Дитеркюнхель

Двухэтажный дом умело прикрывался от жары зеленью сада и вьющимся по стенам плющом. Смотрелся он маленьким уютным замком. Над островерхой крышей торчал флюгер в виде совы, под окнами свисали кадки с яркими красными цветами. Во дворике обосновался флигель, где жил садовник Ганс, шумно и дружелюбно приветствовавший хозяйку и немного растерявшегося Дитера. Из стойла высунула голову Эни, тряхнула чёлкой и радостно заржала.

– Ну вот и все в сборе, – жизнерадостно заявила тётушка Геральдина, – Ганс! Эни! Это мой племянник Дитер, он непременно скоро подружится с вами, а уж вы, будьте любезны, подружитесь с ним.

Пока садовник разговаривал с хозяйкой дома, Эни и Дитер уже начали дружиться: Дитер отдал ей остаток своего кренделя с маком, и она осторожно взяла угощение с ладони щекотливыми губами, благодарно мотнула головой и даже позволила осторожно провести рукой по бархатистой шее. При этом лошадка искоса поглядывала на Дитера из под чёлки большим тёмным глазом, оценивая, не относится ли её новый знакомый к тем злым мальчишкам, которые из зарослей акации кидают камушки в животных и смеются, если кто-то вздрагивает от боли и неожиданности. Ну нет, он совсем не из таких.

Хозяйка пошла в дом «сооружать» ужин, а Ганс тщательно помыл руки в медном тазу, выплеснул воду под цветущую сливу и, напевая жизнерадостное «бум-бурубум-бум-бум», повёл Дитера знакомиться с округой. Ухоженный дворик перед домом порадовал бы даже глаз геометра и душу генерала. Прямые линии мощёных дорожек, строгая форма цветников, похожих на построения легионеров перед битвой, и ровно подстриженные кусты выдавали военное прошлое садовника. Позади дома, всё пространство занимал большой сад, чем дальше от дома, тем более густой. В первую минуту он показался просто огромным. Ганс тем временем по-военному докладывал об огромных, как капуста, пионах, светящихся ярко-белым и розовым, о груше с сочными и сладкими плодами, которые созреют летом, о ручье, начинающемся ключом около тётушкиной мастерской и бегущем к речке. Дитер согласно кивал в ответ, тоже стараясь делать вид взрослый и строгий.

В доме самым замечательным открытием была лесенка на мансарду. Сердце Дитера даже затрепетало, когда сообщили, что там, наверху, и будет располагаться детская комната. В комнате всё оказалось приготовлено к его приезду: мягкая кровать, вязаный коврик на полу, чисто вымытые оконные стёкла. Ветерок шевелит занавесками в солнечных пятнами. Если лечь на подоконник и вытянуть шею, увидишь внизу флигель Ганса, потряхивающую гривой Эни. Чей-то пёс присел на противоположной стороне дороги, яростно чешет тёмное ухо. Седой горожанин с небольшим саквояжем спешит по улице мелким семенящим шагом. Крики стрижей в небе. Утром, вероятно, солнце навещает эту комнату в первую очередь.

К вечеру Дитера отмыли от дорожной пыли, накормили, переодели в откуда-то взявшуюся пижаму его размера и уложили в накрахмаленную постель с запахом трав и цветов. Тётушка надвинула ему на плечо тёплое одеяло, потеребила волосы и проговорила нараспев:

– Будет день, будет звон, будет кошка, будет слон.

Ночь твои глаза закроет – сон покажет, чудный сон.

– Спокойной ночи, Дитеркюнхель, у тебя всё будет хорошо, – шепнула тетушка Геральдина.

Чмокнув Дитера в лоб, она подняла подсвечник и направилась из комнаты. Она не дождалась ответа, но если бы обернулась ещё разок, то возможно разглядела бы в сумраке, как губы Дитера шевельнулись в беззвучном: «Это мой дом».

***

Поскольку следующий день оказался ярмарочным, самой тётушке Геральдине спать этой ночью почти не пришлось, ведь горожане могут расстроиться, если к воскресному дню на их столах не окажется любимых сладостей! Те, кто одет победнее, обычно спрашивают простые лакричные и медовые конфеты, цеховые мастера и их жёны охотнее возьмут цукаты, ореховое печенье и глазурованные фрукты, но уж господа, облачённые в тиснёный бархат, с золотыми украшениями на шее – они не смогут пройти мимо ярких и изящных марципановых фигурок и, разумеется, мимо шоколада в небольших муаровых коробочках с яркими красными лентами.

Тётушка Геральдина обожает ярмарки не только потому, что бойко и споро раскупается её сладкий товар, но ещё и за то, что в такие дни всегда легко разговориться о том и о сём с людьми знакомыми, малознакомыми и никогда раньше не встречавшимися. Одни делятся радостью, другие печалью. А слёзы и смех человеку нужны, чтобы душа не пустела, не закостеневала без движения, чтобы не становилась слишком хрупкой.

