Стратегия новой культуры Японо-Руссии эко-гармоничного будущего

Но отношение к чуду у творчески разных типов психосоциокосма – это лишь одна, хотя, бесспорно, важная плоскость этих многомерных различий. Но даже и эти различия по данному параметру позволяют сделать следующие очень значимые выводы: различия эти фундаментальны; их необходимо сохранять и развивать специфичными для каждого типа творческих потенциалов методами, но без превращения этих различий в противоречия, т. е. по принципу «позитивной поляризации» (по П. А. Сорокину). Ныне разные культуры развивают разные типы творческой индивидуальности, а поэтому установление этих различий есть лишь приближение к более важному процессу их гармоничного эко-синтеза в каждом типе творческой индивидуальности, т. е. превращение развития последней в четырехмерное целое (взамен одно-двухмерности и нечеткого различения).

Для этого и нужна хорошо продуманная, качественно новая, Живая логика Творчества. Японская лирика представляет собою одно из самых перспективных оснований для продолжения ее разработки, начало которой было положено мною. Наиболее очевидно то, что в японской лирике проявляются два основных вида Живой логики творчества: синто-детская и женски-буддийская логики. И в японской культуре эти два родственных голоса (= логики) почти сливаются в один – собственно японский, который в соответствии с китайско-японскими традициями можно обозначить как «инь» (яп. ин) – по отношению к «ян» = Природа.

И этот последний, как и «собственно японский» (ин-ё), тоже результат почти полного слияния двух, но уже, естественно, иных голосов = логик: мужского (ё:) и умудренно-синтезирующего, или, уже в русской традиции – соборного. В эко-культурной практике Японии и Китая последний голос (и логика) – это голос автора, который объединяет Небо, Землю и человека-дитя в гармоничное целое, – превратившего себя в нечто совершенно небывалое: как бы в «Отца» и «Небо», или, говоря в традициях предметно = (тотально) предметизирующей, расчленяюще-мертвящей цивилизиции Запада, – в «окружающую среду», или экологическую нишу для Природы.

Тем не менее, основной «голос» японской лирики и всей вообще традиционной культуры Японии может быть охарактеризован как инь (= ин). Остальные голоса: мужской и синтезирующе-соборный, окрашенные в соответствующие тона, – все-таки вторят основному ведущему. Хотя ныне имеет смысл их выделить в относительно автономные, звучащие слаженным хором, все-таки не вполне сливаясь в один. Такая «позитивная поляризация» и особенно сдвиг акцента на третий и даже четвертый голоса ныне необходимы потому, что в реальной практике в системе эко-общения человек и во всем мире, и в Японии стал ведущим соавтором эволюции Жизни. Вспомним искусство выращивания карликовых сосен на подоконнике (= бонсай). В такое положение поставлена ныне в значительной мере вся природа Японии и мира. Она по-своему пересотворяется человеком. А поэтому он и должен осмыслить, осознать этот процесс своей культурой (нового уровня) во всех ее проявлениях-подсистемах, особенно тем, что ныне называется наукой, логикой, философией.

Традиционная японская, синто-буддийская культура их не создала. Современные японцы заимствуют их главным образом – вместе с техникой – из США и Западной Европы, а гуманистичную культуру, гуманитарное знание – из России, особенно из нашей литературы. Но делает это ныне японская молодежь, увы, вопреки японским традициям, почти перечеркивая их, перестраивая свой «японский дух» в американский рациоэгоистичный менталитет. Происходит подмена и замена экологичности утилитарным использованием, гибельным для Жизни Природы.

Перед современным поколением японской интеллигенции возникла фундаментальнейшая проблема гармоничного освоения мировой культуры и цивилизации без потери собственных традиций и на их основе, как их продолжение и развитие, – но без их забвения, без их американизации, рационализирования, вульгаризации. Сохранение и развитие японской традиционной синто-буддийской культуры необходимо для решения актуальной, качественно беспрецедентной проблемы создания позитивно поляризованных, гармонично различаемых, или типологически разных «голосов» японской культуры, чуть по-разному организующих свою жизнь. Это – четыре основных голоса = логики японской культуры: детский, женский, мужской и их объединяющий с эволюцией жизни – «дирижерский» голос мудрости. Их осмысление – жестко необходимый вызов эпохи, на который и должны дать Ответ Русские Японцы (в числе которых видит себя коллектив нашей лаборатории).

Весь мир, и японцы не в меньшей мере, поставили себя в такое положение, когда мы, люди, общими, совместными усилиями, согласованно по принципам гармонизирующего взаимодополнения, взаимопомощи, взаимотворчества должны будем начать регулирование нашей общей системы Жизни Природы, или биосферы. По своим прежним традициям мы уже жить не можем: мы обнаружили, что безоружны перед наступающей эко-катастрофой. Но отказываться от существующих средств – не выход. Выход – в экософски-социо-культурологическом их доосмыслении в процессе их эко-гармоничного синтеза, влекущего избавление каждого типа психо-социокосма от традиционно присущей ему ограниченности, но при сохранении японской культурой базисной роли экософски доосмысленных синтоизма и буддизма.

В этом смысле японский вариант эко-синтеза культур должен выступать в качестве стратегии развития японского народа в новом тысячелетии и строиться, безусловно, на основе японской культуры. Роль остальных культур: западно-европейской, русской, американской, китайской, индийской и других должна быть вспомогательной. Это значит, что опыт мировой культуры должен быть, условно говоря, японизирован, осмыслен не только на основе, но и в контексте японской культуры и с целью выхода интеллигенции Японии на качественно новый творческий уровень при сохранении и развитии специфики национальной (социо)психологии-культуры.

При формировании эко(мета-)социо-культурологического прогноза трансформации японской культуры, творческой индивидуальности, следует учитывать растущее влияние в Японии опыта западной и американской рацио-цивилизации в сферах политики, техники, естествознания, бизнеса, а также гуманистично-русской культуры (в сфере гуманитарного знания), – но не в лирике. Два последних фактора, с точки зрения их влияния на развитие культуры Японии, представляют, как будто бы, ее перспективу, – но не в их нынешней форме, а в их эко-гармоничном синтезе с детски-женским, японским типом духовности. Последний, как может показаться на первый взгляд, «уходит» = остается в прекрасном прошлом, становится как бы милой сердцу ретро = архаикой, но уходит оставаясь. Его необходимо осознанно воспроизводить и впредь, – но в рамках нового гармонично-живого целого.

Конечно, это – колоссальная задача: построить образы-«модели» двух новых типов японской творческой индивидуальности – на основе главным образом японской, необычайно утонченной художественной культуры, – но с привлечением основных достижений культур Запада и Евразии = России. Точнее: прежде всего – России, а уже потом, и при качественно ином отношении к Западу, – и его тоже. И, тем не менее, это – задача решаемая. Одновременно, опираясь также и на японскую лирику.

Второй, не менее важный, аспект проблемы соотнесения культур Японии и других народов мира заключается в следующем. Что может дать миру опыт культуры Японии в решении общепланетарной задачи предотвращения глобальной эко-катастрофы путем эко-синтеза культур народов мира? Ведь по-настоящему японская интеллигенция сможет освоить-японизировать опыт мировой культуры только тогда, когда человечество общими усилиями всех составляющих его народов сможет понять специфику каждой из национальных культур в сопоставлении с остальными типами мировой культуры. Для творческой интеллигенции Японии это означает решение очень деликатной проблемы преодоления ограничения японской культуры, но без выхода за ее пределы вообще. Практически это означает развитие японской культуры посредством ассимиляции опыта мировой культуры, но без «растворения» в нем, т. е. без превращения японцев, скажем, в американцев японского происхождения. Для этого необходима определенная, ограниченная, но все же значимая мера осознанного включения японца в иную культуру. Здесь самое главное – мера такого «включения» без саморастворения, полного самоотождествления с иной культурой, т. е. при постоянном развитии в себе японской национальной (социо)психологии. А возможно лишь при условии создания Русскими Японцами Экософии Японо-Руссии.

Часть I. Всеобщность детской живой логики Японо-Руссии

Айны – народ на острове Хоккайдо в Японии, около 20 тысяч человек (1970). Языки айнский и японский. Язык айнов (айнский язык). Генеалогические связи не установлены. Бесписьменный. (СЭС, с. 28).

Айны – это не древние японцы и не прародители японской нации. Своей внешностью, языком и обычаями они существенно отличались от японцев. Ярко выраженным немонголоидным типом лица, густой бородой и растительностью на всем теле они скорее были похожи на аборигенов Австралии. У айнов господствовал первобытнообщинный строй, и японцы называли их «эдзо», то есть варвары.

