Деревня. Ужасы на ночь

И сделала знак рукой, которому учил он, который знали только они вдвоем на охоте. Он означал: «Покажи, где птица». Как она сейчас пришла к этому, почему она его показала?

Встречный гортанный крик пронзил воздух, и в той темной сущности, что ползла к ней, она угадала черты и отца и мужа и сына, и темный комок исчез, оставив измученное тело женщины под плафоном, и она, удерживаемая неведомой силой, стала переворачиваться, как выяснилось, зря, ее швырнуло, как кусок газеты на ветру, она прилипала к стене, отлипала, чтобы снова прилипнуть. Под вой и стенания нечисти она обнаружила себя стоящей на четвереньках, на полу перед одной стеной, где проявились фрагменты стертой фрески.

Она увидела очертания старца, который рукой удерживает кого-то перед собой, но рука старца так низко, что перед ним явно ребенок. Увидела фрагмент другой руки старца, в которой скорее всего был изображен нож, который поднят над ребенком, от которого только фрагмент маленькой стопы и головы под рукой старца. Имя старца по стертым буквам угадывалось по первой букве «А».

Она, как безумная, закачала головой. Перед ней была сцена из Библии «Жертвоприношение Исаака Авраамом». И не было ни единого сомнения в том, что означала эта сцена для нее, потерявшей сына.

Кора прижалась к стене. Кора гладила стену. Кора узнала правду о сыне. И теперь гладила пол, как мать гладит ребенка. Ей предстояло узнать правду о себе.

Когда приходит домовой. История старой избы

– Женщина вроде культурная, а идет мимо и отворачивается. Загодя видит нас на лавке, отворачивается и не здоровается, – так начал свой рассказ Василий Егорыч, старожил села Марфинка, бывший токарь высшего разряда, имеющий шукшинский прищур и склонность к выпивке.

– Жила эта женщина с двумя дочками, – так и большенькая, и меньшая здоровались, – девочки воспитанные, ничего не скажешь, а мать Ольга «ни в какую! – Ее дом был напротив, вернее наискосок… Отец ее там жил, да помер недавно. Ну, ясное дело, – смотришь на человека, когда он следует мимо тебя, но здороваться-то надо ему первому, а эта идет, гордая пава такая, типа, знать вас не знаю, хотя помню мы еще ее отцу, деду Маслачу помогали обустраиваться. Но один раз она решила прервать свою политику «игнора». Уж не знаю, что ей взбрендило в голову, но подсаживается, ага, вот тут вот, и выдает свою историю.

…Отец был военный. Служил на Дальнем Востоке. Уволился из армии, – купил дом в деревне…

Исполнил, так сказать, свою мечту. Мы возили сюда внучек на все лето. Как-то вечером я управляюсь, курам дала, поросенку насыпала, зелень нарвала на огороде, – и вот не оставляет ощущение, кто-то все это время на меня смотрит. Ага. Да, еще обратила внимание, воду пролила мимо и все в калошу, корм пересыпала, ногу поцарапала, руку потянула, крючок со стены сорвала, – как-то разом события приключились.

Думаю, не с той ноги встала, пойду пораньше спать. Так ночью ко мне домовой и пришел. Стоит рядом, переваливается с ноги на ногу, запах такой неприятный, шкурой звериной отдает, – у меня муж бывший охотник был, так запах я запомнила на всю жизнь, а этот еще и дышит, как дед, натужно, с хрипом, – я то его не вижу, не поворачиваюсь, все занемело, да и повернуться страшно.

Он меня изучает, а я ему мысленно говорю: «Ничего плохого мы не сделаем, ничего из старья не выбросили, не спалили, все бережем, все починили, дети бегают, радуются». С тем и уснула.

Так он принял нас, а потом и помог.

На другой год привезла я девочек дедушке, оставалось от отпуска всего 4 дня – мне уезжать, а младшая дочка подкашливать стала, да и температура скакнула за 37. Отец говорит, молоко, козий жир, мед, – отпоим, езжай. А у меня на душе неспокойно. Ага.

Билет все же взяла, знаете как с билетами. И в последнюю ночь перед отъездом проснулась от того, что тронул кто-то за плечо, оглянулась – никого, села – вижу книга (ещё от отца толстые тома остались из тех, что он не роздал) зашевелилась в лунном свете. Как у нас в избе белые шторки половину окошка прикрывают, а сверху лунный свет вовсю. Книга плавно плывет по комнате, в мою сторону, страницы быстро-быстро, как от ветра перелистываются, дальше книга о стену бьется, будто ее бросили туда, бьется, как птица в оконное стекло, и падает мне на кровать, страха никакого, почему-то воспринимаю это нормально. Встаю. Зажигаю свет. Книга Кира Булычева «Поселок», из известной серии, в ней раньше издавали книги Купера про индейцев, обложка такого ментолового цвета. Девяносто третьего года издания.