Сегодня на торговой площади происшествие: крепкая высокая кухарка гоняет вдоль рядов и лупит полотенцем маленького толстого булочника. Тот, как выясняется, выдавал хлеб из ржаной муки за пшеничный, добавляя в тесто гашёную известь, что и делало булки светлыми. Жульничество раскрылось, когда при нарезке кухарка обнаружила внутри крупный известковый комок. Обманщик даже не потрудился хорошо просеять муку. Взмахи полотенца следуют один за другим, а окружающие смеются над жуликом и дружно подбадривают женщину.

– А вот и мы, здрасьте, – на прилавке повисла симпатичная тринадцатилетняя особа со счастливым беспечным взглядом и распущенными светлыми волосами. Девчушка радостно припрыгивает то на одной правой, то на левой ноге, грациозно отводя вторую в бежевом башмачке в сторону и назад. Солнечные блики пляшут на её лице в такт этим прыжкам.

– Золушка! Веди себя прилично! Здравствуйте, Геральдина, – это отец девчушки, королевский лесничий Витольд.

Лесничий – совсем не маленькая должность в королевстве, почти министерская, но, видно, тишина деревьев и густых зарослей, заглушающая звуки и суету сделала и своего хранителя таким же негромким и даже неприметным. По своему положению мог бы в шёлке-бархате пройтись, меха надеть напоказ, а выглядит простым горожанином, и даже боты не расшиты бисером. Геральдина где-то слышала, что и происхождением своим Витольд мог бы гордиться как мало кто другой. Пращур его ушёл рыцарем в крестовый поход, там и погиб славно.

– Ну здравствуйте, соседи!

Семья Витольда действительно жила рядом, а вовсе не той улице, где собрались самые заносчивые дома Линсена.

– Как поживает Хильда, девочки?

– Хильда вернулась из Венеции, в хорошем настроении, привезла какие-то вазы и новые платья: два себе, потом Эмили и Кларе. Золушка у нас младшая, ей-то всё от сестёр достаётся, это очень удобно, и думать не надо. А потом – сорванец сорванцом, то в саже вымажется, то на забор залезет. Зато уж такая помощница растёт, два раза ничего просить не надо, – лесничий обнял дочку за плечи. – Золушка, ну что мы купим?

Конечно же абрикосы в глазури, Золушкины любимые. Для Хильды – марципановое пирожное в виде цветка лотоса, для старших дочерей – коробочка с шоколадом.

Тут придётся объяснить, что Хильда приходится Золушке мачехой. Родная мама девочки умерла от болезни, ну а два года назад зажглась счастливая звезда этой вот бойкой дамы. Вот уж кому повезло, так повезло. Это же целый роман можно написать, как вдова спившегося и попавшего под несущуюся колесницу подмастерья осталась одна с двумя дочерьми и вдруг смогла женить на себе не кого-нибудь, а самого королевского лесничего. Вместо замаячившей жизни в бедном приюте или на городской свалке, у неё теперь прекрасный дом, собственный экипаж, красивые платья. И даже балы в Королевском дворце и самых богатых домах теперь тоже для неё. Единственная помеха – трудно каждый раз упрашивать мужа-тихоню выбраться куда-нибудь в высокое общество, но постепенно научилась и этому.

Хильда с самого начала искренне пыталась быть хорошей матерью для Золушки, но как-то всегда не удавалось. Всё-таки Эмилия и Клара были такие же как она, были немножечко ею самой, а Золушка сияла глазами бывшей жены Витольда, и тот таял, узнавая этот блеск. И это особенно выводит из себя. Ещё и постоянное подростковое упрямство. Взять, хотя бы, тот случай, когда падчерица просыпала чечевицу в золу. Просто в сердцах ей крикнула, мол, теперь сиди и перебирай – хоть до ночи! Не жалко, конечно, чечевицы, всегда можно послать слугу, чтобы купил ещё. Но ведь нет, чтобы извиниться – сидела и целый вечер ковырялась. Вся в золе, в саже с головы до ног. Вот, мол, смотрите, я сделала. После этого её Золушкой и назвали, хотя стоило бы назвать Упрямой Ослицей.

А эти её постоянные танцы по дому. Ну ладно бы менуэту училась или ещё чему полезному. Руки раскинет, кружиться начинает, то потом разбежится – прыгнет. И всё под нос что-то напевает. Минуты спокойной нет.

Когда Витольд и Золушка расплатились за сладости, тётушка Геральдина задержала их рассказом о своём новом подопечном, о приключившимся с ним несчастье и о долгом молчании мальчика.

– Ничего, разговорим, – уверенно заявила Золушка и, помахав кому-то или чему-то рукой, побежала за отцом, высоко взбрыкивая ногами, пока, наконец, не повисла на его руке.

