Дитеркюнхель

Я вся в огне, я без него скучаю,

Любви моей источник нескончаем,

И сердце словно скачет на коне…

Дитер рассмеялся, стихи больше подходили пышной томной даме с веером, но никак не тощей, немного неуклюжей Эмили. Он сегодня видел их с Кларой, выезжающих с матерью к портному. Клара, хоть и старшая, но ниже сестры. Вздёрнутый нос, капризная напряжённая верхняя губа и визгливый голос – вот всё, чем запомнилась Дитеру старшая из дочерей Хильды. Причёски у девушек были неотличимые – одинаковые накрученные клумбы со свисающими прядями по бокам. Худая нескладная Эмили копировала все движения и повадки своей более самоуверенной сестры и оттого выглядела её карикатурной тенью, даже платье её, хоть и было того же вишнёвого оттенка, но смотрелось чуть темнее Клариного, как и полагается облачению тени.

Потом Золушка рассказала про свою идею с конём из швабры, которая и привела её сюда стирать весь этот ворох белья. В голосе девочки уже не звучало ни обиды, ни горечи.

Дитер слушал её, удобно устроившись на бревне, одновременно он производил босыми ступнями брызги и рассматривал отблески солнца, отплясывающие на поверхности воды замысловатый танец, который знают все солнечные блики таких вот небольших и чистых речек.

– А принц Гарольд – он, наверное, очень хороший, если так им нравится?

– Он принц!

– Ну и что?

– Как «ну и что»?! Он принц. Он сын короля. Он сам когда-нибудь станет королём. Вот ты, Дитеркюнхель, если бы ты был принцем, то все девчонки сохли бы по тебе. Держи конец покрывала, помогай.

– Только из-за того, что я принц? – Дитер с трудом удерживал мокрое тугое полотно, а Золушка делала оборот за оборотом. Вода сначала выходила потоком, с шипением и пузырьками воздуха, потом тоненькой струйкой, под конец даже капать перестала. Покрывало полетело в корзину, и настала очередь простыни.

– Из-за того что, женившись на тебе, можно стать принцессой. А все девочки хотят быть принцессами.

– А зачем ей быть?

– Принцесс все любят. У них самые красивые платья, а на голове – сверкающая корона. Когда они едут в карете, все бросают ей цветы и кричат «Виват, принцесса!»

Очередная стряхиваемая простыня раскрывается белым куполом, обдаёт мелкими брызгами, а затем тоже оказывается в корзине.

– Золушка, а ты тоже хочешь быть принцессой?

– Не уверена, но почему бы нет. Я бы хотела в красивом платье танцевать во дворце, где играет самый лучший оркестр, где каждое движение повторяется сотней зеркал, и сотни свечей колышутся в такт музыке. И тогда бы мне не пришлось каждый день выслушивать Хильду. Ты, кстати, нашего принца ещё не видел?

– Только его карету.

– Он довольно симпатичный. У него такие красивые тёмные брови, прямой нос. Он вообще очень стройный. Мне кажется, что он хорошо танцует.

Выжата последняя наволочка. Золушка запрыгивает на опору водяного колеса и быстро и ловко привязывает к нему яркую красную ленточку. Колесо продолжает вращаться, ничего не заметив, а маленькая ленточка поднимается из воды, забирается на самый верх и снова погружается в воду. И так много раз.

– Ты обязательно будешь принцессой, потому что… потому что ты самая лучшая, – выпалил Дитер и покраснел.

– Договорились. – колокольчиком рассмеялась будущая Её Величество, усаживаясь на бревне рядом с нашим героем.

Дитер невольно зашевелил ноздрями, вдыхая запах её волос, который полюбил с первого дня – аромат незнакомых цветов, которых он никогда не встречал. Сама Золушка уверяет, что ничем её волосы не пахнут.

– Я вот подумала, что в этом случае ты обязательно должен стать моим пажом, – Золушка легонько толкнула его плечо и снова рассмеялась

– А кто такой паж?

– Я точно не знаю, но он всё время рядом с принцессой.

– Тогда я согласен, – твёрдо, по-взрослому, выговорил Дитер.

***

Потяжелевшие, налившиеся янтарём, гроздья винограда свидетельствовали, что кончается август, что скоро придёт осень, а это значит, Дитер уже три месяца обитает в Совином поместье, в самой серединке Вишнёвого переулка. Кстати, Совиным поместьем дом, в котором выпало жить нашему юному герою, прозвали не из-за сов – из-за флюгера над крышей, а это симпатичное сооружение появилось ещё при прежних хозяевах. В том же Вишнёвом переулке есть и «Медвежий приют», но никто уже не вспомнит, откуда такое название у обычного двухэтажного жилища. Золушкин дом горожане называют Розовым, пусть и сложен он из серо-жёлтого песчаника. Черепичная крыша тоже не добавляет полагающихся названию оттенков.

