Дневник Луция Констанция Вирида – вольноотпущенника, пережившего страну, богов и людей

На слушание ушло три дня. Отвыкшие от подобного вольнодумства горожане стремились высказаться, впрочем, больше по всем поводам последних месяцев и даже лет, а не только касаемо божественного выбора. Каждый оратор, предлагая свой выбор, непременно рассказывал, что он думает о варварах, что по соседству или воюющих за Рим или против него, о самом Риме и его правителях, об императоре, – о последнем даже больше, чем о чем-то еще. Иногда цеплялся к предыдущим выступающим, и тогда приходилось вмешиваться Арминию, выпроваживая ретивого возглашателя, желавшего прослыть еще и драчуном.

Когда очередь дошла до Хельги, в начале третьего дня, многие уже подзабыли, с чего начался диспут, другим надоели сами выступления, а иные хотели бы поблагодарить куриона за возможность высказаться; словом, перед тем, как ей подняться на каменный помост, начался обычный базарный сыр-бор, который и должен происходить на форуме. Центурион снова вмешался, навел порядок и только затем пригласил супругу. Не сказать, чтоб Арминий был слишком доволен ее появлением перед слушателями, но виду старался не подавать, впрочем, прекрасно понимая, что слишком многое и так написано у него на лице.

«Не хочу случайно обидеть кого-нибудь своими словами, – так начала Хельга речь, – но… еще раз просите меня. Я должна сказать нечто важное».

На какое-то время наступила тишина, будучи первой оратрикс, Хельга оценивающе осматривала публику, а та в ответ столь же внимательно разглядывала ее. Наконец, продолжила:

«Я понимаю, почему вы отказались от христианского бога. Он действительно чужд нам, его обычаи странны, а законы противоречат нашим. Он требует жертв, которых мы не понимаем, во имя того, что нам чуждо. Христиане запретили театр, пытались уничтожить библиотеку, требовали непрерывных молитв и воздержаний, но ни разу не указывали, что их этот путь приведет к богу, хоть какому из троицы. Но и наши старые боги, простите еще раз, не примут нас. Может, они ушли, может, оглохли и ослепли, а может их просто не стало. Потому я говорю, не стоит молиться тем, кого мы сами когда-то отвергли, погнавшись за большей праведностью. Нам следует думать о будущем наших детей и их детей, о будущем нашего рода, а не только об урожае, налогах, Риме и всем прочем. А будущее выходит таково, что молиться нам надлежит уже сейчас не Христу или Сатурну, но Тенгри».

У нее переспросили, кого она имеет в виду, Хельга объяснила.

«Бог гуннов? – возмутилась толпа. – В преисподнюю их! И ты прочь, уходи с помоста!»

Хельга пыталась возражать, но ее перестали слушать, курион вмешался, попросил супругу Арминия покинуть помост. Та подняла голову, но не сдвинулась, подождала когда толпа хоть чуть утихомирится. В просвете между сполохами криков, она воскликнула:

«Тенгри будет над нами, и никто другой. Гунны пришли навсегда, они не уйдут, а изгнать их не могут даже все германские племена, все варвары этого мира. Если мы хотим выжить, нам придется склониться. Я подаю вам пример».

И с этими словами она взяла на руки и подняла ввысь своего малыша. Германика. Его голову натуго перетягивала пестрая лента.

Народ будто обезумел. Подоспевший Арминий увел супругу подобру-поздорову прочь, однако, еще долго толпа не могла успокоиться, а когда сотник вернулся, многие начали пенять ему самодурство жены и слабоволие, варваром решил стать, Рим и прежде платил дань варварам, да только всегда распрямлялся и побивал нечестивых, как бы они ни пытались сломить его. Сразу вспомнили царя Югурту и братьев Горациев, помянули Бренна и Камилла, да еще много кого.

И только после послышались голоса, мол, если сюда снова придет Рим, нам уж точно несдобровать. Толпа разом утихла.

