Странный наследник Пушкина. Рассказы

– Тебе нужны деньги, дорогой, много денег, – уточнил он.

– Дидиер мне сказал, что в морге можно быстро заработать много денег, – сказал я.

– Где?, – с удивлением спросил он.

– В морге, – ответил я.

– Понятно, завтра ночью мы поидем на эту работу, – резюмировал Дуранд, объявляя свое решение принимать непосредственное участие в достижении моего плана.

Именно он передал конкретную форму этого плана. У меня было только одно смутное представление о нем. Сознание о том, что мне надо было купить где-нибудь какой-то билет перед тем, как доехать до Парижа. Поэтому Дуранд детально перечислил мне все, что надо было сделать для этого. Какие заявления написать, у кого попросить разрешения, где получить визу, когда купить билет. И, самое главное, как выполнить все это секретно, без ведома консульства. В консульстве, об этом никто не должен был знать.

Потом, когда я не вытерпел видения внутренности первого трупа в морге, он наверно стал подозревать, что все это развалилось, что мое желание разлетелось к черту. И, так как деканат дал нам возможность посетить бесплатно разные города страны при зимных каникулах, Дуранд пригласил меня провести их на юге, в Ереване. Ему было жаль потерять столь соблазнительную возможность. Однако, отказывая от его дружного предложения, я решил работать в другом месте. Я не мог забыть мое желание. Кроме того, я как-то освоил его мнение, что можно превратить все наши мечты в действительность. Только не сдаться никогда перед затруднениями или препятствиями. В сущности, Дуранду понравилось моя настойчивость и, хотя не сказал каким образом, обещал помогать мне.

Через неделю он вернулся из Еревана. Армения показалась ему другой страной. Он был поражен с ее тысячелетной историей, с ее уникальной культурой, с ее загадочными людьми. Окно его комнаты открылось к незабываемой картине: огромной и белой равнине, в конце которой стояли библейские горы Арарата. Каждое утро, как только его разбудили голоса и шум соседних комнат, приближаясь к окну и смотря через его стекло, Дуранд наслаждался видением внушительного образа араратских гор с их вершинами покрытыми снегом. Еще под влиянием этого изумительного впечатления, Дуранд рассказал мне обо всем, что заманил его на столице Армении. При приезде он никак не представил себе, что каждое утро его будет ждать такое прекрасное разбудение. Потому что первое его впечатление как только приехал, не было очень приятным. Хотя полет не закончился ужасным опытом вынужденной посадки, и хотя поблизости от аэропорта не было видно ни одной коровы, нехорошие условия трассы и пугающая простота сооружений заставили его подумать, что самолет упал посреди молочной фермы. Среди его попутчиков, кто-то не выдержал и высказал это самое мнение вслух. Однако, вскоре после этого, все изменилось, все улучшилось, по крайней мере, для него. С ним прилетала группа пятнадцати студентов из разных стран: вьетнамцев, ганцев, иракцев, и трое или четверо его соотечественников. На выходе их ждал автобус, который доставил всех в небольшую гостиницу, расположенную на окраине города, в довольно спокойном, почти деревенском месте.

Экскурсовод, очень красивая женщина с коротким острым носом, огромными темными глазами и прямыми черными волосами, казалась сестрой шофера, лицо которого с невероятной точностью повторяло все ее черты.

– Я сразу принял их за близнецов, – подчеркнул Дуранд.

Позднее он узнал, что никакой родственной связи между ними не было, но и тогда это известие утратило для него действие неожиданности. Дуранд уже заметил, как эти физические черты повторялись с поразительной частотой не только на лицах служавших ему людей в гостинице, но и на лицах всех прохожих, с которыми он сталкивался во время прогулки по городу.

– Как будто все они были бы одной огромной семьей, – сказал мне Дуранд, и почему-то я вспомнил странный сон о галерее с картинами, имитирующими выставку Энди Уорхола.

– Ты, дружок, должен был поехать в Армению со мной, почему ты отказался?

Потом он изложил какую-то сложную теорию о пользе крепкого существования национальностей вне любой политической связи, в полной независимости от таких концепций, как государство, граница, власть, партия, руководитель, социальный строй. Он теперь начал смотреть с некоторым сочувствием или даже тотальным согласием на то, что раньше казалось ему очень абсурдным: усилия авторитетов некоторых советских республик, как той, которую он только что посетил, сохранить этнический баланс в интеграции их населения, свести к минимуму смешение их жителей с русскими и людьми других национальностей.

– Я не видел там много русских, – подытожил Дуранд после того, как указал, что армяне, несмотря на факт, что на протяжении столетий подвергались различным имперским оккупациям, сумели сохранить не только свой язык, свои обычаи и одно очень сильное национальное чувство, но и эти физические черты, которые были отражены на лице экскурсовода.

