Смерть Отморозка. Книга Вторая

– Ну, телефон же матери не заменит! Он тебе не показывает, а сам расстраивается, что тебя нет.

– Меня нет всего четыре дня!

– Пять! Ты ж из Саратова в Москву в четверг улетела. А он без тебя не может! У него опять аллергия началась на этой почве…

– Насморк? – Анна сразу забеспокоилась.

– Да там не только насморк! Нужно к врачу вести, может, снова курс пропишет.

– Я в Москве отличного детского аллерголога знаю, – вновь встряла Ляля. – Он в мой клуб ходит. К нему и депутаты детей водят, и из администрации. Сейчас ведь у многих эта проблема, аллергия.

– Я нашим докторам не сильно верю, – возразил Гаврюшкин. – Особенно детским. Их только бабки интересуют. Угробят ребенка и глазом не моргнут. Мы его в Германию собираемся везти. Там и врачи лучше, и оборудование – не сравнить.

– Ну, Германия – конечно, главнее, – согласилась Ляля.

Разговор о здоровье сына растревожил Анну. Чтобы скрыть охватившее ее волнение, она подошла к раковине и, открыв кран, принялась мыть чашки, оставшиеся с вечера. Норов видел ее спину с опущенной головой, и в другое время подошел бы и попытался ее успокоить. Но в присутствии Гаврюшкина сделать этого не мог.

***

Богатый, галантный и щедрый Норов казался бедным девушкам принцем из сказки. Они в него часто влюблялись; он тоже, случалось, увлекался, и между ним и какой-нибудь из них порой завязывались романтические отношения. Впрочем, далеко это не заходило, – типаж был для него все-таки простоват. Бальзаковских белошвеек или флоберовскую аптекаршу среди них, пожалуй, еще можно было отыскать, но ни тургеневских девушек, ни Татьяны Лариной не наблюдалось даже близко.

Иные, побойчее, привозили с собой на свидание подруг, предлагая заняться любовью втроем. Норов быстро вошел во вкус группового секса, и обычный – вдвоем – вскоре стал казаться ему пресным.

Отец Николай, которому Норов каялся на исповедях, неустанно порицал его за разврат. Он ругал Норова «прелюбодеем», читал душеспасительные нотации, пугал тем, что на том свете бесы таких, как он, подвешивают за «грешный уд», накладывал епитимьи и даже несколько раз не допускал до причастия. Чрезмерной суровости он, впрочем, избегал, – и по дружбе, и потому что уже приступил к строительству Собора Святых Новомучеников, а Норов был там главным спонсором.

Епитимьи Норов переносил стойко, лишение причастия было для него суровым наказанием, но от распутства он не отступал. Оказаться подвешенным на том свете за «грешный уд» он не боялся; он вообще был убежден, что, вопреки сентенциям отца Николая, его образ жизни никому не причиняет зла. Разве не радовались девушки встречам с ним? Разве не обрывали они телефоны его охране? Звонили даже те, которых он не видел в глаза, слышавшие о нем от подруг и жаждавшие познакомиться.

Да вернись он на путь целомудрия и воздержания, как того требовал отец Николай, десятки саратовских девчонок остались бы безутешными и, что гораздо хуже, – без средств к существованию. Что ж тут хорошего?

***

– У него каждые полгода – обострения, – продолжал Гаврюшкин, будто бы объясняя Ляле семейную проблему, но косясь на Анну. – Задыхается, нос закладывает, глаза слезятся. А всякий раз курс колоть тоже нельзя, – иммунную систему ребенку посадишь. Жалко пацана, лекарство-то сильное. Вот и не знаем, что делать.

Анна, не поворачиваясь, продолжала возиться с посудой, но Норов видел, что она вот-вот расплачется.

– Ну и скотина! – не удержался Норов.

– Я скотина?! – вскинулся Гаврюшкин, будто только этого и ждал. – Потому что за сына переживаю? А ты – кто? Тебе ж на всех класть, и на людей, и на семью, и на работу! Только о себе думаешь! Своей семьи нет, так ты в чужую полез? Телок тебе, старому козлу, не хватает?! Тебя убить за такое мало! В тебе вообще есть что-нибудь человеческое?! Ты, поди, даже и не знаешь, сколько у тебя детей!

– Не знаю, – согласился Норов. – А ты знаешь?