Но тут как раз никаких секретов нет. Пока была жива мама Золушки, здесь росло множество замечательных роз всех видов и оттенков. С июня и по октябрь их ошеломительный сладковатый аромат витал по всему переулку, перебивая порой даже шоколадно-ванильные запахи Совиного поместья. Но с появлением Хильды розовые кусты стали гибнуть один за другим и были заменены новой хозяйкой на пышные гортензии, на яркие фиалки, на душистые петуньи. Остался единственный куст, который растёт прямо перед окном Золушки. Цветы на нём крупные, почти совершенно белые, чуть розовеющие к стеблю. Ну а соседи по привычке продолжают называть дом Розовым. Хильду это всегда немного раздражает, но ей и самой приходится прибегать к такому названию, чтобы объяснить портному или мебельщику, куда ему нужно явиться.

А в Совиное поместье большеглазые птицы и в самом деле иногда залетают, обычно – поздно вечером. Они бесшумно кружатся над садом, садятся на верхушки деревьев, а по ночам что-то недовольно бухтят себе под нос. Дитер быстро привык к подобным странностям тётушкиного дома. Он перестал шарахаться от щётки, самостоятельно выметающей пыль из углов, вежливо здоровался с молчаливым, но важным Господином Крысом, деловито вышагивающим по дому в сиреневом сюртучке и появляющимся под ногами всегда весьма неожиданно и не вовремя. Картины Гобелена Воспоминаний и Будущего больше не пугают, Дитер просто перестал обращать на них внимание. На шелковистой поверхности как-то раз возникла деревянная лошадка, купленная отцом, ещё появлялась огромная пятнистая свинья из дома «родственников на холме», возникал знакомый стол, твёрдо упирающийся в землю большими квадратными ногами, закрытый белой скатертью со свисающими кистями. Когда-то Дитер любил прятаться под ним. Стол в детских играх был то домом, то пещерой, в которой можно укрыться от разъярённых львов, иногда каретой, а всё вокруг становилось лесом с разбойниками.

Дитеру гобелен воспоминаний ни к чему, он и так слишком хорошо помнит каждый уголок своего родного дома. Редкой ночью он не возвращается туда во сне.

Картины будущего пугают, сейчас их невозможно ни понять, ни объяснить. Прикосновение к кораблю с разорванными парусами заставило пол ходить под ногами, пришлось балансировать и держаться за стропы, чтобы удержаться. При этом шёл дождь – такого ливня никогда не бывает. Раскачивалась толстая верёвка, и до неё почему-то требовалось дотянуться, иначе всё пропало. Ещё чуть-чуть и сорвёшься в клокочущую жадную пену за бортом. На других изображениях были дворцовые своды, мимо проходили незнакомые люди в богатой одежде. Из темноты возникали угрюмые монахи с верёвками и кольями в руках.

Дама в аристократическом платье, стоило коснуться пальцами шёлка её одежды, расхохоталась. Она смотрела почти в упор, но внешность её не удерживалась в памяти, потому что лицо менялось каждую секунду. Казалось, что женщина пытается удержать твой взгляд. Стоило чуть отвернуться, она тут же взмахивала ярким веером или звучно била каблуком, заставляя смотреть только в её сторону. От этого становилось немного жутко, и Дитер решил больше никогда не прикасаться к гобелену, что бы там ни появилось. Лишь однажды он нарушил данное себе обещание. В тот день лучи солнца отразились от окон соседнего дома и застыли светлым пятном на изображении женской руки придерживающей ниточку недорогих бус. Стеклянные шарики казались при ярком освещении совершенно реальными, и Дитер сразу узнал и украшение, и кружевной манжет. Мамина ладонь, зовущая из прошлого, была так близко, что мальчик, словно зачарованный, опустился на колени и ткнулся в неё лбом, пытаясь ощутить её прежнее тепло. Воспоминания, которые мгновенно ожили, были самые горькие – наш герой оказался рядом с мамой на дороге, что вела к «родственникам на холме». Родное лицо было грустным, а поступь медленная, словно мама постарела в те дни сразу на много лет. Вокруг видны были дымы горящих домов, слёзы на лицах подурневших от горя женщин, кашель смутно припоминаемого сутулого старика. Вот шарики бус разлетаются по траве. Показалось, или мама сама разорвала скрепляющую их нить? Почему он не заметил этого тогда? Зачем она так поступила со своим любимым украшением? Вот в его ладони блестит самый красивый из шариков. Дитер протягивает его маме, но та грустно улыбается, смахивая слёзы, качает головой: «Возьми себе, Дитеркюнхель! Храни его! Пожалуйста, не потеряй, это важно». Он засовывает шарик в карман, хочет собрать остальные, но мама твёрдо берёт сына за руку: «Пойдём, сынок, нам пора». Снова потрескавшаяся от засухи дорога под ногами, снова горечь дыма.