В середине XIX века на территорию проживания айнов и их промысловых зон стали частенько наведываться суда США и Великобритании. Иностранцы безжалостно эксплуатировали ресурсы региона – истребляли китов и пушного зверя, вырубали леса, грабили местное население, то есть айнов (и других). И. Титов.

Итак, айны – коренные жители Хоккайдо, Курил и Сахалина. По экологическим свойствам своей культуры они близки к малочисленным народам Севера Евразии и Америки (см. К. И. Шилин «Экософия северного сияния»), т. е. находятся в самом тесном экофильном общении со своей родною Природою. По уровню экологичности культуры айнов и японцев – при их сопоставлении с культурами Востока-Запада-Евразии, типологически составляют одно целое, различаясь степенью художественного осмысления, уровнем изысканности приемов-средств выражения эко-гармонии. Культура айнов – изначальнее, проще, непритязательнее, заземленнее, попросту – ближе-к-Природе.

А главное для нашей концепции то, что айны – по экологическим критериям – имеют самые естественные, идущие от самой Природы, права на ответственность за свою Природу. Они не «открывали» Курилы-Хоккайдо-Сахалин, они родились на этих землях, составляя с ними одно живое целое. И русские, и японцы пришли не на «пустое» место, они пришли сюда извне. Прежде всего, это земли айнов, а потом уж – остальных, японцев ли, или русских. Регион проживания айнов, говоря точнее, острова – Хоккайдо-Курилы-Сахалин.

Айнов культура близка по своей экологической типологии культурам малочисленных народов Дальнего Востока Азии и Крайнего Севера Евразии и Америки. По отношению к японской культуре А.к. представляет исторически более раннюю, то есть детскую, стадию развития. Поэтому именно А.к. мы полагаем в данной работе в качестве исторического и логического начала нашего эко-нормативного прогноза Японо-Руссии. Айнов роднит с японцами природа Японских островов, поэтому с глобальных позиций, культуры айнов и японцев не так уж фундаментально отличаются друг от друга, хотя, конечно же, художественная культура японцев более изысканна, нежели А.к. Для решения Курильской проблемы особое значение имеет возрождение-развитие А.к., но развитие их культуры при бережном сохранении их самобытности. Культура России, на наш взгляд, предоставляет для решения этой проблемы определенный опыт такого диа-синтеза культур.

Всеобщность творчества жизни человеком: феномен эко-осмысления японской традиционной культуры. Если с точки зрения генезиса человечества «человек вообще» изначально есть «выражение жизни и утверждение жизни» (К. Маркс), то в японской лирике и поныне человек есть, главным образом, «выражение жизни», а уж потом и в относительно малой мере – «утверждение жизни». При этом уже Человек-Творец выражает себя главным образом в творческом «утверждении жизни», исходящим из «выражения жизни» и включающим его в себя в качестве своего необходимого исторического начала, превращаемого в логический исход.

И это – не просто и далеко не только некая система аксиом, полагаемая при помощи Живой логики творчества. Это – логически = абстрактное выражение изменившегося соотнесения человеком себя с Живой Природой, когда человечество поставило биосферу в реальную зависимость от своего творчества. Этот сдвиг человеком своих реальных акцентов с Природы на себя, свое творчество, имеет прямое отношение и к истории: в ней должно выделять, особо акцентировать внимание на человеческом творчестве Жизни Природы, – и это несмотря на то, что в истории этот аспект занимал вторичное положение в системе взаимотворчества человека с Жизнью. И все же внешне, в первом приближении этот сдвиг акцентов выглядит как априорно-аксиоматический, как установление новой системы аксиом.

В Творчестве = Жизни = Культуры Человека нет ничего вне этого: все одухотворено творчеством Жизни. Таково наше развитие аксиоматики японской традиции, утверждающей: «Все есть жизнь». Творчество Жизни = Культуры Человеком составляет с Жизнью Природы как бы целостный «организм», который отныне живет, организует = творит свою жизнь по законам двух (а затем оказывается, что и трех) типов: самой Жизни и ее творчества Человеком, «но он по-прежнему не может жить вне, без и против Природы… Для него жизнь изначальна и вечна» [476, c. 210] уже не только потому, что она всех нас и породила и продолжает порождать = творить, но еще и потому, что в ней и через нее мы творим и самих себя, – хотя все-таки главным образом – именно ее, Жизнь. И предметно-неживое – тоже потенциально живое и средство творчества Жизни Человеком, но уже не выражающее роль предметно-материального производства = «базиса». Соответствующим образом расширяются функции – аспекты бытия неживой природы. Если Н. Т. Федоренко, выражая аксиому о всеобщности жизни, писал в своей книге «Кавабата Ясунари»: «Камни японцами извечно почитались как живые творения, с которыми человек может общаться» [412, c. 30], то отныне это общение удваивается (а затем усложняется еще более): камни и вообще все «неживое» еще и творится человеком – во имя творчества Жизни и как средства этого взаимотворчества. Примерно этот настрой мудрец Мёэ (1173–1232) выразил поэтично [412, c. 70]:

«Зимняя луна, // Ты вышла из-за туч,//
Меня провожаешь. // Тебе не холодно от снега? // Тебя не знобит?»

Изначальность и всеобщность Жизни выражается еще и в очень специфичном отношении японцев к соотношению жизни и ничто = пустоте, небытию, вакууму и смерти. В этом понимании изначального соотнесения живого бытия – жизни и бытия неживого, или небытия можно согласиться с тем, как это соотнесение характеризует один из нас: «В японской мифологии изначально некое внеколичественное, никакими количественными, аналитическими, рацио-дискурсивными методами не определяемое Ничто, некая живая Уникальность «сама по себе», т. е. некое неопределяемое Все (Жизнь). Это Ничто-Всё разделилось на Небо и Землю, а эти последние различаются лишь формой и мерой активности, как женщина и мужчина, стоящие у начала новой жизни. Все остальное, и человек в т. ч., есть лишь многообразные связи этих двух начал мира. Все явления Природы – лишь сгустки связей этих начал. Это великое Ничто сохраняет свою роль первоначала на протяжении всей эволюции жизни, всей истории человека. Все исходит из этого Ничто и уходит в него. По отношению к человеку Ничто есть лишь иное название живой Природы. В поэзии это Ничто-Все-Природа наличествует «чаще всего в виде намека или штриха и имеет разные названия: Красота, Истина, Очарование вещей (Мононо аварэ)» [476, c. 211]. Самое главное здесь в том, что Ничто – это преджизнь и даже нечто, более фундаментальное, чем сама проявленная Жизнь; Ничто – это великое предначало жизни. Кавабата Ясунари считает, что Ничто есть «очищение… освобождение от существующей формы человеческого бытия, восстановление подлинной первоприроды человека – возвращение к незамутненному житейской суетой первоначалу» [176, c. 329, примеч.].

Это означает, что для японцев (и Востока в целом) смерти как бы и нет. Она – просто иная форма жизни: Жизнь Природы. Эту линию такого постижения жизни и смерти особенно фундаментально разработал буддизм как психосоциокосм женской творческой индивидуальности. Переход гармоничной «связки» Жизнь ? Творчество в иную: Творчество ? Жизнь значимо увеличивает фундаментальность творимой жизни над ее отрицанием: последнее, не-жизнь, в еще большей степени становится частностью и даже средством самосозидания – самосовершенствования творчески-живущей индивидуальности. Не-жизнь здесь может быть обозначена как «хаос», – который становится необходимым этапом в организации человеком перехода в своем Творчестве Жизни от одного этапа к другому.

Детский тип Живой логики Японо-Руссии как предпосылка ее Женской логики.

О, заря весной! // Среди персиков в цвету // Щебетанье птиц!
Кикаку [505, с. 191]

Основная миссия детского творческого начала самих детей, а также и вообще всех творческих индивидуальностей – это творческое освоение мира Жизни, т. е. опыта общения с ним, накопленного предшествующими поколениями. Логическим регулятивом такого настроя является, по-видимому, внутренняя установка на слияние с миром Жизни Природы-Матери, отождествление себя с нею, воспроизведение ее в себе, ощущение себя микровселенной – вплоть до того, что как бы забываешь сам себя.