Угрюмый. Мне, почему-то, очень понравилось это русское слово. Как звучило оно, нет его значение. Быть угрюмым никто не любит. Это жизнь заставляет нас быть такими. Но тогда я еще не превратился в угрюмого человека. И когда Дуранд, полон видной радости после армянской прогулки, спросил меня почему мое лицо было столь угрюмым, я ответил ему, что у меня был такой вид от усталости, не от угрюмости. Я был очень усталым. В зимных каникулах, вместо отдыхать я работал не покладая рук на какой-то прядильной фабрике, находивщейся за городом. Там я выполнил простую задачу: распределить по всем машинам цеха катушки ниток. Я должен был сделать это дважды: в начале и в конце смены. Цех был большой и со мной работал другой человек: очень умелый работник, который всегда заканчивал свою первую часть работы брыстрее меня и еще успел помогать мне, но он часто не являлся выполнить вторую часть, а когда явился, то от его пахнул очень сильный запах водки, и в таких условиях не мог даже стоять несколько минут. Тогда, с помощью ткачих, мне приходилось закончить всю работу, мою и его, и в конце сил у меня осталось очень мало. Единственное, чего я желал после такого усилия, это лечь в мою кровать и закрыть глаза. Хотя, как надо было ожидать при каникулах, в общежитии было шумно, где-то играла музыка очень громко, какие-то посетители веселялись, пили, танцевали, горланили песни, а я мало и плохо спал.

В эти дни, из-за усталости, я проснулся в очень напряженном и раздражительном состоянии. Может быть, по этой же причине я послушал столь чарующий рассказ Дуранда об Армении с каким-то равнодушием, и никак не смог разделить его счастия. На самом деле, я с ним не желал разговаривать ни о чем, чтобы не разочаровать его. Таким образом я спрятал от Дуранда все, что тогда я думал о моем намерении встретиться с Лоаной в Париже. Потому что, несколько дней спустя, я стал смотреть на это по-другому. Думая объективно, я понял, что у меня не было никакой возможности ехать во Францию. Если бы я работал на фабрике целый год, даже так, мне не было бы возможно устроить такое путешествие. Денег, все же, не хваталось. Кроме того, были еще другие трудности. Не только достать липовый паспорт, заказать визу, купить билет, и прочее. Но и обмануть всех этих людей, которые имели бы какое-то отношение с делом. Мне было не по душе и думать об этом. И надо было говорить с Дурандом обо всем этом, но я не смел вести с ним такой разговор. Вот почему, когда Дуранд спросил меня, что случилось со мной пока он был в Армении, мне пришлось на ум рассказать ему об одном оскорбительном случае, из-за которого я еще чувствовал себя униженным.

Доехать до фабрики не было легко. Надо было ехать в трамвае. Но трамваи, особенно во время выхода из работы одных людей, и входа на работу других, всегда были полны пассажиров. Итак, ждая трамвая среди толпы, я увидел, как вдруг одна машина остановилась передо мной и ее водитель, с мягким движением его свободной руки, пригласил меня сеть внутри автомобиля. Я не знал этого водителя. И его приглашение мне показалось весьма странным. Но было уже около трех часов вечера, и я не хотел приехать поздно на работу. Поэтому я сразу открыл дверь машины и сел рядом с ним. Потом я объяснил ему, куда мне надо было ехать и почему, как можно скорей, но тот не обратил никакого внимания на мои объяснения и, не спеша, даже начал говорить о его чувстве восхищения за музыкальное дарование и спортивные достижения негров. Я слушал его монолог подозрительно и стал спросить самого себя, представил ли он собой противным для меня типом человека, которому приятно выразить мне какое-то сострадание за то, что кожа у меня не было белой, и кто был готов добраться до мытья моих ног, как своя личная дань бедной и страдающей Африке. Тот был мужчиной лет пятидесяти, а может быть меньше, слабого сложения и очень сладкого взгляда, с поседевшими волосами и побритым лицом. Его голос, как и его взгляд, тоже был очень сладким. В разговоре он коснулся и моей личности. Водитель принял меня за африканца. И позволил себе шутить со мной, сочиняв одну развлекательную историю, в которой я явился одним молодым копьеносцем из какого-то племени охотников в глубине тропического леса.

– Сколько львов ты уже убил? – спросил водитель и, глядя на меня с очень странной улыбкой, положил свою правую руку над моим коленом, точно он был моим старым знакомым.

