Мы вернулись победителями

Повернув направо, они пошли вдоль набережной канала Грибоедова к еще одной знаковой фигуре Санкт-Петербурга – храму Спаса на кровь, где по легенде был убит Александр II. Купола храма были обставлены креплениями с деревянными помостами. Сколько Юля и Рома помнили себя – храм Спаса на крови всегда ремонтировался, реконструировался и в то же время привлекал внимание местных жителей. Люди останавливались, осматривали храм. Он был одним из свидетельств кровавой истории России.

Дальше: по Большой Конюшенной улице, мимо исторических зданий конца восемнадцатого века в стиле классицизм, на набережную реки Мойки, прямиком к Дворцовой площади, на какой располагалось здание Эрмитажа, или Зимнего дворца, во главе с Александровской колонной. Эти улицы и постройки пережили ни одну войну, горели, разрушались, но неизменно восстанавливались и оставались визитной карточкой для туристов и гостей города.

Юля и Рома проходили по этим местам с самого детства, облик родного Санкт-Петербурга всегда был величественным, красивым, богатым. Вернувшись с войны и оказавшись на знакомых улочках вновь, Юля не могла определить чувства, наполняющие ее. Было ощущение, что спустя три года все осталось как прежде: ноги сами вели, глаза удивлялись масштабу. И все же внутри что-то сломалось. Не было той слепой любви, восторга при виде Вечного огня, потому что Юля знала: вечен только огонь и он поглотит в себя все и всех, оставив черный пепел.

По Дворцовой площади ходили актеры в костюмах и гриме царей и императоров, правивших на тот момент в столице России – Санкт-Петербурге: Петр I, Екатерина II, Александр II. Узнаваемые облики предлагали прохожим сфотографироваться, а после просили мзду.

Юля напряглась и крепче сжала пальцы в ладони Ромы, когда заметила, что Петр I, держась за саблю одной рукой, другую пряча между пуговиц, направляется к ним. Человек небольшого роста, каким был сам Петр, основатель города, вразвалочку шел к молодым. Его губы под тонкими усами что-то без конца бормотали.

– Какая прелестная дама, – сказал Петр раскатистым артистичным голосом, наверняка представляя себя настоящим царем, какой выпил лишнего и вышел в люди, и перевел взгляд с Юли на Рому. – Со своим кавалером. Я хотел было предложить вам сделать со мной фото, но вы так чудесны, что это я должен фотографироваться с вами.

Из-под усов Петра показались редкие зубы. Актер ожидал реакции публики, причем неважно какой: грубый отказ или заигрывание в надежде сбить цену – у него был план на любой случай. Юля и Рома же стояли без слов и лиц. Петр оказался прав – с ними можно было фотографироваться, потому что они походили на восковые фигуры, сбежавшие из музея неподалеку.

Улыбка Петра растворилась в ацетоне безразличия молодых людей. Голос огрубел и наполнился хрипотцой:

– Ну че, ребята? Фото? – сказал он, но и тут не добился реакции.

Петр закатил глаза, вздохнул и полез в карман. Шаря правой рукой по брюкам и кителю, он сделал расстроенный вид.

– Сигаретки не найдется, молодые?

Рома молча достал пачку сигарет и протянул царю. Петр взял две папиросы: одну зажал зубами, другую положил под крыло треуголки.

Юля и Рома оживились, когда Петр, заслоняя кончик сигареты от ветра, вытащил из-за кителя левую руку, какую держал между третьей и четвертой пуговицами. Ребята заметили неестественно белесую кожу с грязными царапинами. Вместо левой кисти у Петра был протез, вернее сказать, пластмассовая ладонь, больше похожая на обрывок манекена.

Петр заметил интерес к своей персоне и быстро вжился в роль:

– Бандитская пуля. Точнее, сабля, – говорил он, сверкая глазами, подчеркивая каждое сказанное слово. – Потерял ее на дуэли, – Петр посмотрел на левую кисть. – Чертов англосакс успел взмахнуть лезвием, когда я отрубил ему голову.

Юля и Рома закурили. Беседа показалась им занимательной. Петр распинался как на кастинге, вспоминая все известные ему роли.