Листаю, и натыкаюсь на строчку «Очень больно дышать – двухсторонняя пневмония, для такого диагноза не надо быть врачом». Бегу в комнату к Насте.

Девочка горит от температуры, начался дикий кашель, – схватила ее в охапку, побежала к Сережке, соседу, звоним в скорую, в райцентр, – все скорые заняты, ближайшая приедет не раньше часа-двух, сами едем на его машине в больницу. Там дежурный врач говорит – пневмония. Сделали укол. Потом две недели она лежала, еле выходили. С работы я уволилась. В церковь не хожу. Книгу держу при себе. Вот так дом помог.

Заходите, говорит, если что. Встала и ушла к себе.

– Так вот я к чему, – Василий Егорыч перешел к завершению рассказа, – Я ж тогда не докумекал. Домовой запретил ей вроде как в церкву ходить, вот она и ходила как в воду опущенная, боялась осуждения. Съехали они. Дом бросили. Я утром гусей пасти погнал, – гляжу, все нараспах, куры бродят по дому, – …ночью сорвались они.

Дочки подросли, и больше они тут не появлялись, а зря, дом-то их принял, и тогда, ночью, кто помог спасти ребенка?

Что эта Ольга за человек, такой бардак там оставила, – я потом заходил раз, честно скажу, книжку ту прихватил. Так не приведи бог: у меня поросята померли, один за другим, а в деревне кто не знает: домовой обладает властью над здоровьем и жизнью домашних животных, особенно, новорожденных. Потом гляжу, яблоня засохла, кошка пропала, мух налетело, да что там, у меня двери на ночь на засове, – утром встаю управляться, – двери настежь и стоит облако мошкары. Водкой спасался, – а книжку сжег.

Вот и поверишь тут в темную сторону этого дела.

А дом стоит – двери нараспашку. А допустим, дом купит кто, как его примет этот лешак?

Я по ночам и смотреть в ту сторону остерегаюсь. Придет ко мне, не дай бог. Пацан вон Циркиных полез к ним за яблоками, яблоки летом пропадают: ногу сломал, а из-за чего? Раньше лазил – не ломал. Не обошлось без нечистой силы. То-то же.

Вышло так, что Василий Егорыч рассказ свой прервал на полуслове. Давно уже смеркалось. Наговорился он, вот и прервал.

Возникла продолжительная пауза, – у меня не было слов, чтобы как-то разрядить обстановку. Мы заслушали оркестр лягушек, вдали на реке, соло нескольких собачьих конкурсантов из соседних домов. Глянули на Луну, будто она обещала скатиться к нам на лавку. Но в избу мой собеседник не уходил, – сидел так, обреченно, вроде приуныл даже, на меня внимания не обращал.

Быстрехонько вернуться к дому моего тестя, где я остановился, – это меня стало заботить больше, наверняка там уже все улеглись, звонить они не любят, в чужом доме по темным комнатам пробираться будет непросто.

Путь мне предстоял как раз мимо брошенного дома Ольги, а иначе крюк большой обходить.

Иду, отвернулся. Но глаза сами знают где им сейчас надобно быть. Как ни успокаивал я себя, – коленки тряслись, чего там говорить, – дом мрачный, и будто обиженный на свою судьбу, – нет, не уснул он во мраке своего забвения, и наверняка, кто в него, кроме Ольги, посмеет войти, попадет под взгляд хищных глаз, отведает на своей шкуре почем магия сегодня.

Из разговора я вспомнил отдельные отрывки из рассказа. Егорыч, как тот собирался к Ольге "женихаться", да увидел ночью бабку покойницу во дворе, струхнул, ясное дело.

А ночью, говорит, проснулся – Ольга сидит над ним. Он в окно, все лицо было в порезах. Конечно, я допускал, что по-пьяни это снимать случилось, но может и правда где-то гуляла неподалеку. Уже не знал я, где фантазия, где реальность.

И еще мне привелось из разговора, что Ольга, в быту аккуратная женщина, оставила дом в полном беспорядке, покинула его в такой спешке, будто что-то ей угрожало. Побросала много своей одежды, посуды, оставила разбросанными хорошие детские вещи и книги. Василий Егорыч говорит, что иконы забрать успела, да были ли они еще неизвестно, это ведь он так предполагает.

