Толстовский дом

Во дворе тоже смеялись.

Первой рассмеялась Алена, сразу за ней засмеялась Ариша, – она всегда плакала и смеялась второй, за Аленой. И даже Нина улыбнулась, так заразительно хохотала Алена, пригибаясь к земле и приговаривая:

– Мама говорила: «У тебя как будто первый бал Наташи Ростовой», вот тебе и бал… первый бал… Наташа Ростова подралась на балу… – Отсмеявшись, Алена грозно сказала: – Ты. Ты всех опозорила. Папу. Маму. Меня. Аришу. Всю нашу семью. Да не дрожи ты так, как будто я тебя сейчас буду бить. Не бойся, я ничего тебе не сделаю, – ПОКА не сделаю. Просто скажи мне – как эта «жидовка» вообще пришла в твою баранью голову?

– Ты же сама говорила – они евреи, – жалким голосом объяснила Нина. – А евреи – это жиды. У нас в классе всех евреев дразнили жидами. Но ведь это не самое обидное. Вот если бы я сказала «тварь подзаборная» или «сука драная»…

Алена серьезно, без тени улыбки, спросила:

– Тебе все нужно объяснять, что нельзя делать? Тогда запоминай: нельзя совать голову в унитаз. Нельзя говорить учительнице «тварь подзаборная». Нельзя кусаться. Нельзя пи?сать на пол посреди класса. Нельзя воровать еду из тарелок в школьной столовой.

Нина не засмеялась, а так сильно покраснела, так резко прижала руки к груди, что Ариша посмотрела на нее с жалостью, – кажется, что-то похожее в ее жизни было…

Ариша сняла перчатку, задумчиво поводила пальчиком по сугробу. Палка, палка, огуречик, получился человечек. Ариша нарисовала человечку улыбку, мягко сказала:

– Нина, почему ты на Таньку набросилась? Что она тебе сделала? Танька нормальная, добрая.

Нина честно задумалась. Почему обида, страх, страшное напряжение этих дней вылилось вдруг на эту ни в чем не повинную Таньку?.. Потому что Таня сказала: «Алена говорит, что ты скоро уедешь домой». Потому что все, и Алена с Аришей, и Таня, и мальчишки – такие благополучные и на своем месте, в этом красивом Ленинграде, в этой их красивой жизни, а она всем чужая и даже не знает, где теперь ее дом. Потому что она думала, что в новом старом Аришином платье не отличается от остальных, а это оказалось не так. Разве это скажешь? Но можно сказать правду – ДРУГУЮ правду.

– Мне трудно сдержаться, когда я злюсь. Я просто себя не помню, могу сначала ударить, а потом уже думаю, – объяснила Нина. – Наша учительница говорила, что если у ребенка мать все время болеет, то он слишком часто злится на нее и вообще на жизнь, поэтому ему трудно держать над собой контроль.

– А чем болела твоя мама? – сочувственно спросила Ариша.

– Алкоголизм, – ответила Алена и уточнила: – Это не болезнь.

Девочки обменялись значительными взглядами. «Все знают, что алкоголики не больные, а отбросы общества», – сказала глазами Алена, а Ариша глазами ответила: «Пусть думает, что алкоголизм – это болезнь, это же все-таки ее мама…»

Нина неожиданно улыбнулась Алене:

– Ты соврала, что я ваша сестра. Из жалости. Ты больше не ври. Ты меня ненавидишь, я знаю. Все видят, что я не такая, как вы все. Тебе стыдно, что я с вами.

– Стыдно… – подтвердила Алена. Высоко занесла руку, как для удара, и такой у нее был решительный вид, что Нина напряглась, ожидая удара и уже готовясь дать сдачи, но Алена как будто передумала ее бить и только покрутила пальцем у виска.

– Алена, прости ее! – попросила Ариша.

Нина вдруг, почему-то обращаясь только к Арише, прошептала «я больше не буду», как ребенок.

– Ты. Слушай меня, – сказала Алена. – Не бойся, родители ничего не узнают. Никто им не скажет, все побоятся. Ты вообще больше не бойся. И больше ни с кем не дерись, если что, я сама тебя защищу… защитю… в общем, ты теперь под моей защитой. А сейчас ты пойдешь к Таньке извиняться. Дождемся, когда она пойдет домой, подождем пять минут, и ты пойдешь за ней, я скажу, в какую квартиру.