– Лично у меня – один сын! И я для него все делаю!

– Неужели ты за десять лет больше никого не изнасиловал? – саркастически осведомился Норов. – Стерилизовался что ли?

– А я и тогда никого не насиловал!

– Нет, конечно. Это Маша тебя изнасиловала, ты же вон какой беззащитный. Ты, поди, и не воруешь, и взяток не берешь, столп общества!

Анна повернулась к Норову, кусая губы. Глаза ее были полны слез.

– Он не насильник, – проговорила она тихо, с трудом.

Норов взглянул на нее с сочувствием.

– Он хороший, порядочный парень, – кивнул он. – Извини, что затронул эту тему. Будем считать, что Маша сама себя избила и изнасиловала.

– Конечно, сама! Я что ли?! – вскипел Гаврюшкин.

Анна коротко взглянула на него, и он сразу замолчал. Вообще было заметно, что при всей своей агрессии и габаритах, он слушается ее и дорожит ею.

– Он не насиловал ее, – повторила Анна, уже тверже, спокойнее. – У них были близкие отношения, довольно долгие…

***

Для осуществления своей давней мечты – пристроить сына в Москву на большую должность, – Мураховский-старший не жалел ни времени, ни денег. Пустив в ход все свои связи, раздав огромные взятки, он, наконец, сумел пропихнуть Леньку вице-президентом в одну из крупных структур «Газпрома» с перспективой возглавить ее в ближайшие два года. Леньке полагалась не только большая зарплата, но и бонусы, которые выплачивались привилегированными акциями компании. Нефть и газ в ту пору, правда, торговались на низкой отметке, но Мураховский-старший твердо верил, что они взлетят вверх, а с ними – и карьера сына.

Отходную Ленька делать не стал, хотя приятели этого от него ждали. Уехал он тихо, ни с кем особенно не простившись, «по-еврейски», – как недовольно заметил отец Николай, по-прежнему большой любитель выпить, напрасно надеявшийся на грандиозный праздник.

С Норовым накануне отъезда Ленька, однако, встретился, звал с собой, опять соблазнял деньгами и перспективами. Но Норов в очередной раз отказался. Москвы он не любил, денег ему хватало, а своей свободой он поступаться не желал.

***

– У них с Машей была любовь? – недоверчиво усмехнулся Норов. Слово «любовь» он произнес с подчеркнутой иронией.

– Примерно с полгода, – подтвердила Анна, без тени улыбки.

– Даже больше! – вставил Гаврюшкин.

– Просто ты не замечал, – продолжала Анна. – Она действительно в него влюбилась…

– Рожать от меня хотела, – вновь не утерпел Гаврюшкин. – Я потому ее и послал! На хрен мне такое счастье!

– И она решила ему отомстить, – заключила Анна.

Норов смотрел на нее во все глаза. Он и впрямь не замечал ничего подозрительного между Гаврюшкиным и своей секретаршей. После пары ночей, проведенных с Машей в его доме, и нескольких эпизодов на работе, в комнате отдыха, он самонадеянно полагал, что Маша питает к нему нежные чувства. Собственно, он и держал ее в приемной и платил ей приличные деньги лишь потому, что ощущал себя перед ней обязанным. Да знай он о ее связи с Гаврюшкиным, он, конечно же, не преминул бы избавиться от такой бестолковой сотрудницы!

– Это он тебе рассказал? – все еще сохраняя сарказм, спросил Норов, кивнув на Гаврюшкина.

– Я знала с самого начала. Вернее, знала об их отношениях, ну и догадалась о том, что произошло на самом деле. Когда ты ему не поверил, я сказала Маше, что она должна рассказать тебе всю правду, иначе это сделаю я. Она пообещала, но все тянула, боялась, что ты ее уволишь. А потом началось уголовное дело, и тебе стало не до нее.

Сейчас Анна пыталась говорить в своей прежней интонации помощника – сдержанной и бесстрастной, уже забытой Норовым. Но это не вполне ей удавалось, она волновалась.

– Если она хотела ему отомстить, почему же попросила меня его не наказывать?

– Испугалась в последнюю минуту, когда увидела, что ты серьезно настроен. Она все-таки не совсем бессовестная.

– «Не совсем»! – передразнил Гаврюшкин. – Крыса толстая!