У меня есть одно объяснение, с которым уважаемый Василий скорее всего не согласится. Он вскользь проговорился о том, что Ольга, перед тем, как у нее заболел ребенок, была не в себе, ходила раздраженная, кричала на детей, ругалась по любому случаю, на это еще отец ее жаловался, даже обижался на ее оскорбления, вспоминал, что мать его такая же была и умирала тяжело, все кричала, звала кого-то. А самое главное, от злобы своей на сына, который не навещал ее и ничем не помогал, хотя причина уважительная у него была – служил то за тысячи километров отсюда. Лишила его наследства и завещала дом женщине, что приходила за ней ухаживать.

Вот именно у той сиделки дом своей матери, после ее кончины, подполковник запаса Найденов и выкупит, и привезет сюда дочь с внучками, на молоко и свежий воздух.

Но кто знает сколько мучилась здесь старуха, пока бог ее не прибрал? А кто знает еще из славянской мифологии, как проявляет себя домовой и откуда связь домового с печью? Может это и связано с посещением дома духом умершего человека.

Вот факты я и сопоставил. Вышла такая мысль. Поскольку в древности верили, что душа покойного может попасть в дом через дымоход. То домовой и транслировал сигнал, посланный от бабки внучке, как ей справиться с бедой. А как внучка должна была отплатить? Да кто ж его знает?

Но известно: у человека, испытывающего негативные эмоции, такие, как гнев, раздражение, ревность, тоска и т. д., просматриваются дыры в его ауре, туда проникает темная сила, да и другие негативные воздействия. Я читал, еще в 1891-м году первую фотографию ауры человека сделал учёный Николай Тесло. Аура там или другое что, пока не до конца ясно. Еще из науки известно, что "подобное притягивает подобное". Сопоставив все это, я понимал, дом наполнен негативной энергией, и Ольга с детьми спасались не от Домового, видимо, атмосфера установилась напряженная или тяжкая, жить стало невмоготу, кошмары приходили в семью, кошмары мучили их.

И что-то случилось в ту ночь, когда Ольга и дети вынуждены были бежать из дома, не собравшись. Сосед их потом кое-какие вещички собрал и следом привез. Ему Ольга тоже не раскрыла тайну, иначе он бы туда ни ногой.

Эти и другие объяснения, конечно, пришли ко мне позже, а тогда я остановился у дороги перед домом. Калитка была приоткрыта, фасад его прятался в темноте деревьев, которые стояли, не шелохнувшись. Улица затихла, не шевелилось ни травинки. Луна покрыла крышу дома сплошным серебристым налетом, и дом стал похож на могильный памятник с поблескивающими окнами.

Когда я привел эту ассоциацию, сразу вспомнил рассказы Эдгара По, и посмеялся над собой от своих сравнений и страхов. Осмелев, я сделал пару шагов в сторону дома, схватился за штакетник, рассмотрел синий огонек внутри двора…, причем свет был не как от фонарика, а такой, мерцающий. Еще мне почудился силуэт той старухи, о которой упоминал Василий. Светло вдруг стало, как днем. Склонилась она над чем-то и застыла как мумия.

Ух, по коже прошел озноб, решил я прекратить свое мимолетное расследование, от греха подальше. Не помню со скоростью какого велосипеда я на своих двоих оказался уже у тестя, тот сидел на крыльце, нервно курил.

– Я знаю, где ты был. Не неси в дом эту мерзоту.

– Я туда не заходил.

– Вот ключи, в предбаннике постелено, там переночуешь, чтобы от тебя все это ушло. Там и иконы у нас висят. Да священной водой в банке умойся. У нас люди, кто с этим сталкивался, болели.

– Да ты ж в чертовщину вроде как не веришь!

– Поверишь тут.

И от неразговорчивого тестя я вдруг услышал столько слов, сколько из него за неделю не вытянешь:

– Ольга с детьми так и не нашлась. Как сквозь землю провалилась. И с пацаном тем творится неладное, Егорыч говорит, он ногу сломал, а там все посерьезнее будет, приступы у него какие-то – орет не своим голосом, священника позвали – отказывается к нему подходить, видно он из дома что унес, да не признался. Такая история, и смотреть на дом боязно и не подпалишь, опасно. Вся деревня судачит об этом, но у нас экзорцисты не водятся. Да, ты знаешь, икону эту моя Анька у Ольги в свое время купила. И от меня же утаила. Ну ладно, спи, не буду тебе мешать.

Ведьма с хутора Марьин тупик

Дело было накануне Иванова дня. Едва спала жара, как собрали мы помидоры, – крупные, семь ведер сразу. Вместе они теплые, душистые.