Календы декабря (1 декабря)

Большинством голосов было решено предоставить храм Сатурну. Я писал прежде, сколь много оказалось желающих высказаться, но и после их долгих трехдневных выступлений, далеко не все могли решить, как вернее поступить с опустевшим храмом. Снова обратились за советом к куриону, тот пусть и не имел права вмешиваться, ибо сам себя лишил права голоса, но полистав стершиеся страницы летописей далекого прошлого нашего города, нашел интересный документ, который и предложил использовать. Так процесс голосования было решено проводить в несколько туров, для чего мне пришлось сходить в библиотеку и, попросив прощения у Гомера, очистить его «Илиаду» для нужд города. Теперь бумаги хватало.

Вначале горожане, в том числе и женщины, весь день приходили в дом собраний и сообщали мне, какому богу они считали нужным молиться; я записывал, а после рассортировав божеств, трех наиболее важных – Сатурна, Юпитера и Весту – внес в список для следующего голосования. На втором этапе горожане, уже только мужчины использовали обычные методы – опуская в урну шарики трех цветов (белый за Юпитера, черный за Сатурна и красный, свежепокрашенный за Весту) выбрали уже двойку ведущих богов. И тут случилась неожиданность, в последний момент Веста обошла Юпитера и пробилась в заключительный тур. В котором выбирали из двух горних созданий. Новой неожиданности не произошло, Сатурн победил с заметным перевесом.

Теперь оставалось только послать вестников в соседний город, пригласить нового служителя храма. Курион становиться жрецом старого культа не решился, заявив, что с него хватило звания «друг народа», а поскольку никто толком не знал таинств служения божеству времени и урожая, решили послать за теми, кто уже не первый год молится и даже с успехом седому правителю земли и всего его времени. Деметрий, новый хозяин старого храма, должен был прибыть со дня на день.

Канун нон января 1164 года от основания города (4 января 412 г.н.э.)

Зима окончательно вступила в свои права. Декабрь выдался бесснежным, но холодным, не таким, как в прошлую зиму, конечно, но тоже суровым. Впрочем, землепашцы полагают, урожаю озими ничего не угрожает, ведь с началом нового года начались метели, завыли вьюги, теперь мы снова оказались отрезаны от прочих поселений, сами по себе на неопределенный срок. Запасов у нас в обрез, как бы ни пришлось голодать, как после приснопамятного наводнения, когда с марта пришлось положить зубы на полку. Многие этого боятся, неудивительно, что в недавно открытом храме Сатурна всегда многолюдно, невзирая на стужу.

Каков же разительный контраст между прежним и новым храмом! Или мне это кажется просто потому, что прежний храм я старательно обходил, лишь в первые годы после освобождения там бывая регулярно. Там же прошло и венчание, – да и как еще можно узаконить союз двух христиан? Но сейчас все, считающие себя таковыми, покинули город – или перешли в новую старую религию. Их прежняя вера закончилось, об этом можно сказать с уверенностью. Но действительно ли мы вернулись к божествам наших отцов или лишь отсрочили приход Тенгри? Тут я не могу сказать с уверенностью, больше того, само перо, своевольно останавливается, отказываясь писать. Выходка Хельги поразила, да что там, ужаснула многих. Ее теперь стараются обходить десятой дорогой. Но заноза, ей занесенная, думаю, терзает большинство горожан – потому ей и нет приема почти во всех домах города. Как бы она ни сказала правду о нашем грядущем, этого подсознательно боятся все, потому и сторонятся ее, ровно Кассандры. Когда я заходил к ней, расспросить о самочувствии Германика, то, выходя, ощущал на себе осуждающие взгляды из окон окрест. Скорее, страшащиеся, чем осуждающие, но все равно неприятные. Теперь они будут еще долго преследовать Хельгу, если только история наша снова резко не переменится. Чего тоже многие опасаются.

Когда Хельга говорила с помоста, я краем глаза заметил двух или трех гуннов на самом краю площади, они промелькнули и исчезли, люди, которых ни с кем нельзя перепутать, которых у нас зовут не иначе как «демоны», и вовсе не только из-за причудливых голов. Их боятся: их мощи, влияния, их способности добиваться своего. Они представляют очевидную угрозу Риму, пока еще не сказавшую решающего слова, только пробующую себя, как в Сирии или Каппадокии, как позднее, в Паннонии, которая теперь уже их вотчина, не наша. Неприятно думать об этом, о том, как быстро теряет себя Рим, но еще неприятней думать о самом Риме.

