен, которая, как и я, была глухой и слепой и все-таки получила образование. Но матушка также вспомнила, что доктор Хоу, который придумал способ обучения глухих и слепых, давно умер. Даже если его методы не умерли вместе с ним, каким образом маленькая девочка в далекой Алабаме могла ими воспользоваться?

Когда мне было шесть лет, отец узнал о выдающемся окулисте из Балтимора, который добивался успеха в лечении многих случаев, казавшихся безнадежными. Родители решили свозить меня к нему и выяснить, нельзя ли мне как-то помочь.

Путешествие прошло очень приятно. У меня не случилось ни одной вспышки ярости: слишком многое занимало мой ум и руки. В поезде я подружилась с разными людьми. Одна дама подарила мне коробку ракушек. Отец просверлил в них дырочки, чтобы я могла их нанизывать, и это заняло меня на долгое время. Проводник нашего вагона тоже оказался очень добрым. Цепляясь за его куртку, я вместе с ним обходила пассажиров, когда он компостировал билеты. Он давал мне поиграть с компостером, который казался мне волшебной игрушкой. Я могла развлекаться часами, уютно пристроившись в уголке дивана, пробивая дырочки в кусочках картона.

Моя тетя свернула для меня большую куклу из полотенец. В результате получилось невероятно уродливое создание, без носа, рта, глаз и ушей. Даже ребенок не мог представить лицо у этой самодельной куклы. Любопытно, что именно отсутствие глаз поразило меня больше всех остальных дефектов куклы, вместе взятых. Я указывала на это окружающим, но никто не понимал, чего я от них хочу. И тогда меня осенила великолепная идея: я слезла с дивана и, пошарив под ним, обнаружила тетин плащ, отделанный крупным бисером. Я оторвала две бусины и объяснила тете, что хочу, чтобы она пришила их к кукле. Она поднесла мою руку к своим глазам, уточняя, и я решительно закивала в ответ. Она пришила бусины, и радость моя была безгранична. Правда, сразу после этого я потеряла к прозревшей кукле всякий интерес.

В Балтиморе мы встретились с доктором Чизхолмом, который был очень любезен, но не мог помочь. Однако посоветовал нам обратиться за консультацией к доктору Александру Грэхему Беллу из Вашингтона. Тот мог рассказать о школах и учителях для глухих или слепых детей. Поэтому мы сразу же отправились в Вашингтон, чтобы пообщаться с доктором Беллом.

Поездка доставляла мне радость, я наслаждалась переездами с места на место, не осознавая страданий и опасений отца.

Я с первого мгновения ощутила исходившие от доктора Белла нежность и сочувствие. Именно они, наравне с его поразительными научными достижениями, покоряли сердца людей. Он держал меня на коленях, а я исследовала его карманные часы, которые он заставил звонить для меня. А еще он прекрасно понимал мои знаки. За это я полюбила его сразу и безоговорочно. Однако я и мечтать не могла, что наша встреча станет дверью, которая поможет мне выйти из мрака к свету, от вынужденного одиночества к дружбе, общению, знаниям, любви.

Доктор Белл посоветовал отцу написать мистеру Ананьосу, директору института Перкинса в Бостоне, где когда-то трудился доктор Хоу, и попросить посоветовать учителя, который сможет взяться за мое обучение. Отец так и поступил, и через несколько недель ему пришло письмо от мистера Ананьоса с утешительной вестью, что такой учитель найден. Мы узнали об этом летом 1886 года, но мисс Салливан приехала к нам только в марте следующего.

Так я вышла из тьмы египетской и встала перед Синаем. Божественная сила коснулась моей души, и она прозрела, а я познала многие чудеса. Я услышала голос, который сказал: «Знание есть любовь, свет и прозрение».

Глава 4

Приближение шагов

Самым важным днем в моей жизни стал тот, когда ко мне приехала учительница Энн Салливан. Меня не покидает изумление, когда я думаю о пропасти между двумя жизнями, которую соединил один мартовский день. Это произошло за три месяца до того, как мне исполнилось семь лет, 7 марта 1887 года.

В тот знаменательный день, после полудня, я стояла на крыльце глухая, слепая, немая, ожидающая. Я понимала, что должно произойти что-то необычайное, – по знакам моей матушки и по суете в доме. Поэтому вышла из дома и решила ждать этого «чего-то» на крыльце. Полуденное солнце пробивалось сквозь ветви жимолости и согревало мое поднятое к небу лицо. Пальцы почти бессознательно перебирали листья и цветы, только начавшие распускаться, почувствовав сладкую южную весну. Я не знала, что мне готовит будущее. Меня безостановочно терзали гнев и горечь, сменяя буйство глубоким изнеможением.

До того как началось мое обучение, я была похожа на корабль, попавший в море в густой туман, когда кажется, что плотная белая мгла окутывает все. Корабль, который настороженно ощупывает лотом глубину и отчаянно пробирается к берегу, а вы гадаете, доберется ли он. Только у меня не было ни компаса, ни лота, ни какого бы то ни было способа узнать, далеко ли до тихой бухты. В глубине души я безмолвно кричала: «Свет! Дайте мне свет!»