***

Солнечные лучи настойчиво щекотали закрытые веки, заставляя проснулся и оставить удобную кровать. Залетевший в комнату прохладный утренний ветерок словно кот играет занавеской. Окно приоткрыла тётушка Геральдина, когда наш юный герой спал. Дитер, как был, босиком, полураздетый, поспешил к своему наблюдательному пункту.

Стойло Эни пустует, не видно и повозки. Ганс водит метлой по дорожкам, по-птичьи насвистывая бодрый военный марш. Утренний двор наполнен безмятежностью и светом, солнце, проникая в комнату, греет оставленную вечером на спинке стула одежду. Вязаный коврик лежит у кровати почти такой же, как был в доме родителей. На стене, драпированной плотной тканью цвета перезревших маслин, висит небольшая картина в золотистой раме. С неё рассеянно и печально смотрит молодой итальянец с кистью в руке. Напротив портрета расположился большой, покрытый лаком сундук с медными накладками, чуть правее – бюро из орехового дерева и стул, предъявляющий сходством рисунка древесины родственные права к тому же ореху. На столешнице гордо восседает пузатая бронзовая чернильница, пара заточенных перьев готовы к работе. Рядом с ними вообще нечто фантастическое: блистающая перламутром раковина, перекочевавшая сюда рано утром из комнаты Геральдины. Она подарок капитана Джеральда Бруни, мы о нём уже вспоминали.

В книжном шкафу рядом с фолиантами в тяжёлых переплётах примостилась игрушка с ветряной мельницей. А на стене – великолепный гобелен с многочисленными пейзажами, сюжетами мелкими деталями, которые можно рассматривать хоть целый день. Наш герой лишь скользнул по нему взглядом. Какие-то горы, фрукты, цветы, кони, полыхающие дома, корабли с опущенными парусами. Люди, чьи лица так далеко, что едва разобрать, другие вышиты с огромным старанием. Темноволосая дама, изображённая рядом с книжным шкафом, рассматривает предмет в руке, но наш герой не видит что там, ладонь заслоняют полки. Платье на женщине из тех, которые носят аристократы, а лицо почти полностью скрыто густыми локонами.

Дитер осторожно шагая спустился по ступеням, словно опасаясь ненароком потревожить лестницу, и тогда та обидится и исчезнет. На столе нашёлся прикрытый салфеткой завтрак в виде лепёшки с простоквашей. Протёртые от пыли башмаки стояли у выхода. Проскользнув за спиной занятого работой Ганса, наш герой обогнул дом, касаясь кончиками пальцев шершавой стены. Сад встретил испуганным взлётом дрозда, запахом цветущего жасмина и деловитым гудением шмелей. Один из этих мохнатых толстяков сделал пару кругов над Дитером, после чего, не найдя его ни врагом, ни едой, улетел прочь.

От соседних владений сад отделён высоким забором. Узкая каменная дорожка ведёт мимо кустов жимолости на полянку, где над плотным газоном белеет небольшая скамейка со спинкой, оказавшаяся при ближнем рассмотрении качелями, подвешенными к толстой иве. Ствол дерева приобрёл такой удачный изгиб, что не привесить их сюда было бы преступлением. Рядом с качелями громоздится большой шершавый валун, неизвестно кем и когда принесённый сюда. Дитер присел на зыбкую скамеечку, оценил уверенную упругость верёвок и осторожно оттолкнулся ногой. Мир вокруг стал подниматься и опускаться, словно отстраняясь от Дитера и вновь приближаясь, начал жить отдельно от него. Наш герой запрокинул голову назад, и кусочек неба в зелёном обрамлении деревьев тоже стал раскачиваться, выглядывая то с одной стороны изогнутого ствола то с другой. Дитер сунул правую руку в карман и достал свою единственную драгоценность: шарик от маминых бус. Теперь можно смотреть на небо и деревья через него. Мир вокруг раскачивается в шарике, словно целиком поместившись туда, причудливо меняя форму и цвет. Остановившись, мальчик положил своё сокровище обратно в карман, и снова огляделся вокруг.

На камне сидела большая изумрудного с жёлтым цветами бабочка, каких он никогда не видел раньше. Сейчас она расправит крылья и взлетит. Дитер потихоньку стал подкрадываться, чтобы рассмотреть её. Но бабочка не взлетела, даже когда он присел около неё, наклонился и тихонечко подул. Дуновение её перевернуло, и теперь стало очевидно, что она мертва.