И немудрено: пока до нас еще не добрались мытари из столицы диоцеза. Мне самому это промедление кажется зловещим, будто тамошние сборщики намеренно тянут до самого сева, чтоб отобрать последнее. Хотя что у нас осталось, до весны б дотянуть, хотя б до схода снегов, когда можно будет снарядить повозку за помощью в соседний город. Курион не хочет тревожить тамошние власти лишний раз, они и так не отказывают, а потому еще сильнее хочется справиться самим. Сатурн нам всем в помощь!

Пятый день перед нонами марта (3 марта)

Не люблю зиму. Это холодное, долгое, муторное время года, как кажется, высасывает из меня жизнь – весной я часто заболеваю, сколько себя помню, подобное случается с пугающей закономерностью, и после совершенно вымотанный холодами, начинаю к апрелю, если не позже, отогреваться, возвращаясь к прежнему состоянию. Чтоб снова окунуться в морозы, вьюги и непомерную стужу.

Верно, в Италии все иначе. Я ни разу там не был, но почему-то кажется, что ее обогревают теплые моря, а земли, на которых Сатурн воздвиг свой дом, рядом с кузней Вулкана, не знакомы с морозами, снегом и стылыми ночами, которые столь незаметно переходят в дни, что порой тянутся неделями прежде, чем метели стихнут, а холода уйдут.

Кажется, я становлюсь похожим на сосланного Горация; но тот хотя бы писал безупречные вирши, а я просто жалуюсь на жизнь бумаге, не зная удержу; воистину, она все стерпит. Не знаю, кажется мне или взаправду, но последние несколько лет я стал чаще болеть и заметно дольше обычного. Вот и этим февралем снова слег, снова на две недели, как в прошлый раз. И тоже с большим трудом прихожу в себя. Все чаще вижу во снах Энея и все реже Марию. Не знаю даже, к чему эти сны, но надеюсь, Плутон не слишком внимателен к моей супруге, а Минерва, напротив, не оставляет без присмотра сына.

В городке нашем заметное оживление, после прибытия Деметрия и службы идут с большим наплывом верующих, с большой радостью перешедших из позабытого поспешно христианства в веру, которая многим кажется единственно непреложной. Септимий в полном восторге, он уже стал помощником Деметрия, дня не проходит без его участия в разных храмовых делах; он уже умудрился расписать будущий праздник сатурналий, хотя до декабря еще палкой не добросишь.

Но хоть к Хельге стали относиться помягче, просто не общаются. После той выходки все подруги отвернулись от женщины, но уже не поносят прилюдно. А она нашла иной круг общения – среди гуннок. Теперь, когда Хельга перевязала головку Германику, стало очевидным, что он, а с ним и мама, стали частью иной общности. Жена Арминия говорила: этого достаточно, чтоб семье младенца с искаженным черепом можно было войти в прежде запретные пределы гуннского жилья. Когда я спрашивал ее, молится ли она Тенгри, Хельга ушла от ответа. Видимо, еще сама не решила. Или запретил говорить Арминий, который стоек в своей вере, пусть и разрешил жене такую выходящую за рамки приличия блажь. Но вот странно, на него за подобное косо не смотрят. Видимо, довольны его новым выбором, Арминий, прежде рьяно служивший Христу, теперь со всеми вместе столь же истово молится другому богу.

Сатурн помог или нет, но зиму мы пережили более удачно, чем даже ожидалось, курион верно распределил запасы, даже сейчас у нас есть остаток, который не надо дополнительно резать, растягивая до первых урожаев. И пусть зима забрала еще пятерых, но подарила нам двух новорожденных: супруга Деметрия разрешилась от бремени Павлином, а жена Бера родила Милу. Жаль, скончалась Мения, не перенесла морозов или разлуки с любимым – однажды заснула навсегда, в январскую оттепель, в тот непамятный день, когда даже копать могилу оказалось несложно. Будто намеренно не желала причинять всем лишних неудобств. Ее дочери, еще не нашедшие мужей, остались на попечении родных, хоть давно в этом не нуждаются. Но таков обычай, который сейчас всем приятно соблюсти.

