Дыши со мной. В плену у зверя

Я не верил в Бога. Но который раз после встречи с ней взмолился мысленно. Только бы я ей ничего не сделал вчера. Только бы не из-за меня она плакала… Если я взял её вчера… Пусть лучше умру до того, как вспомню об этом… Пусть лучше вообще никогда не вспомню. Даже если сделал это и содеянного не исправить. Вновь я малодушно не мог представить, как смогу жить с этим… Только она не забудет.

Уже представлял, как она сопротивлялась, как просила меня остановиться, отталкивала своими маленькими ручками, плакала… В области сердца заболело, и я, приложив к нему ладонь, закашлялся от удушья.

– Вам плохо? – её тихий голосок резанул по ушам.

И я закрыл глаза. Ничего так не боялся в жизни, как потерять её, когда Эмин тогда увёз из лаборатории, и теперь, что я её изнасиловал… Нет, пожалуйста, Бог или как тебя правильно называть, кто бы ты ни был, если я сделал это, то пусть я сдохну до того, как она скажет об этом…

– Мне позвать кого-то? Или подать Вам воды?

Я прочистил горло и решился взглянуть на неё. Она всё ещё смотрела с испугом, но уже поправила на себе мятую, но целую одежду и села на край постели. Если бы я её… я ведь порвал бы, да? Ведь… Привычным жестом она обняла себя руками и закусила нижнюю губу.

– Я… я сделал тебе что-то?

Сначала она испугалась вопроса, а потом в её глазах я увидел понимание. Они расширились, а рот приоткрылся. Это ведь значит, что нет? Правда?

– Нет, Вы меня не трогали… почти.

ПОЧТИ! Как страшно было узнать, что именно она имеет ввиду.

– Что я делал?

– Обняли и уснули. Ещё говорили… разное…

– Что-то плохое?

Она покачала головой.

– Можно не повторять?

– Конечно! Я просто… ни хрена не помню. Прости меня. Больше такого не повторится. Я урод. Прости. Напугал тебя, касался… Прости.

– Можно спросить?

– Разумеется.

– Вы считаете меня… ну… недостаточно взрослой?

– Для чего?

– Не знаю… Вы называли меня маленькой…

Я ругнулся. Как, блядь, я мог сказать это вслух?! Да я почти всё время её так называю мысленно. Но никогда вслух. Так спалиться. Это казалось чем-то постыдным для меня. Вроде как нельзя показывать слабость, а это глупое её определение, хоть и нравилось мне, но было тупым. Очень тупым. И я не хотел бы, чтобы кто-то знал, что называю её так.

– Прости, я был пьян и нёс ерунду. Этого больше не произойдёт. Я понимаю, ты очень напугана и наверняка было неприятно слушать мой бред…

– Вы говорили… хорошее…

Она вздрогнула от своих же слов.

– Я не обидел тебя?

Покачала головой.

– Хорошо… Но пить я больше не буду. Чтобы не трогать тебя.

– Спасибо, – прошептала она.

– И забудь всё что я нёс, ничего не помню, но представляю, какую пургу мог сморозить. Ладно?

Она кивнула, а в глазах мне почудились слёзы.

– Всё в порядке, Элисса?

– Да, – эхом отозвалась она.

Как бы я хотел знать, что мог сказать такого, что показалось ей хорошим… От любого двусмысленного намека она шарахается. Неужели не все мои мозги вчера были в штанах? Наверное, она сказала так, чтобы успокоить меня.

Спешно скрывшись из её комнаты под аккомпанемент тявканья недособаки, несмотря на дикую жажду, первым делом отправился в кабинет. Открывать записи камер было страшно. Очень страшно. У меня даже руки дрожали. Но всё же сделал это.

И увидел своими глазами, как подтянул её ближе к себе, обнял и что-то шептал в волнистую макушку, ногой отпихивая с кровати пытающегося забраться обратно щенка. Вот только она не сопротивлялась, не пыталась оттолкнуть. Замерла в моих руках, глядя перед собой, не дернулась даже тогда, когда я, кажется, коснулся губами её шеи… С такого ракурса было плохо видно, но, судя по всему, я целовал её там, где должна была стоять метка. Испугался на мгновение, что укусил. Хотя, наверное, заметил бы это утром. Да и почувствовал бы…

К моему великому счастью, опрокинув её на постель, навалился сверху и просто уснул. Храп на камерах был слышен отчётливо. Вообще обычно я не храплю, но видимо, раз надрался как свинья, то и вёл себя соответственно.