Окружающий мир вновь показал своё несовершенство и хрупкость: прекрасная редкая бабочка уже никогда не украсит летний день своим порханием, она всего лишь маленькое высохшее насекомое, опрокинутое на камень. Дитер сорвал крупный лист, аккуратно переложил на него прекрасное, но безжизненное существо и понёс наверх, в свою комнату. Для бабочки нашлось место между морской раковиной и чернильницей. Несколько раз покрутив ручку игрушки с ветряной мельницей, Дитер прошёлся пальцем по тёмным корешкам книг и снова отправился вниз. В это раз Ганс его появление заметил и, сложив руки в подобие полковой трубы, прогудел «побудку», потом поинтересовался, как герою спалось, на что Дитер вежливо кивнул, а садовник шутливо сообщил:

– Всё проспал, новобранец. Армия уже сложила лагерь и ушла в поход. Ну а наша дорогая Геральдина – на ярмарку. Жди, скоро уж вернётся, угостит чем-нибудь. Пока осваивайся тут, производи р-р-рекогносцировку.

Слово «рекогносцировка» было Дитеру незнакомым, но почему-то понятным. Он ещё раз кивнул, и отправился за дом.

На этот раз он прошёл дальше качелей. За тенистыми деревьями и густым кустарником, был слышен звук текущей воды и равномерное поскрипывание. Шаг за шагом, словно осторожный охотник, мальчик прошёл по тропинке среди кустов. Позади сада протекала неширокая, быстрая речка. За ней город кончался, большое изумрудное поле в мелких крапинках жёлтых, красных, сиреневых цветов дышало покоем. Спуск к воде оказался обрывистым. Сомкнутым строем здесь встало укрепление из брёвен, чтобы берег не размывало. Чуть выше по течению – что-то вроде небольшой плотины. Река вращает водяное колесо, ось которого заходит в крепкое деревянное здание. Так вот что это за скрип. Посидев несколько минут на берегу и кинув пару камушков в воду, Дитер отправился вверх по маленькому журчащему ручейку, который привёл к роднику с прозрачной водой, спрятавшемуся между тетушкиной мастерской и соседским забором.

Дитер нагнулся и попробовал воду на вкус. Та оказалась изумительной, хоть и очень холодной. Вдруг он услышал какое-то хихиканье рядом. Звуки шли от забора. Внимательно осмотревшись, наш герой заметил дырку в ограждении, а там изумрудом на солнце блеснул серо-зелёный глаз. Изумруд поморгал ресницами и исчез. Вместо него над забором появилась пятерня, потом вторая, затем большая матерчатая туфля на загорелой ноге – и вот уже на заборе сидит крайне симпатичная девочка года на два старше Дитера. Она важно поправляет передник на сером платье, шапочку и снова смеётся:

–Так вот ты какой, Дитеркюнхель! Какой хорошенький! Поцелую-поцелую-поцелу-у-ую!

Девчонка ловко соскакивает с забора и быстро начинает приближаться. Дитер от неожиданности взвизгивает и бросается от неё бежать. А позади скачет девчонка и, заливаясь смехом, кричит: «Поцелую-поцелую!» У Дитера мелькнула мысль, что это было бы, наверное, здорово, если бы такая девчонка его поцеловала, но и одновременно как-то боязно. Он бегает и увёртывается от неё, по-поросячьи повизгивая. Так они, запыхавшиеся, выскакивают прямо в объятья только что приехавшей тётушки Геральдины.

– Дитер, чем это тебя так Золушка напугала? Что ж ты визжишь-то как поросёнок?

– Не напугала, – радостно кричит Дитер, – мы просто играем, – и берёт Золушкину руку.

– Ты снова говоришь, мой мальчик?! Ну, Золушка, ты чудо.

***

– А ты знаешь, я иногда могу разговаривать со своей мамой, – Золушка переходит на шёпот. Они раскачиваются на качелях и рассказывают друг другу свои истории. Сад темнеет, наполняясь стрекотанием цикад.

– Мне тоже иногда снятся мои родители, но они не разговаривают со мной, а только грустно смотрят на меня и куда-то уходят. Я им хочу многое сказать, а рот будто заклеен…

– Да нет, не во сне. Сейчас покажу, – Золушка убрала рукой прядь со лба и достала из кармашка на синем фартучке небольшое серебряное зеркальце. – Это зеркало моей мамы, она смотрелась в него часто. Все говорят, что у меня её глаза. Когда я подношу зеркало близко-близко и вижу только глаза, то это её глаза. Я ей рассказываю о себе. Если новости хорошие, она улыбается мне – одними глазами. Иногда в них бывает сомнение или упрёк, и тогда я пытаюсь оправдываться или даю ей слово больше никогда так не делать. Вот недавно я подсунула жабу Кларе в кровать, а маме это не понравилось. Она сделала во-о-от такие глаза.

– А у меня есть шарик из маминых бус. Он тёплый, и через него здорово смотреть на небо. Я тебе разрешу, когда будет светло.

Бесшумно пролетела большая птица, и, сделав круг, исчезла за деревьями.