Календы апреля (1 апреля)

Нынешние Венералии я обозначаю особенно. В жизни каждого человека, верно, находится несколько дат, которые он, отмечая с другими, тем не менее, придает им свое, особое значение. Сейчас эти празднования забыты, я случайно наткнулся на описание их, перебирая трактаты в библиотеке и снова с грешным намерением употребить старинный труд на низменное дело: очистив свиток от многовековой мудрости, использовать на сиюминутную глупость. Но мы помним хорошо только то, чему обучались в детстве или юности, нынешним праздникам, столь холимым и лелеемым Септимием, нас никто не учил, да и не верю я в то, что они снова приживутся. Больше века прошло, как нам насадили христианство, вряд ли старые боги возьмут обратно верх. Тем более, когда даже жрец Сатурна с трудом вспоминает обряды, относящиеся к другим богам старого пантеона. Я спрашивал его о Венералиях сегодня, увы, ничего не получил в ответ. Деметрий вспомнил только, что вместе с ними празднуется деть бога смеха, Ризуса, о коем я даже не слышал ничего. Впрочем, для меня это действительно веселый день – давным-давно, двадцать пять лет назад я получил вольную. Не знаю, совпало ли, или Горгий так пошутил, непонятно над кем, над нами или собой, но освободил рабов он именно в календы апреля. Больше того, расщедрился и на имена собственные, прекрасно понимая: появление полутораста Горгиев Констанциев в городе и окрестностях сильно осложнит жизнь ни в чем неповинных перед ним жителей. А перед этим днями и неделями он беспрестанно колесил по окрестностям, общаясь с кредиторами, пытаясь перезаложить имение, но тщетно. Когда понял, что не просто разорен, но опозорил и себя и свой род и теперь станет простым смертным, лишившись крова над головой, бросился на меч. Предварительно отравив супругу, по злой иронии судьбы носившей имя Анастасия. Земли же, поместье и все, что у семьи Констанциев оставалось, перешло в собственность главного кредитора – городской казны диоцеза. Уже тамошние ростовщики позднее начали предлагать наделы бывшим рабам, трудившимся на Горгия в поте лица, и крестьянам окрестных земель. Кто-то польстился, но большая часть земель так и осталась не у дел, сейчас эти заросшие поля определили под пастбища, ни которых пасутся стада гуннов.

Судьи еще целый год разбирали наше дело, но пришли к согласию, что освобождение вышло законным, верным и справедливым, а потому все вольноотпущенники таковыми и остаются. Снова это известие настигло меня, прибыв аж из столицы диоцеза, где и разбиралось, в календы апреля, в день бога смеха. Он и веселились же мы тогда! Почти как и в тот день, что хозяин даровал нам вольную. Тогда я впервые напился до помрачения сознания, будто не Ризуса мы праздновали, а его зловредного двойника Мимаса, бога дурных шуток.

Семнадцатый день перед календами мая (15 мая)

Прошлым вечером мимо нас прокатилось гуннское воинство – варвары возвращались домой, в родное кочевье с долгого похода во имя и славу императора Гонория. Везли богатые дары, полученные от него или помимо него с тех земель, которые освободили от разбоя и диких племен – не могу забыть, как сам стоял на стене не один час, наблюдая за величественным шествием повозок, запряжных волами, ибо только они могли сдвинуть тяжесть множества мешков пшеницы, тюков мехов или ящиков с золотом, оружием, еще какими-то неведомыми ценностями и припасами, ради которых гунны двинулись на север Италии и в Далмацию наводить порядок – и успешно выполнили союзнический долг. Дарами императора они и поделились с женами и наложницами нашего поселения. Вот странно, но их мужчины не явились, не то еще придут, не то уже погибли. И Хельга, обычно знающая все и обо всем в гуннских делах, на этот раз плечами пожимала – по какой-то причине с ней на эту тему не заговаривали. Шаман, получивший щедрые дары от победителей, сказал только: «ветер всегда приносит вести первым», но говорил он о мужьях или пытался предсказывать о чем-то более значительном, осталось неясным.

А гуннские семьи и эту зиму пережили лучше прочих. Но нам ли удивляться подобному?

Канун ид июня (14 июня)

Вчера случилось событие, всколыхнувшее наш городок не меньше памятного наводнения. Никто пока не решил, радоваться или горевать о случившемся. Ибо и тому и другому есть самые очевидные причины.

Через наш город проходил небольшой готский отряд, двигавшийся в Германию. Последние дни таких сновало много – дорога даже в нынешнее лихолетье оставалась по-прежнему торной, ведущей с северных провинций в самое сердце империи, к Вечному городу. А поскольку именно там сейчас готы наводили порядок, изничтожая орды разбойников и восставших, с намерением позже отравиться в Галлию, на завоевание уже собственных территорий, их воинства прибывали на север Италии в больших количествах. Верно, столь же многолюдно было на этой дороге в совсем иные времена, при Диоклетиане или Константине, когда империя еще не рассыпалась под натиском орд варваров, уже сейчас очевидно, отнявших у нее многие земли навсегда. Что останется от Рима после того, как упокоится в земле Гонорий? Явно немного, ибо Британия и Паннония уже перешла в руки варваров без возврата, Галлия, отторгнутая Константином и, верно, Иберия, останется за готами, станет центром их царства, Иллирия, Норик и Реция, и так прежде готские, возможно, перейдут в руки гуннов, как, скорее всего и северные части Романии. Но я не силен в предсказаниях, мало знаком с тамошними правителями, да и чего стоят пророчества человека, ни разу в жизни не покидавшего надолго свой городок? Лучше вернусь к готам.

Прибывший отряд принес волнительную весть – столица диоцеза и окрестные земли охвачены восстанием. Земледельцы и колоны поместий окрест города еще в прошедшую осень подвергшиеся столь же тяжкому разбойничьему набегу войск претора, не смогли заплатить новым мытарям новый оброк, а потому возмутились. Подавить их выступления войсками оказалось невозможно, готы, служившие правителям диоцеза, перешли на сторону восставших, осадили город и потребовали возмещения ущерба родным и близким – а что в том удивительного, когда большая часть голодавших агрикол именно переселившиеся с севера варвары, частью граждане Рима, частью нет, но все как есть одно большое племя, привыкшее стоять за себя и близких и в отместку за надругательства тотчас взявшееся за оружие. Столица немедленно перешла под власть готов. В Равенну, ко двору императора или в поместье ненасытного претора пошло сообщение с выжившими куриалами о том, что диоцез отказывается платить налоги Риму, посылать солдат в его армию и пропускать торговцев и почтарей на свою территорию до тех самых пор, пока не будут отменены неправедные поборы или не появится готское царство. Тогда восставшие уйдут в Галлию и более чинить обиды Риму не станут, больше того, обещают впредь оставаться верными союзниками, если опять чего подобного не случится.

Как можно понять из дальнейшего рассказа, Гонорий попытался подговорить Атаульфа разобраться с мятежниками, но тот отказался, не став биться со своими, тем более, выступать против их разумных требований. Но куда более странным оказалось молчаливое потворство восставшим гуннов, те тоже не решились напасть на диоцез, исполняя долг федерата, хотя и возвращались дорогой через охваченные волнениями земли. Вряд ли побоялись сражений, не такие это люди, чтоб бежать от битвы, – не то пожалели, что хотя б часть полученного от императора добра перепадет готам, не то союзнический долг, по разумению вождей оказался исчерпан, а для нового не пришло время или деньги. Разрешить этот вопрос могли лишь сами гунны, но поди спроси их об этом!

Тем временем, сам Атаульф собирал войска уже для нового похода, в Галлию, и находясь в Плаценции[16 - Современная Пьяченца, город на северо-востоке Италии], поджидал новые отряды, приходившие с юга Германии и из соседних Реции, Норика, даже из Далмации, Иллирии и Фракии. Готы со всех концов империи стекались к нему; трудно сомневаться, что столь внушительного войска испугался и галльский узурпатор Константин. Он даже попытался вести переговоры с Атаульфом, но настолько неудачно, что, как сказывают, самозваного государя сразу казнили, а вместо него новым императором стал некто Иовин, прежде правая рука мятежника; так ли это на самом деле, не нам судить, одно могу сказать с уверенностью – Атаульф намеревался во что бы то ни стало захватить для своего племени как можно больше земель. И столь же твердосто могу добавить, что пока готский вождь не переправился через Альпы и не основал там свое царство, нам можно дышать свободно.