Нина испуганно вскинулась: в квартиру?.. домой? опять идти к кому-то домой?! Опять к незнакомым, непонятным людям?!

– Пожалуйста, Алена, не надо ее заставлять. Можно я пойду за нее извинюсь? – предложила Ариша. – Ей и так плохо! Она так сильно Таньку обидела, ты подумай, как ЕЙ САМОЙ из-за этого плохо…

– Ей плохо?! – грозно сказала Алена. – А оскорблять людей своим паршивым языком ей нормально?! …Ладно уж, иди за нее извиняйся. … Я тоже пойду. Мы втроем пойдем и извинимся.

Дневник Тани

Я думала, что никогда не захочу об этом написать, но я захотела уже на следующий день. Когда пишешь, становится легче, к тому же мне просто хочется писать, описывать жизнь.

Когда я пришла домой, мама принюхалась и спросила «ты пьяная?», стала кричать «она пьяная, ребенок пьяный!», потом сказала «ой, кровь» и чуть не упала в обморок, и стала кричать «что они с ней сделали, что?!»

А когда они узнали! Они бы ничего не узнали, но мама уже оделась, чтобы идти к родителям Виталика, и мне пришлось все рассказать.

Мама сказала папе: ты доктор наук, у тебя учебники, иди к Смирнову, он не посмеет от тебя отмахнутся. отмахнуться (глагол отвечает на вопрос что сделать?)

Папа сказал: Кто я для него? У нас ректора не назначают без первого секретаря райкома. Я для него букашка, а вовсе не «профессор, учебники…»

Папа сказал тете Фире: лучше ты офицально вызови его в школу.

Тетя Фира сказала маме и папе: оба вы сумасшедшие букашки, кто я для него, тоже букашка.

Дядя Илюша сказал: я вам говорил.

И посадил меня на колени, и покачивал как маленькую, а остальные стояли рядом и смотрели на меня с трагическими лицами, как будто я сейчас умру прямо у них на глазах на коленях у дяди Илюши от того, что меня назвали жидовкой.

И тут, посреди всеобщего горя, пришли Алена с Аришей и этой гадиной Ниной. Мне стало ужасно неловко, что это такой торжествиный приход, чтобы Нина встала на стул и попросила прощения. Поэтому я быстро сказала «девчонки, давайте пить чай».

Но Алена не согласилась. Она сказала:

– Я как председатель совета отряда нашего класса прошу у тебя прощения за нее… за мою сестру. Она все поняла, поняла, что оскорбила не только Таню, а моего отца, первого секретаря Петроградского райкома партии, и всех, всю нашу страну… – отчеканила Алена.

– Да? Всю страну? – удивился дядя Илюша.

Алена не поняла, что он иронично переспросил, а тетя Фира поняла и дернула его за рукав.

– Да. Всю нашу страну. У нас интернационализм, – убежденно ответила Алена. – У нас вообще нельзя говорить про национальность. В нашей стране все равны.

– Извинения приняты – сказала я и быстро добавила «давайте пить чай».

А дядя Илюша вдруг быстро сказал.

– Девочки, идите домой. Тане нужно заниматься.

Я просто онемела! Он при гостях никогда даже не смотрит на часы, потому что хочет, чтобы гости никогда не уходили.

По-моему, это Аленино «у нас в стране все равны» произвело на него такой эффект, не меньший эффект, чем на меня эта омерзительная «жидовка», а даже больший.

Девочки ушли.

Папа сказал, что Нина не виновата, она не антисемитка, а просто человек из другой среды.

Папа также сказал, что Алена с Аришей от меня дальше, чем Нина, что нам не надо дружить, что мы чужие. Нет, не чужие, а чуждые.

Вот и неправда, они мои лучшие подруги. А гадину Нину я ненавижу! О, как я ее ненавижу! Разве человеку из другой среды можно говорить мне «жидовка»?!

Опять я хочу плакать. Не каждый день случается первый бал. Не каждую девушку на первом балу поливают водкой как бешеную собаку.

Мама послала меня заниматься. Сказала – у тебя этюд на двойные ноты. Я не могла поверить, что она заставляет меня заниматься в такой день в таком состоянии. Но она сказала, что неподходящих для занятий дней не бывает, и заниматься нужно в любом состоянии.