Некоторое время Элисса лежала подо мной неподвижно, а потом завозилась, пытаясь выбраться. Я откинулся на спину во сне, освобождая её. Она выскользнула из кровати, подбежала к столику, взяла там что-то блестящее и вернулась обратно, глядя на меня в полутьме. Потом села рядом, продолжая рассматривать моё лицо и тело, и…

У меня сердце забилось где-то в районе горла.

Моя крошечна пара занесла этот блестящий предмет, скорее всего нож, судя по всему, над моей шеей. Картина была пугающей. Как из фильма ужасов. Маленькая девочка с острым предметом в руках над спящим мужчиной, который совершенно точно в тот момент не смог бы её остановить. Успокаивало лишь то, что сейчас я жив… Но оторваться от экрана не мог.

Она подержала нож так ещё немного, потом её рука дрогнула, и она опустила её ниже, почти прижимая лезвие к месту, где должна находиться сонная артерия. Одно движение – и я бы здесь не сидел. Она закусила губу, нахмурилась, но продолжала сидеть вот так, очевидно решая, заслужил ли я жизнь.

Вообще прежде я бы никогда не подумал, что она может поступить вот так. Хотя сколько раз уже пыталась защищаться то от меня, то от Эрдана. Но подумать, что попытается убить во сне… Пусть и после того, как напугал её до ужаса… Это не приснилось бы даже в самом жутком кошмаре. Однако, сейчас я видел своими глазами её сомнения.

Там, на экране, я что-то прошептал и повернул голову, уткнувшись носом в её бедро, едва не напоровшись на кончик ножа самостоятельно. И она будто очнулась, потрясла головой, отодвинув руку прочь, чтобы не поранить, сползла с постели и медленно отошла, продолжая следить за мной. Потом будто заставляя себя, положила предмет обратно на стол и продолжала стоять, глядя на меня. Я понял, что опять борется с собой, чтобы подойти ближе и завершить начатое…

Собака заскулила у её ног и лизнула щиколотку. Элисса подняла его на руки, погладила, отнесла к лежанке, продолжая смотреть на спящего меня. Оставив щенка там, она по одному шагу с перерывом чуть ли не в десятки минут, начала подходить к постели. Во сне я пошарил рукой по пустой кровати, наверное, искал её, и опять сказал что-то невнятное, собираясь, по всей видимости, приподняться.

Элисса задрожала, остановилась, будто приросла к полу. Но потом сжала кулачки и быстро вернувшись, легла на спину возле меня, вытянувшись солдатиком и зажмурившись. Я тут же обвил её талию рукой и прижал ближе. Дальше картинка не менялась.

Я спал, она лежала под моей рукой, иногда ёрзая от неудобной позы и, наверное, навалившейся тяжести, и плакала. Она и правда плакала почти всю ночь. То переставала, то начинала заново. Даже не утирала слёзы, потому что я прижал её руки к туловищу. И наверное боялась разбудить. Просто ждала своей участи. Как тогда в лесу, когда думала, что я умер – просто сидела рядом, ожидая своей смерти от холода и голода. Так и теперь – наверное, думала, что проснусь и…

И ведь не убила. Могла и не сделала этого. Хотя боялась и ждала насилия, боли. Понимала, что я не в себе и могу сотворить сейчас что угодно.

Только вряд ли она поступила так от доброты душевной или тем более – симпатии. Скорее подумала о последствиях. О том, что сделают с ней, когда всё выяснится. И может выбрала из двух грозящих ей зол меньшее, то есть меня…

Увиденное поразило. Я никогда не думал, что она может желать мне смерти. Но теперь знал, что желает. Может от страха, может от ненависти ко всем оборотням, но это факт. Моя крохотная пара едва не перерезала мне горло сегодня ночью… А потом проплакала много часов, думая о своей дальнейшей судьбе и моих возможных поступках.

И всё же утром сказала, что я бормотал ей там что-то «хорошее». На записи не мог расслышать, ведь мало того, что шептал ей, так ещё и запинался, хрипел неразборчиво. Сам, хоть убей (это выражение теперь обрело для меня новые краски), не помнил. Но очень надеялся вспомнить. Может это было то, что остановило её всего одно резкое движение, после которого я больше бы не проснулся?