Канун календ июля (30 июня)

Общее мнение после посещения готским отрядом нашего поселения постепенно склонилось к тихому ликованию, тихому потому, как не хотелось будить лиха, а ликование оттого, что нас пока не страшит месть Рима; зная, пусть косвенно, императора, можно не сомневаться, что мятеж федератов он попытается подавить любой ценой, но когда еще Гонорий наберет войско или с кем договорится о подавлении мятежа, неведомо. А значит, можно не думать о налогах и побоях и жить, наслаждаясь, как нам и завещано теми эпикурейскими римлянами, о которых мы и знаем всего ничего, но именно их почитаем за подлинных наших предков. Пусть и корни у всех нас самые разные, но есть вещи, которые связывают жителей городка крепче канатов – такие занятные заблуждения самый яркий тому пример.

Потому многие выходили на стены, всматриваясь вдаль, да и сам Арминий посылал не раз отряды на юг и на север, узнавать новости. Из соседнего городка, куда собрался отправиться Деметрий на свадьбу дочери, тоже приходили известия большей частью праздничные. Там готовились встречать Фортуналии, а с ними и начало покоса и жатвы, кто знает, как именно, ибо праздновали всего второй раз после столь долгого перерыва, что все прежние познания в празднествах давно стали легендой, а стараниями христиан, старательно сжигавших все книги, кроме единственной верной, еще и покрытой исключительно плотной завесой тайн и загадок. Но христианство отжило свое в наших местах, естественной реакцией стало возвращение к прежним устоям, а уж как и в какой мере, только от нас и зависело. Потому, верно, каждый городок придумывал их на свой манер, коли не находил свитков с описаниями – как и мы, например. Что-то перенимая у соседей, в ином мы создавали свою веру, вроде общую, но и в то же время, собственную. В том есть определенный резон, ибо за последние десятилетия, не только годы, наше поселение стало обособленным, эту самость мы и передавали через обретенные ритуалы заклинания старых богов. А что из этого выйдет, мы, возможно, совсем скоро узнаем. Уже когда вернется Деметрий, он как раз поехал уточнять в книгах правила празднования Сатурналий. Впрочем, мы все равно будем отмечать их иначе, нежели соседи, это уже окончательно решено. И вместе с праздниками только обретенную независимость от римских властей, сколько бы она ни продлилась, хотя многие уже надеются: очень и очень долго. Даже не знаю. как относиться к подобному. Мы все равно остаемся Римом. Хоть сам Рим боимся и, кажется, тихо ненавидим. Но разве не его жители называют Вечный город «великой помойкой»?

Четвертый день перед нонами августа (2 августа)

Вдруг вспомнил, что сегодня день какого-то христианского пророка. По заповеданию самих правоверных, с этого дня комары перестают жалить, а вода становится холодна. После праздника запрещалось купаться в реке, сейчас этот запрет выглядит тем более странно, что многие, прежде яростно соблюдавшие его, чтоб пророк не прогневался, напрочь обо всем позабыли. И немудрено, лето выдалось жарким, урожай обильным, а пшеницы уже намолотили столько, что амбары ломятся, впервые за много лет забитые под завязку. Храм полнится прихожанами, благодарящими Сатурна за щедрые дары; в кои-то веки почти каждый горожанин стал его гостем. Прежде немногие и далеко не всегда посещали церковь, несмотря на то, что всем готам, получившие гражданство в последний век или чуть больше, это вменялось властями в обязанность, одну из многих, которую стоило соблюсти ради безопасности ближних и своего положения в обществе. Но сейчас разве имеет смысл подданство Рима на тех землях, что уже не принадлежит ему и не факт, что когда-нибудь вернутся под его пяту? Все мы, вдруг освободившиеся из-под императорского гнета, разом раздышались, а лишившись христианства, возрадовались, будто только узнали, какого это – быть живым.