И свет любви воссиял надо мною в тот самый час.

Я ощутила приближение шагов и протянула руку, как думала, матушке. Кто-то взял ее – и я оказалась в объятиях той, что приехала ко мне, чтобы открыть мне весь мир, а самое главное – любить меня.

На следующее утро после своего приезда учительница отвела меня в свою комнату и подарила мне куклу. Как я потом узнала, ее прислали малыши из института Перкинса, а одела Лора Бриджмен. После того как я немного с ней поиграла, мисс Салливан медленно нарисовала на моей ладони буквами слово «к-у-к-л-а». Я сразу заинтересовалась этой игрой пальцев и постаралась ей подражать. Когда я смогла правильно изобразить все буквы, то испытала гордость и удовольствие. Я тут же побежала к матушке, подняла руку и повторила знаки, которым научилась. Я не понимала, что пишу по буквам слово, и даже того, что оно означает; я просто складывала пальцы и заставляла их подражать почувствованному, как обезьянка. В последующие дни таким же образом я научилась писать множество слов: «чашка», «рот», «шляпа» – и несколько глаголов: «сесть», «встать», «идти». Но только после нескольких недель занятий с учительницей я поняла, что у всего на свете есть имя.

Однажды, когда я играла с моей новой фарфоровой куклой, мисс Салливан принесла и положила мне на колени еще и мою большую тряпичную куклу. Она снова написала «к-у-к-л-а» и дала понять, что это слово относится к обеим. До этого у нас произошло непонимание из-за слов «с-т-а-к-а-н» и «в-о-д-а». Учительница пыталась объяснить мне, что «стакан» есть стакан, а «вода» – это вода, но я все равно путала их. Отчаявшись, она ненадолго оставила свои попытки, но возобновила их при первой возможности. Мне так это надоело, что я схватила новую куклу и швырнула ее на пол. Я наслаждалась осколками, лежащими у моих ног. Этот поступок не принес мне ни грусти, ни раскаяния, ведь я не любила эту куклу. В темноте, в которой я жила, не было места ни сердечным чувствам, ни нежности. Я почувствовала, что мисс Салливан смела черепки от несчастной куклы в сторону камина, и ощутила лишь удовлетворение от того, что неудобство устранили. Потом она подала мне шляпу, и я поняла, что сейчас выйду на солнечный свет. Эта мысль, если можно назвать мыслью бессловесное ощущение, заставила меня запрыгать от удовольствия.

Мы шли по тропинке к колодцу, и нас манил аромат жимолости, увивавшей его. Кто-то качал воду, и учительница подставила мою руку под поток. Холодная струя ударила мне в ладонь, и тогда она вывела на другой ладони по буквам слово «в-о-д-а», сначала медленно, а потом быстро. Я замерла, обратив все свое внимание на движение ее пальцев. Я ощутила неясный образ чего-то забытого… внезапный восторг вернувшегося воспоминания. Так неожиданно мне открылась тайна языка. Я осознала, что «вода» – это та чудесная прохлада, льющаяся по моей ладони. Живой мир пробудил мою душу, принес в нее свет.

Возвращалась от колодца я, преисполнившись рвения к учебе. Оказалось, у всего на свете есть имя! Каждое новое название рождало новую мысль! В каждом предмете, которого я касалась на обратном пути, пульсировала жизнь. Я видела это каким-то странным новым зрением, только что мною обретенным. Когда я вернулась в свою комнату, то вспомнила о разбитой кукле. Приблизившись к камину, я подобрала осколки, но, как я ни пыталась сложить их вместе, ничего не выходило. На мои глаза навернулись слезы, так как я поняла, что наделала. И тогда впервые ощутила раскаяние.

В тот день я выучила много новых слов. Не помню сейчас, какие именно, но точно знаю, что среди них были «мать», «отец», «сестра», «учитель» – те слова, что заставили мир вокруг расцвести, как жезл Аарона. Когда я ложилась спать тем вечером, трудно было найти на свете ребенка счастливее меня. Я заново переживала все радости, которые принес мне этот день, и впервые мечтала о наступлении завтрашнего утра.

Глава 5

Райское дерево

Я много чего помню из лета 1887 года, когда произошло внезапное пробуждение моей души. Я постоянно ощупывала руками и узнавала имена и названия каждого предмета, которого касалась. И чем большего количества вещей я касалась, чем больше их названий и назначений узнавала, тем увереннее я становилась, и моя связь с окружающим миром тоже крепла.

В пору цветения лютиков и маргариток моя учительница взяла меня за руку и повела на берег реки Теннесси – через поле, которое пахали фермеры, готовя землю под посев. Там, сидя на теплой траве, я училась постигать благодать природы. Я узнала, как полезные и красивые деревья растут благодаря солнцу и дождю, как птицы вьют гнезда и перелетают с места на место, как львы, олени, белки и прочие живые существа находят себе укрытие и пропитание. Чем больше росло мое знание о вещах вокруг, тем больше я радовалась миру, в котором живу. Задолго до того, как я научилась считать или описывать форму Земли, мисс Салливан научила меня находить красоту в аромате лесов, в каждой травинке, в округлостях и ямочках на ручке моей маленькой сестренки. Она объединила мои ранние мысли с природой и позволила мне почувствовать, что я такая же, как птицы и цветы, и так же счастлива, как они. Но примерно в это же время произошла ситуация, которая позволила мне понять, что природа не всегда бывает добра.