«Весна настала, и как будто бы цветёт
На ветках тех, покрытых белым цветом,
Цветок весны.// И соловей на них поёт
Средь снега белого, как будто средь побегов»
Содзэй-хоси [505, с. 79]

Формально говоря, здесь нет человека, – как бы нет. Но он угадывается в той изысканной нежности, с какой описывается весна, юность, становление человека эстетически совершенным существом. Не менее важно еще и то, что прежде чем обрести свое (творческое) «Я», дитя Природы «видит» себя в другом живом существе: цветке, соловье, женщине… И весь этот мир начала жизни пронизан любовью, гармонией, красотою…

«Ах, сколько б ни смотрел на вишни лепестки,
Что средь простёртых гор весной видны в тумане,
Не утомится взор! // И ты, как те цветы…
И любоваться я тобою не устану!»
Томонори [505, с.115]

Для весны как начала характерна ориентация на вечность. Тому, кого впервые одаривает любовь своим вниманием, искренне кажется, что она – вечна: «И любоваться я тобою не устану!»: любить я буду тебя вечно, а жизнь бесконечна. И человек, как творенье Жизни, бесконечно вечен тоже. И в этом есть великий смысл. Нельзя начинать творчество и вообще начинать жизнь с мыслью о бренности, конечности, безысходности ее и ее страданий. Жизнь только тогда подлинно-природна и Творчество ее подлинно, когда ориентирована на бесконечность. Это высшая аксиома Логики Жизни = Творчества. Это – и высшее достижение Творчества Жизни, его самый фундаментальный вывод. Этот вывод особо значим в нашу эпоху, когда человечество поставило саму свою жизнь под сомнение, сделало ее сохранение всеобщей проблемой. Решить эту проблему в пользу жизни люди доброй воли смогут тогда, когда с полной решимостью скажут самим себе и ей:

Жизнь! Ты прекрасна и бесконечна!
И пусть всегда будет солнце! // И пусть всегда будет Жизнь!
Тогда всегда буду и я – // В своих детях и творениях.

Нужен явный мажор! И ориентация на вечное или, по крайней мере, трудно обозримое будущее. И этот мотив – не столь уж редок в японской лирике. Это – один из ее самых фундаментальных мотивов. Так, в цитируемом сборнике «Шум ветра в прибрежных соснах» эпиграфом взята следующая танка:

«Лишь прикоснуться К росинке хризантемы //
На горном склоне – // И жизнь наша продлится, //
Как век тысячелетний» (Из антологии «Кокинсю»)

Здесь еще раз можно подчеркнуть, что жизнь, в т. ч. и долголетнюю, дает человеку Природа и прозрачно намекается на то, что это прикосновение к ней есть проявление любви и нежности и вообще трепетных чувств (но ни в коем случае – не враждебного, не потребительского отношения). И мы должны сохранить не только саму Природу, но и это бережно-трепетное отношение к ней внутри нее, изнутри, эту детскую доверчивость к ней, восприятие ее тайн как своих, ее жизни как своей собственной. Символом этого многогранного, но неизменно позитивного, нравственно-эмоционального отношения к Природе являются, как и во всем мире, цветы:

«Когда приходит время быть весне,
// То сливы цвет ласкает глаз цветеньем.
Так будет каждый раз… // И те цветы тебе
На тысячи веков пусть будут украшеньем»
Цураюки [505, с. 104]

И не только «украшеньем», но и символом красоты-гармонии (и мудрости) Природы. В этом смысле логика тождественна эстетике, этике, мудрости, здоровью… Интересен здесь еще один штрих: такой тип эко-общения не только изначален и перспективен, но и настолько естественен = присущ человеку во всей его прошлой и будущей истории, что именно с него можно как бы заново начинать творить нашу систему Живой логики гармонии с нею:

«Существовали ль в древности когда
По тысяче веков живущие иль нет?
Не знаем мы… // Но пусть тогда с тебя
Начнётся жизнь во много тысяч лет!»
(Содзэй-хоси [505, с. 105])

Естественно, большая, основная часть этой системы эко-общения сохраняется японцами (но не Западом) на протяжении всей своей жизни. И этот тип эко-личностного общения необычайно созидателен (= креативен). Он пронизывает все творчество всех возрастов, – хотя и не всегда явно и зримо. Ныне это фундаментальное основание творчества следует начать воспроизводить не только средствами искусства, художественно-эстетического воспитания, но еще и всей системой воспитания-образования и всей системой социальных отношений, экогармонизируемых во имя этой великой миссии.