Вот уже слышны голоса: мало нам Сатурна, надо бы и Весту почтить вниманием, ибо много голосов за нее подано, да и богиня не оставляет нас, стоило бы задуматься и уважить. Как и Юпитера, отца богов и правителя неба. Как, верно, и Марса, ибо восстание готов, поднятое в начале года в столице нашего диоцеза, продолжает шириться. Занялся Норик, в Реции стало неспокойно. Уже Далмация заполыхала, куда из Романии отправились войска, но как мы слышали от готских отрядов, продолжавших собираться вокруг Атаульфа, были биты. Но биты гуннами, что-то случилось между императором Феодосием-внуком и их правителем, не то серьезные разногласия, не то взаимные претензии, но только в нескольких жестоких схватках гунны одержали закономерный верх над посланными в Далмацию войсками и восстановили на этих землях свой порядок, да еще и потребовали дань с августа. Я вовсе не знаю тамошнего кесаря, возможно, он, по примеру своего дяди Гонория, готовится отомстить, все же, род у них один, начавшийся последним правителем обоих империй, Западной и Романской, Феодосием, прозванным Великим. Видимо, за то, что последний раз сумел объединить расползающиеся куски провинций воедино, да и то лишь на несколько лет, а после передал бразды правления двум братьям: Гонорию и Аркадию. Последний уже успел скончаться, оставив после себя нынешнего правителя, тщетно борющегося за свои северные территории с ордами гуннов, то терпящим поражение, то откупающимся от них, но при этом никогда не оставляющим мечты о величии династии; как и его единокровный дядя. Возможно, из блистательного Константинополя не видно того, чего ежедневно наблюдаем мы, а может, зрелище это куда яснее, и поэтому и Гонорий, и Феодосий столь отчаянно борются за каждый новый день, что понимают, они правят иллюзиями и первый в куда большей степени. Но не готы, так гунны сожрут обоих. Так мне кажется.

Ноны сентября (5 сентября)

В августе отметили день Деревенской лозы, праздник Венеры, день, когда принято напиваться и славить богов и земной удел, во всяком случае, так заверил нас Деметрий. У иудеев же, откуда есть пошли наши христиане, тоже имелся похожий праздник, странно, что напиваться сами правоверные не любили, хоть и странным образом разрешали, ибо все остальное у них оставалось под запретом. Видимо, хоть какой-то выход от постоянных постов, воздержаний и молитв иметься должен даже у них.

Праздновали с размахом. Напивались всерьез, пусть даже вино оказалось перебродившим, после него страсть как болела голова, а мысли мешались и путались, неспособные поместиться в голове, будто солома, торчали во все стороны. Даже наш курион принял сверх обычной меры и подпевал, страшно фальшивя, под звуки рожков старые песни о кружке и женщинах – откуда он их взял, даже не знаю. Мне отец, как-то до сих пор помню, пел нечто подобное в качестве колыбельных, именно так их отрывки и не выветрились из моей памяти. Он тоже любил выпить, хоть и не всегда имел такую возможность, разве на пасху, когда крещеным рабам разрешилось гулять. Впрочем, и сам Горгий был рабом – только божьим. Мне кажется почему-то, оттого он и освободил нас, что напоследок повел себя как римлянин – пал на меч перед угрозой полного позора аристократа, а не предался суду и высылке или чего похуже, как надлежит поступать истинному христианину, обязанному все жизненные перипетии встречать как милость на весь свет обиженного и оттого вечно карающего бога.

Но пусть их. Празднество мы отметили, и снова вспомнили о гуннах. Запоздало на несколько месяцев, но до нас добрались их мужья, большие военачальники варварского воинства. Сперва никто не мог понять, что это за отряд кочевников прибыл к стенам города, Арминий, не открывая ворот, спросил, чего им, на что получил простой ответ: «Забрать причитающееся». Решив, что гунны пришли за нашим добром, коего впервые за годы у нас оказалось в избытке, он приказал всем подняться на стены. Только тут вмешалась Хельга, каким-то образом успев узнать у шамана о причине визита гуннов, она и объяснила супругу, кто прибыл. Арминий нехотя отворил ворота, однако стражу со стен не снял. Двое солдат проводили гуннов к их оградке. Откуда немедля донеслись резкие протяжные крики, я даже не понял, ужаса или радости. Оказалось последнего. Жены и дети припали к ногам прибывших, обнимали колена и всячески заискивали перед мужчинами, вот честно, вроде бы знак внимания, но не слишком приятный; нет, я точно им не завидую, хоть перед собой стараясь оставаться честным. Верно поэтому мои наблюдения, прочти их посторонний, покажутся путаными и друг другу с течением лет противоречащими. Но таков человек, чтоб менять свои взгляды вслед за извивами судьбы.