После этого мне показалось, что его взгляд перестал быть сладким. В нем я нашел что-то неожиданное, как бы женскую нежность. И вдруг все стало ясно. Водитель машины улыбнулся сладострастно. С помощью этой улыбки он как-то преватился в кокетливую женщину. Это было обидно. Отвратительно. Недопустимо. Как только я заметил его преображение, меня охватило какое-то чувство, похожее на детский испуг и мне хотелось выйти из машины и убежать куда-нибудь далеко. Был тягостный момент. Но мне удалось успокоиться, обращая свое внимание на разные вещи: на яркие цвета куколки, висевшей на зеркале заднего вида и как-то танцуя между водителем и мной из-за движения автомобиля; на неспешную ходьбу прохожих; на световые рекламы на фасадах магазинов; на засохшие ветви деревьев; на однообразно тянущиеся перед моими глазами многоэтажные дома. Так я чувствовал себя неуязвимым, вне опасности, далеко от этого человека, от его желаний, от угрозы его руки. И все-таки я остолбенел на несколько секунд, когда мужчина, с молниеносной быстротой, сначало открыл мою брючную застежку, потом полез в мои брюки, и в конце успел добыть наружу то, что назвал «прекрасным копьем». Тогда я не верил своим глазам. Однако потом очнулся и чуть не ударил его по морде. Но, слава богу, остановился вовремя. Он еще водил машину с другой рукой и я понял, что, как последствие удара, он мог бы потерять контроль машины и мы оба могли бы умереть в глупом автомобильном столкновении. Поэтому я просто закричал ему одно слово на испанском языке. Только одно. Раз, два. И дальше попросил его больше не трогать мое тело, и велел ему остановить машину. А он все это сделал молча и быстро. И я сразу вышел из машины, чтобы удалиться от ее водителя.

– Мне показалось, что он человеком уважительным, почтенным, но оказался другим, – объяснил я в конце рассказа.

– Welcome to the Soviet Union, body! – смеясь, вскричал Дуранд.

После того, как я закончил свой рассказ, он посоветовал мне отдыхать, набирать силы, чтобы начинать следующий семестр. Но я остался на работе еще две недели. В эти дни я работал только ночью и рано утром, перед тем, как поехать на лекции, там же, на фабрике, я принял душ и выпил две чашки очень горячего и крепкого кофе. Продление срока работы тоже оказалось нарушением какого-то запрещения, продиктованного консульством. Нам было нельзя работать во время занятий. Нас разрешили это сдедать только при каникулах. Тоже надо было еще какую-то сумму денег выделить для консульства. Это как бы добровольный взнос. И, конечно, две недели спустя, когда мне платили, я не сделал никакого взноса.

– Ну, пошли к черту консульство и все эти паразиты, которые в нем собираются, – Дуранд поддержал мое решение.

Тот день, после занятий я добрался до фабрики, чтобы получить деньги, а он проводил меня, надеясь на встречу с водителем машины. Он считал, что водителя надо было наказать. Дуранду очень хотелось схватить его за горло. И я тоже кипел желанием ударить его по морде. Именно поэтому, когда он попросил меня на обратном пути ходить пешком, я согласился с ним. В конце концов, не было так холодно. Весна уже настала и, с такой же радостью с какой мы отметили падение первого снега полгода назад, сейчас нам тоже радовалось его таяние.

– Я в долгу перед тобой, – сказал я Дуранду.

– В каком долгу? – спросил он, перепрыгивая через одну лужу.

– Ужин в ресторане, – напомнил я ему, прыгая за ним.

– Сейчас важно, чтобы ты поехал во Францию, – сказал он.

– Я уже никуда не поеду, – признался я.

– Что ты говоришь? – снова спросил он и тихо добавил: – Какой хрен ты говоришь?

– Если бы я работал весь год, даже так, денег у меня не будет бы достаночно.

– Деньги заработаем, я тебе помогу, – сказал Дуранд, внезапно остановившись.

– Нашел ли ты наконец хорошую работу? – спросил я, не останавливаясь.

– Какая там работа!, – сказал он, а потом прибавил: – Я не приехал в Европу, чтобы работать.

– Тогда чем ты собираешься мне помочь? – я снова спросил его, очень заинтригованный.

– Ты еще думаешь о ней, не так ли? – Дуранд никак не стал раскрывать, каким образом он мне поможет.

– Чем же ты мне поможешь? – повторил я вопрос, вспомнив, что он часто говорил о том, как трудно ему жить на 90 рублей и о необходимости найти, помимо стипендии, дополнительный источник дохода.

– Эх!, какой я дурак, почему я не понял этого раньше? – выпалил Дуранд и уставился на меня.

– О чем ты говоришь? – спросил я, отказываясь знать, каков был источником его дополнительного дохода.

– Встреча с Лоаной была твоим дебютом, почему ты мне не сказал это? – отругал меня Дуранд.

– Я не был обязан сделать это.

– Сейчас я все понимаю.

– Что ты теперь понимаешь?

– Твое желание увидеть ее снова, твое упорство чтобы работать где угодно, твое решение поехать во Францию, даже если это будет стоить тебе карьеру.

– Эх!, какой ты умница у меня.

– Ты никогда не забудешь ту ночь.

– Кстати, где ты пропал тогда?

– У лаосца не было сигарет, но он выпивал с какими-то друзьями и пригласил меня поделиться с ними.

– То есть, ты не имеешь никакой связи с возвращением Лоаны в общежитие?