Воспоминание растаяло, но наш герой снова коснулся маминых пальцев на гобелене, и всё повторилось: рвутся бусы, катятся в траву, он нагибается, чтобы собрать их, видит шарик, который намного ярче других.

Придя в себя, Дитер полез в карман и вынул тот самый камушек, как и всегда удивительно тёплый, от этого тепла стало спокойно, пусть и немного грустно. Взрослые недоговаривают, шепчутся по ночам, временами молчат или плачут от чего-то, но не жалуются. В мамином «Не потеряй!» было что-то важное, недосказанное, оставленное на потом, но так и не произнесённое.

За лето деревья в саду подросли, ветви груши почти касаются подоконника. Ну а наш герой не только вытянулся, но и чуточку повзрослел. По крайней мере, ему стало совершенно ясно, что колдовство и чудо – это совсем не одно и то же. Волшебством можно каждый день создавать вкусный бутерброд, но при этом он становится обычным перекусом, и даже если каждый день он будет разным. Чудо в другом, оно случайно, как вспорхнувшая с подоконника птица, как солнце, выглянувшее после череды пасмурных дней, как смех Золушки, неожиданный и долгожданный. Колдовством же невозможно оживить даже бабочку.

Но никто не утверждает, что колдовство не может стать чудесным. Возьмём, к примеру, Ганса и грушу перед окном. Деревце засыхало, и садовник, казалось, стал чахнуть вместе с ним. Бывший ландскнехт неделю был не в духе, говорил о груше тихонечко и печально, словно о больном родственнике. Он даже прихрамывать стал сильнее обычного, а усы его смотрелись поникшим ковылём. Не помогали ни поливы, ни подкормки – зелёных листьев с каждым днём становилось всё меньше и меньше. Пришлось тётушке Геральдине перед очередным поливом немного поколдовать над лейкой с водой (Дитеру было указано всячески отвлекать Ганса).

Уже наутро на ветках проклюнулись крошечные свежие листочки, и успевший разглядеть это садовник разбудил дом счастливым воплем, ну а наш юный герой, как был, в пижаме и босиком, поспешил в сад, чтобы разделить эту радость и быть свидетелем маленького чуда.

Был ещё такой случай. На ярмарке с тётушкой разговорилась очень грустная горожанка в застиранном чепце, в поношенном коричневом платье, с корзиной в руке. У женщины кто-то срезал кошель с пояса – прямо на площади. Это означало, что детки остались без гостинцев, а ведь у младшенькой сегодня день рожденья.

– Ноги домой не идут. Эх, в глаза бы тому негодяю посмотреть, – сокрушалась женщина, вытирая слёзы платком, – я бы ему все его мозги змеиные вот этим взглядом прожгла.

– Не переживайте так, дорогая моя, раньше времени. Могло случиться, что шнур развязался. Пройдитесь старым путём, может и лежит сейчас где-нибудь в пыли. Людей у нас в городе приличных много. Такому попадётся – обязательно вернёт. У меня было однажды, – успокаивает Геральдина, но только Дитер видит, как пальцами её производят быстрые движения, словно ощипывают курицу.

– Если бы! – ещё горше плачет горожанка. – Но не развязалось – тесёмка, посмотрите, срезана! Как теперь домой пойду?

И тут вдруг около кондитерского прилавка из толпы выныривает цыган, из тех, что здесь лошадей продают. Увидев такого издали, остальной народец карманы старается придержать и говорить поменьше. Бродяга этот в яркой алой рубахе, зелёные штаны, голова кудлатая. Протягивает он той горожанке потерянный кошелёк и цедит сквозь зубы:

– Держи, хозяйка. Случайно увидел, обронила ты его возле индюшек. Признаёшь?

Женщина берёт вещь растерянно, какой-нибудь каверзы ожидает.

– Мой, вроде, только почему-то тяжёлый. У меня же всего-то три монеты было.

– Запамятовала, хозяйка. Сам видел – у тебя с пояса свалилось, – рычит цыган и глазами угрюмо вращает, чтобы не перечили. – Быстро ходишь, не догнал сразу.

Женщина кошель к груди прижимает и снова в слёзы, а неожиданный благодетель даже благодарности никакой не ждёт, торопливо разворачивается и – прочь. Дитер шею тянет, чтоб видеть, что дальше будет. Цыган несколько шагов сделает – остановится, ногой топнет, на землю сплюнет. Ещё несколько шагов – и тут его смуглые щёки получают пару увесистых оплеух – сам себя наградил. И покуда фигура в красной рубахе не скрылась за углом, весь вид её задавал вопрос: «Зачем я это сделал?».

Тётушка в тот день пообещала, что когда-нибудь научит «самому необходимому из волшебного» – именно так она выразилась. Но всякий раз потом, когда Дитер об этом осторожно напоминал, обещанное откладывалось.