Как-то мы с мисс Салливан возвращались после долгой прогулки. Утро было прекрасным, но потом стало слишком жарко. Несколько раз мы останавливались передохнуть под деревьями. Недалеко от дома росла дикая вишня, где мы решили насладиться прохладой. Раскидистое и тенистое дерево было как будто создано для того, чтобы я смогла залезть на него с помощью учительницы и устроиться в развилке ветвей. Там было так уютно и приятно, что мисс Салливан предложила мне там позавтракать. Я обещала посидеть смирно и подождать, пока она принесет еду из дома.

Внезапно с деревом что-то произошло. Я перестала ощущать солнечное тепло и поняла, что небо потемнело, так как жар, означавший для меня свет, исчез. От земли поднимался странный запах. Я знала, что он предвещает грозу, и страх сжал мое сердце. Я чувствовала себя отрезанной от людей и твердой земли. Я продолжала сидеть тихо, но меня поглотила бездна ужаса. Я жаждала возвращения учительницы и больше всего на свете хотела спуститься с этого дерева.

Наступила зловещая тишина, а затем тысячи листьев затрепетали на ветру. По дереву пробежала дрожь, а порыв ветра сшиб бы меня вниз, если бы я не прильнула к ветке. Вокруг меня с хрустом ломались мелкие сучки, дерево стонало и качалось. Я очень хотела спрыгнуть, но страх не давал шевельнуться. Я скорчилась на своем месте – в развилке ветвей, и время от времени ощущала тряску: падало что-то тяжелое, а удар от падения возвращался вверх по стволу и отзывался в ветви, на которой я сидела. Напряжение стало невыносимым, я решила, что мы упадем вместе с деревом, но как раз в ту минуту мисс Салливан схватила меня за руку и помогла спуститься. Я обняла ее, дрожа от осознания, что природа «ведет открытую войну со своими детьми и под ее нежнейшим прикосновением зачастую таятся предательские когти».

После этого случая прошло много времени, но я долго не решалась вновь залезть на дерево. Одна мысль об этом наполняла меня ужасом. Но в конце концов манящая сладость цветущей душистой мимозы победила мои страхи.

Прекрасным весенним утром, когда я сидела одна в летнем домике и читала, я уловила нежнейший аромат. Я вздрогнула и невольно вытянула руки, казалось, что надо мной пронесся дух весны. «Что это?» – спросила я и в следующую минуту узнала запах мимозы. Ощупью я дошла до конца сада, потому что знала, что на изгибе тропинки у забора растет мимоза.

Дерево трепетало в солнечном свете, его ветки почти касались высокой травы под тяжестью цветков. Разве существовало раньше в мире нечто столь же изысканно прекрасное? Чуткие листья съеживались от малейшего прикосновения. Казалось, это райское дерево, чудесным образом оказавшееся на земле. Сквозь цветки я добралась до ствола, замерла на мгновение, а затем поставила ногу в развилку ветвей и подтянулась. Держаться за ветки было трудно, потому что я едва могла их обхватить, а кора больно впивалась в кожу. Но я испытывала изумительное ощущение, что проделываю нечто необычное и удивительное, и потому лезла все выше и выше, пока не добралась до маленького сиденья, устроенного кем-то в кроне так давно, что оно вросло в дерево и стало его частью. Я долго сидела там, чувствуя себя феей на розовом облаке. Впоследствии я провела множество счастливых часов в ветвях этого райского дерева, погруженная в бесхитростные раздумья и светлые грезы.

Глава 6

Что такое любовь

Дети, умеющие слышать, без особых усилий учатся говорить. Они схватывают чужие слова на лету. Для глухого же ребенка этот медленный и часто мучительный процесс, хотя его результат превосходит все ожидания.

Мы с мисс Салливан продвигались вперед постепенно, шаг за шагом, пока не прошли огромный путь от первых запинающихся слогов до полета мысли в строках Шекспира.

Поначалу я спрашивала мало. Мои представления о мире были смутными, а количество слов ограниченным. Но по мере роста моих знаний и увеличения словарного запаса круг интересов тоже увеличивался. Я вновь и вновь возвращалась к одному и тому же предмету, желая получить максимум информации. Иногда новое слово оживляло образ, который чудом запечатлелся в моем мозгу.

Помню утро, когда я впервые спросила о значении слова «любовь». Я нашла в саду несколько ранних фиалок и принесла их мисс Салливан. Она попыталась поцеловать меня, но тогда я не любила, чтобы меня целовал кто-либо, кроме моей матушки. Учительница ласково обняла меня и нарисовала на моей ладони буквы: «Я люблю Хелен».