На следующее утро девушка пошла в кафе в утреннюю смену, но осталась до вечера: и Талина, и новенькая девушка, Аймари, отпросились по случаю Дня школы: у обеих родители работали учителями, и девушкам нужно было помочь с организацией праздников и по дому. День, впрочем, прошёл очень легко и быстро: посетители, как на подбор, были вежливые, что не каждый день встретишь. Юмилла вспомнила, как в последнюю поездку в Эминар она зашла в какой-то небольшой продуктовый магазин. Одна продавщица разговаривала по телефону, облокотившись грудью на прилавок, вторая что-то распаковывала. Первую Юмилла решила не беспокоить, у второй громко, вежливо и внятно спросила, продаются ли у них непрозрачные пакеты. Продавщица посмотрела сквозь девушку и стала распаковывать дальше. Поражённая Юмилла подождала секунд пятнадцать, развернулась и вышла. В следующем магазине молоденькая продавщица подала ей пакет, как показалось, ещё до того, как Юмилла успела спросить о нём.
Вечером мама с порога, разделывая мандарин, сообщила, что девушке звонил Таус.
– Симптоматично, – хмыкнула девушка, угостилась долькой мандарина и ушла умываться. – Вот увидишь, – продолжила она фразу через пятнадцать минут, – теперь каждый день будет звонить. А два года я для него не существовала.
– Мужчины вообще странные существа, как я заметила, – доверительно сообщила мама. – Только папе об этом не говори.
Юмилла рассмеялась и принялась за ужин.
На следующий день она сидела дома и увлечённо читала словарь японского языка, когда зазвонил телефон.
– Юмилла слушает.
– Привет, Юмилла!
– О! Таус. Не могу сказать, что твой звонок неожиданный.
– Почему это?
– Ты предсказуем, мачо.
– Хм. Ну ладно. Ты представляешь…
– Вежливые мачо всегда спрашивают у девушек, есть ли у них время поговорить, а не переходят сразу к делу.
– Ой. Ну извини. Есть ли у драгоценной Юми время поговорить?
Девушка подумала.
– Есть.
– Так вот. Ты представляешь, у меня последние дни какая-то беда прямо случилась.
– Какая?
– Сегодня мне нестерпимо захотелось колы. Я подхожу в магазине к холодильнику, вынимаю бутылку, а у неё крышка отлетает, и кола, разумеется, фонтаном наружу.
– Зрелищно, – согласилась Юмилла.
– Это одна беда. Иду домой, локтём чуть не взорвал пакет с чипсами.
– Жалко, что не взорвал, – посочувствовала девушка.
– Ну чего ты. А давеча, когда я заваривал чай, на свежевымытом полу случайно оказалась лужа заварки. Я не знаю, как это у меня получается. Уже два дня подряд то одно, то другое.
– Справляешься?
– Мне ужасно не хватает женского участия. Я сейчас себе чай налил и бутербродов сделал. Кроме того, что сдобная булочка липнет к зубам, пока всё идёт хорошо. Но я опасаюсь.
– Сдобная булочка, – задумчиво проговорила Юмилла. – Бутерброды.
– Да! Да! И я планирую лечь и тихо лежать, пока ничего не произошло.
– А я грустно гляжу на одинокий банан. Ты там береги себя. Не зацепи стул. Стол тоже не зацепи. Телефон не урони. Со шкафом осторожнее.
– Шкаф дальше. Ему ничего не грозит. Остальное в зоне риска.
– Ну я спокойна за шкаф.
– Это бы всё ничего, Юми. Но я гадаю, почему бутерброд оказался надкусанным с противоположной от меня стороны.
Юмилла уронила трубку и от смеха упала в кресло. Из трубки всё раздавались воркующие и призывные звуки. Отдышавшись, она снова взяла телефон:
– Ты пока жив?
– Относительно. У меня острая нехватка Юмилл в окружающей среде.
– Я намёков не понимаю и не буду понимать, даже если ты выразишься предельно конкретно и недвусмысленно.
– Это как отказ трактовать?
– Нет, – пояснила Юмилла. – Это просто очередная мудрость из моих уст.
– Я записал. То есть сегодня вечером мне возбраняется повести тебя в кафе?
– Понимаешь, дорогой Тау-руми. Я вчера весь день провела в кафе. Официанткой. И завтра мне предстоит примерно то же самое на полдня. Так что я буду отчаянно сопротивляться и звать на помощь, если ты меня поведёшь в кафе и сегодня.
– Сказать, что я просто удручён – это значит промолчать. А что сможет усладить твою душу?
– Тебе на размышление об этом даются примерно сутки, юноша. А теперь саёнара. У меня тут урок японского.
Таус невыразимо грустно попрощался и повесил трубку. Юмилла улыбнулась и снова принялась за чтение. Потом резко спрыгнула с кресла, взяла чистый лист бумаги и перо и, задержав дыхание, вывела в два столбца:
В цветы абрикоса влюбляешься каждый раз,
Стоит их только увидеть снова весной.
Полюбовалась размашистой надписью чёрной тушью по светло-бежевой бумаге, положила листок на стол. Вряд ли кто-то, кроме неё, поймёт намёк в этой надписи, подумала она и с чистой совестью пошла гулять. По дороге сорвала небольшую кисть винограда и дошла до реки, наслаждаясь сладкими ягодами, взрывающимися соком во рту.
Метрах в трёхстах от моста была тропинка, которая вела вниз, к самой воде. Летом тропинка зарастала буйной травой, радующейся солнцу, а сейчас растительность около неё напоминала семидневную щетину неопрятного старика: жёсткие стебли высохшей травы, вялый ковёр из налетевших листьев, уже утративших благородный цвет осени.
Виноград уже закончился, так что девушка могла внимательно и вдумчиво спускаться по крутой тропинке. Внизу было любимое место на больших камнях, частично покрытых мхом в местах, где они соприкасались. Юмилла села на один из камней и стала смотреть на воду реки Нум-Хет. На древнем языке это название значило: «Седая вода». Осенью это название было особенно понятно. Вся природа вокруг напоминала старость и увядание. Деревья – как пожившие и изведавшие на своём веку люди; равнодушные серые камни вокруг; река, которая при внешней живости была покрыта седой пеной от частых ударов о камни изрезанного морщинами берега.
Иногда брызги долетали до ног девушки. Юмилла подумала, что это похоже на острый и колючий взгляд из-под седых бровей.
– До чего же всё уныло, – произнесла она вслух и критически осмотрела себя. Блеклых цветов одежда, почти никакого макияжа. Очевидно, подсознательно она тоже поддалась настроению холодной осени.
Нерешительно звякнул телефон; девушка достала его и прочитала сообщение от Тауса. Фотография одинокого цветка и несколько слов: «Понял, что тогда я совершил ошибку. Простишь?»