– На самом деле меня зовут Двойной Агент, – сказал Петр, сделав таинственный вид. На его лицо упала тень, брови надвинулись на глаза. – Иногда я подрабатываю Наполеоном.

Мужчина в кителе прикрыл один глаз, вытянул лицо, чтобы оно казалось еще более скверным, и сгорбился. В таланте его сложно было упрекнуть.

В следующую секунду актер сбросил с себя треуголку, парик с длинными волосами, под каким оказалась аккуратная стрижка с сединой на висках. Мужчина вытянулся, встав на носки, принял грозный вид, подняв верхнюю губу к носу, и с южным акцентом протянул:

– По выходным я – Сталин, – его глаза округлились, желая напугать зрителей. Актер сделал глубокий вдох, живот надулся, фигура заметно увеличилась, и тогда он сказал, надвигаясь на Юлю: – Расцеловать!

Остановившись в считанных сантиметрах, Петр, Наполеон и Сталин в одном лице улыбнулся и сделал последнюю затяжку, отшвырнув окурок в сторону.

– Ну как я вам? – спросил актер.

Юля и Рома кивали, выкатив губы. Жалкая реакция для такого способного актера.

Мужчина наклеил парик, поднял шляпу, отряхнув. Его расстроенный вид подходил под любой из образов. Не желая того, Юля и Рома оскорбили и Петра, и Наполеона, и Сталина.

– Где служили? – спросил актер своим, настоящим, голосом.

– Пехота, – ответил Рома.

– Медсестра, – сказала Юля.

Актер в задумчивости раскурил вторую сигарету и осмотрел случайных зрителей. За масками мужчины скрывался усталый тоскливый взгляд, какой был у каждого, кто на своем опыте испытал тяготы войны.

– Только вернулись, да? – спросил он.

Юля и Рома кивнули.

– Я полгода как на воле. В последние недели сражений потрепало: дважды попадал в госпиталь, хотя все вокруг трубили, что победа уже за нами, – продолжал актер. – В тот день, когда я очнулся без руки, лежа в палате на тридцать человек, объявили, что враг сдался. К нам зашел главный врач, поздравил. Никто даже не улыбнулся. Победа была где-то там: по телевизору и в газетах.

Мужчина обошел Юлю и Рому, они повернулись за ним и проследовали через Триумфальную арку к оживленному Невскому проспекту.

– Первое время мирная жизнь как-то в плечах жала что ли, – говорил актер. – Ноги привыкли к кирзочам, без каски ничего не соображал. Потом расходился, привык. Надел другой китель и снова в бой.

Подойдя к улице, мужчина остановился и снова осмотрел юные лица. На них не было того румянца, что должен был быть в их возрасте. В глазах отражался сигаретный дым и свинцовые облака, какие не сходили с неба.

Задрав голову, Петр – теперь это был именно он, сказал:

– И когда это все закончится…

Пожав руку Роме, Петр одобрительно хлопнул его по плечу и тем же бодрым шагом, каким встречал ребят, отправился восвояси, на Дворцовую площадь, зарабатывать на жизнь тем, что умел лучше всего: играть роли. От твердой руки Петра Рома почувствовал, как обжигающая волна опустилась с плеча до пояса, пройдя через гематому на ребрах, и поднялась к горлу, отчего Рома едва не застонал. Судя по усиливающейся боли, прогулка усугубляла состояние раны.

– Ты как? – спросила Юля, заметив смятение Ромы.

– Странный тип, скажи? – ответил он, чем вызвал улыбку девушки.

Юля и Рома перешли улицу и направились в место, о каком в Санкт-Петербурге знали все, а вот зайти туда решался не каждый. Пройдя по Садовой улице, они поднялись по трем обветшавшим ступеням и оказались внутри арочного прохода, тянущегося вдоль рыжего здания. Рома знал, где нужно свернуть, чтобы оказаться в Апраксином дворе (в народе – Апрашка) – месте, где черный и красный рынки переплетаются с классическими рядами одежды и техники невидимыми простому прохожему нитями рукопожатий и знакомств.