– А как же? – оправдывалась потом перед любопытствующими тётя Катя. – Дом-то надо достраивать.
В самом деле, последний дом был ещё не полностью отделан и экипирован всевозможными постройками. Кстати, дома бабушек изначально предназначались сыновьям: мол, женятся – и сразу есть, где жить. Тем более, что одна из бабушек умерла ещё до ухода ребят в армию. В готовом доме сразу же поселилась вторая сватья. А недостроенный явно оборудовался на продажу.
Не знаю почему, но однажды тётя Катя выбрала меня в душеприказчицы – в смысле излияния своей души. Узнав о моём приезде – на выходные ли, в отпуск, – приходила, как к подружке. Тут, наверное, стоит сказать, что и впрямь в подружки мне она годилась – была не намного старше меня, лет на 12—13, – чего я сначала не знала. Оказывается, Шурку родила, когда ей ещё и шестнадцати не исполнилось. Но всё было по-честному с дяди-Колиной стороны. Вернулся он с войны – Великой Отечественной – в свою деревеньку. Считай, с двух войн – с фашистами да японцами. И по старой памяти к весёлой Марье заглянул. Так там тёти-Катину мать называли. А навстречу ему выросла в двери этакая румяная деваха. Только стукнуло ей пятнадцать, а выглядела на все двадцать. Втяпался – сам от себя не ожидал. В сельсовете у него близкая родственница работала – вот и уговорил побыстрее расписать. И как-то жизнь у них так закрутилась – всё дела какие-то, хотя официально работал только дядя Коля, Катерина – по дому да с детьми. А тут ещё Витюшка такой – ему всё внимание. Погодки-богатыри выросли сами по себе.
– Я матерью-то себя понять не успела, – призналась как-то Катерина. Не успела она почему-то «понять» и в тридцать семь лет, после двух этих страшных смертей. На последнем месяце беременности «ворочала» на строительстве баньки при том же, третьем, доме, который теперь обустраивался вроде бы для вынашиваемого ребёнка. Но случились преждевременные роды. Врачи говорили, что во время них она «неправильно» себя вела, и ребёнок родился мёртвым. И как в наших роддомах устроено, оживляли его тут же, в родовой палате, рядом с роженицей. Когда она узнала, что это девочка, взмолилась: «Спасите!». А девочка то розовела на её глазах, то снова синела. Врачи пеняли ей:
– Немолодая уже, чтобы голову-то от боли терять. Если бы слушалась нас… А может, ты нарочно её придушила в родах?..
Рассказывая это, Катерина иступлённо повторяла:
– Нет, девочку я хотела… Как же нарочно? Я же не знала, что девочка. Я хотела… Если бы я знала…
И как будто в доказательство тому однажды пошла к соседям, у которых дочь родила в девушках, да попросила: отдайте, мол, малышку нам, вам же легче будет мужа дочери найти без ребёнка-то, да и лишний рот долой. Не столь юная мамаша, как была в своё время Катерина с первенцем, крепко прижала дочку к себе и унесла в другую комнату. А новоиспечённый дед сказал:
– Ничего, подымем.
Жена его ядовито прибавила уже вслед непрошенной гостье:
– Своих бы берегла.
Однако не уберегла она и Витюшку. Пристрастился он похаживать в пивной бар на дармовщинку – находились «сердобольные» подпаивать несмышлёного вместо пива водочкой. А в отсутствие таковых украл он как-то бутылку у иных людей, за что был бит нещадно. Вроде бы отлежался, но стали с ним случаться какие-то приступы, при которых ему требовалась срочная медицинская помощь. В общем, теперь он всё время должен был быть у кого-то на глазах. А тут в области, что южнее нашей, слива поспела – дёшево можно было там купить и дорого тут продать. Закрыли Болтневы Витюшку одного в доме и уехали. А вернулись – он лежит на полу бездыханный.
Добро… Почему одно слово означает два таких разных понятия? Почему обрастая добром материальным, мы так легко расстаёмся с добром человеческим?
– Пришла в больницу за справкой о смерти, – причитала Катерина в очередной мой приезд, – а мне и давать её не хотят. Следователя, говорят, на вас наслать надо. И прямо мне в глаза: «И что ты за мать? Всех детей своих погубила». Да как же это? Почему я?
Да, почему? Столько лет прошло, а не даёт мне эта история покоя. Хотя по нынешним временам можно услышать истории и покруче. В лес на мороз младенцев сейчас не мачехи посылают, как бывало в русских сказках, а отвозят кровные мамаши, и в мусорные баки новорождённых они же выбрасывают. Но это бывает либо от крайнего эгоизма, от бесчувственности и безмозглости, либо – от отчаяния, безысходности. И главное – они это делают намеренно. А Катерина вроде бы даже не мыслила кого-то погубить. Невзначай как-то так получалось. Если бы знала… Просто матерью себя понять не успела… На жертвеннике – четверо. Ради кого и чего?
Мне посчастливилось видеть оригинал «Сикстинской мадонны» Рафаэля. Очень удачно он помещён в Дрезденской картинной галерее старых мастеров… Высоко, среди облаков, освещённая каким-то внутренним светом – совсем ещё юная мать с младенцем на руках. Невыразимая любовь и нежность в её глазах. И решимость. На алтарь господень приносится единственное любимое дитя. Ради спасения человечества, вызволения человека из плена собственных пороков и грехов. Мы смотрим на неё снизу вверх. Ощущение ирреальное – соучастия, отчего немного жутковато: не каждая женщина готова к такой жертве. Однако её жертва оказалась не напрасной – миллионы людей на Земле почитают Христа и стараются жить по его заповедям.
…Николай Болтнев не перенёс всех ниспосланных ему утрат – ушёл вслед за своими детьми. Когда ему стало совсем плохо, он распорядился насчёт своих похорон. При этом запретил родственникам класть Катерину потом, когда придёт её черёд, в их общую с детьми могилу: её – отдельно! («Её чтобы с нами не было!»). Но ещё при его жизни в нашем городке всем участникам Великой Отечественной войны начали предлагать – бесплатно, разумеется, – благоустроенные квартиры. И ему – одному из первых как участнику двух войн. Болтневы к тому времени уже реализовали два «бабушкиных» дома. Продали и тот, в котором жили, и переселились в квартиру. В ней потом Катерина доживала свои последние дни в полном одиночестве. И, наверное, хорошо, что так сложилось: дом содержать не под силу одной женщине, даже имеющей возможность нанимать людей для полного обслуживания. Однако соседи всё же решили, что Катерина настояла на получении квартиры по другой причине – чтобы уйти от воспоминаний: «В доме-то, поди-ка, на неё из каждого угла ребятишки смотрят». Но сама она избегала объяснений. Никто не знал, что за ад носила в душе эта женщина. А может, и не носила. При встречах говорила только о своих недугах, ни о чём не вспоминала и планов на будущее не строила. А может, не хотела вслух. Будто не было у неё прошлого. Да и будущего – какое будущее без детей?!.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера: