Лев Толстой в зеркале психологии

– Христианское искусство, то есть искусство нашего времени, всемирно, и потому должно соединять всех людей. Соединяют же всех людей только два рода чувств: чувства, вытекающие из сознания сыновности Богу и братства людей, и чувства самые простые – житейские, но такие, которые доступны всем без исключения людям, как чувства веселья, умиления, бодрости, спокойствия и тому подобные. Только эти два рода чувств составляют предмет хорошего по содержанию искусства нашего времени.

– Но эти чувства – разные!

– Зато действие, производимое этими двумя кажущимися столь различными между собою родами искусства, – одно и то же. Чувства, вытекающие из сознания сыновности Богу и братства людей, как чувства твердости в истине, преданности воле Бога, самоотвержения, уважения к человеку и любви к нему, вытекающие из христианского религиозного сознания, и чувства самые простые – умиление или веселое настроение от песни, или от забавной и понятной всем людям шутки, или трогательного рассказа, или рисунка, или куколки – производят одно и то же действие – любовное единение людей.

– Как это происходит?

– Бывает, что люди, находясь вместе, если не враждебны, то чужды друг другу по своим настроениям и чувствам. И вдруг или рассказ, или представление, или картина, даже здание, а чаще всего музыка, как электрической искрой, соединяет всех этих людей. И все эти люди, вместо прежней разрозненности, часто даже враждебности, чувствуют единение и любовь друг к другу. Всякий радуется тому, что другой испытывает то же, что и он, радуется тому общению, которое установилось не только между ним и всеми присутствующими, но и между всеми теперь живущими людьми, которые получат то же впечатление. Мало того, чувствуется таинственная радость загробного общения со всеми людьми прошедшего, которые испытывали то же чувство, и людьми будущего, которые испытают его. Вот это-то действие производит одинаково как то искусство, которое передает чувства любви к Богу и ближнему, так и житейское искусство, передающее самые простые, общие всем людям, чувства.

– Какую роль призвано играть искусство в развитии человечества?

– Искусство должно сделать то, чтобы чувства братства и любви к ближним, доступные теперь только лучшим людям общества, стали привычными для всех людей.

– Что такое музыка как искусство?

– Музыка есть стенография чувств. Описать музыку нельзя, можно лишь описать, как она подействовала на человека. Когда мы говорим, мы возвышением, понижением, силой, быстротой или медленной последовательностью звуков выражаем те чувства, которыми сопровождаем то, что говорим: выражаемые словами мысли, образы, рассказываемые события. Музыка же передает одно: сочетание и последовательность этих чувств без мыслей, образов и событий. Я это испытывал, слушая музыку.

С. А. Толстая писала: «Твое умиление за музыкой, впечатление природы, желание писать — все это ты самый, настоящий, тот самый, которого ты хочешь убить».

– Куда можно перейти от музыки?

– Некуда. Вот что я чувствовал, когда шел, глядя только себе под ноги, по набережной к Швейцергофу. Вдруг меня поразили звуки странной, но чрезвычайно приятной и милой музыки. Эти звуки мгновенно живительно подействовали на меня. Как будто яркий, веселый свет проник в мою душу. Мне встало хорошо, весело. Заснувшее внимание мое снова устремилось на все окружающие предметы. И красота ночи и озера, к которым я прежде был равнодушен, вдруг, как новость, отрадно поразили меня. Все спутанные, невольные впечатления жизни вдруг получили для меня значение и прелесть. В душе моей как будто распустился свежий благоухающий цветок. Вместо усталости, рассеянья, равнодушия ко всему на свете, которые я испытывал за минуту перед этим, я вдруг почувствовал потребность любви, полноту надежды и беспричинную радость жизни.

– Как дети понимают музыку?

– Они ее чувствуют.

Николенька Иртеньев делился впечатлениями: «Maman играла второй концерт Фильда — своего учителя. Я дремал, и в моем воображении возникали какие-то легкие, светлые и прозрачные воспоминания. Она заиграла патетическую сонату Бетховена, и я вспоминал что-то грустное, тяжелое и мрачное. Maman часто играла эти две пьесы: поэтому я очень хорошо помню чувство, которое они во мне возбуждали. Чувство это было похоже на воспоминания; но воспоминания чего? Казалось, что вспоминаешь то, чего никогда не было».

А. Б. Гольденвейзер вспоминает: «Интересно отношение Льва Николаевича к Бетховену. Когда Лев Николаевич о нем говорил или писал, он сердился на него, осуждал его творческие пути и считал его началом и причиной упадка в музыкальном искусстве. Он сказал как-то: „Музыкальный разврат начался с Девятой симфонии“. Между тем, когда он слушал музыку Бетховена, она почти всегда его восхищала, захватывала. Он неоднократно после исполнения какой-нибудь из сонат Бетховена говорил мне: „Вы меня нынче примирили с Бетховеном“. Но проходило время, снова речь заходила о Бетховене, и Лев Николаевич опять возвращался к своей обычной точке зрения».

– Почему музыка может действовать так разрушительно?

– Она, музыка, сразу, непосредственно переносит человека в то душевное состояние, в котором находился тот, кто писал музыку. Слушатель сливается с композитором душой и вместе с ним переносится из одного состояния в другое, но зачем он это делает, не знает. Ведь тот, кто писал хоть бы Крейцерову сонату, – Бетховен, ведь он знал, почему он находился в таком состоянии. Это состояние привело его к известным поступкам, и потому для него это состояние имело смысл, для слушателя же – никакого. И потому музыка, например, Бетховена, только раздражает, не до конца сознается, не доходит полностью до сознания человека. Вот если марш воинственный сыграют, солдаты пройдут под марш, и музыка дойдет. Сыграли плясовую, люди проплясали, музыка дошла. Ну, пропели мессу, человек причастился, тоже музыка дошла. А раздражение, и что надо делать в этом раздражении, – нет. И оттого музыка так страшно, так ужасно иногда действует.

– Иногда даже приводит к преступлениям?

– Иногда – да. Например, Василий Позднышев именно музыку винил в смерти жены. Жена и ее любовник играли Крейцерову сонату Бетховена. «Знаете ли вы первое престо? – рассказывал он попутчику. – Знаете?! Страшная вещь эта соната. Именно эта часть. И вообще страшная вещь музыка. Что это такое? Я не понимаю. Что такое музыка? Что она делает? И зачем она делает то, что она делает? Говорят, музыка действует возвышающим душу образом, – вздор, неправда! Она действует, страшно действует, я говорю про себя, но вовсе не возвышающим душу образом. Она действует ни возвышающим, ни принижающим душу образом, а раздражающим душу образом. Как вам сказать? Музыка заставляет меня забывать себя, мое истинное положение, она переносит меня в какое-то другое, не свое положение. Мне под влиянием музыки кажется, что я чувствую то, чего я, собственно, не чувствую, что я понимаю то, чего не понимаю, что могу то, чего не могу. Я объясняю это тем, что музыка действует, как зевота, как смех: мне спать не хочется, но я зеваю, глядя на зевающего, смеяться не о чем, но я смеюсь, слыша смеющегося».

Сергей Рахманинов в разговоре с Иваном Буниным вспоминал: «Это неприятное воспоминание… Было это в 1900 году. Толстому сказали, что вот, мол, есть такой молодой человек, бросил работать, три года пьет, отчаялся в себе, а талантлив, надо поддержать…

– Играл я Бетховена. Есть такая вещица с лейтмотивом, в котором звучит грусть молодых влюбленных, вынужденных расстаться. Кончил. Все вокруг в восторге, но хлопать боятся, смотрят — как Толстой? А он сидит в сторонке, руки сложил сурово и молчит. И все притихли, видят — ему не нравится… Ну, понятно, я от него бегать стал. Но к концу вечера вижу: старик прямо на меня идет. «Вы, — говорит, — простите, что я вам должен сказать: нехорошо то, что вы играли». Я ему: «Да ведь это не мое, а Бетховен». А он: «Ну и что же, что Бетховен? Все равно нехорошо. Вы на меня не обиделись?» Тут я ему ответил дерзостью: «Как же я могу обижаться, если Бетховен может оказаться плохим?»

Ну и сбежал. Меня туда потом приглашали, и Софья Андреевна потом звала, а я не пошел. До тех пор мечтал о Толстом, как о счастье, а тут все как рукой сняло!

И не тем он меня поразил, что Бетховен ему не понравился, или что я играл плохо, а тем, что он, такой, как он был, мог обойтись с молодым, начинающим, впавшим в отчаяние, так жестоко! И не пошел…

Теперь бы побежал к нему, да некуда…»

– То есть музыка переносит человека в нереальный мир?

– Из состояния скуки, шумного рассеяния и душевного сна, в котором находятся люди, они могут быть вдруг незаметно перенесены музыкой в совершенно другой, забытый ими мир. В душе их может возникнуть чувство то тихого созерцания прошедшего, то страстного воспоминания чего-то счастливого, то безграничной потребности власти и блеска, то чувств покорности, неудовлетворенной любви и грусти.

– И в этом нереальном мире музыка соединяет людей?

– Часто такая музыка исключительная и соединяет не всех людей, а только некоторых, выделяя их от других людей.

– Это плохо?

– Смотря какая музыка. Иногда она – страшное средство в руках кого попало. Например, взять хоть бы Крейцерову сонату, первое престо. Разве можно играть в гостиной среди декольтированных дам это престо? Сыграть и потом похлопать, а потом есть мороженое, и говорить о последней сплетне. Эти вещи можно играть только при известных, важных, значительных обстоятельствах, и тогда, когда требуется совершить известные, соответствующие этой музыке важные поступки. Сыграть и сделать то, на что настроила музыка. А то несоответственное ни месту, ни времени вызывание энергии, чувства, ничем не проявляющегося, не может не действовать губительно.

– Каково должно быть содержание искусства будущего?

– Содержанием искусства будут только чувства, влекущие людей к единению или в настоящем соединяющие их. Форма же искусства будет такая, которая была бы доступна всем людям.

Беседа 9. Всемогущество есть бессознательность

– Личность ярче всего проявляется в кризисные моменты, но в каждый такой момент она поворачивается то негативными, то позитивными своими сторонами. От чего зависит этот поворот?

– На дне души каждого лежит та благородная искра, которая сделает из него героя. Но искра эта устает гореть ярко, – придет роковая минута, она вспыхнет пламенем и осветит великие дела.

– То есть, если нам кажется, что человек не способен на неожиданный поступок, значит, пламя от искры еще не разгорелось? Как понять, что пламя вспыхнуло?

– Случалось ли вам в известную пору жизни вдруг замечать, что ваш взгляд на вещи совершенно изменяется? Как будто все предметы, которые вы видели до тех пор, вдруг повернулись к вам другой, неизвестной еще стороной? Это и есть моральная перемена.

– Такое изменение называют состоянием интенсивного осознавания. Оно характеризуется обновленным, отчетливым видением существа проблемы, воспринимаемой как бы с самого начала, заново.

– Скорее, быстрой сменой необыкновенно ясных мыслей. Например, мечты с необыкновенной ясностью и быстротой проносятся перед человеком.

– Как происходит освобождение из плена установок прошлого?

– В ситуации, когда человек находится перед чем-то неизведанным, например, смертью. Если в это время он видит перед собой какой-то объект, то может связать этот объект и ожидание события. Вспомним, когда князь Андрей лежит на поле Аустерлица, он видит над собой высокое, неизмеримо высокое, с тихо ползущими по нему облаками, бесконечное небо. Еще недавно он видел его совсем другим. Оно было тихим, спокойным и торжественным, совсем не таким, когда он бежал, не таким, когда все бежали, кричали и дрались. И совсем не таким, когда француз и артиллерист с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник.

Он думал: «…совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видел прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его, наконец. Да! Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме него. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!»

– Что открылось князю Андрею через образ неба?

– Страдание как истина движения жизни.

Ему пришло озарение. «Где оно, это высокое небо, которого я не знал до сих пор и увидал нынче? — было первою его мыслью. — И страдания этого я не знал также, — подумал он. — Да, я ничего, ничего не знал до сих пор».

– Небо, как и космос в целом – вечны. Люди не задумываются об этом в повседневной жизни. Но когда верующий человек подходит к черте, за которой – вечность, он может понять небо как символ.

– Нечто подобное испытал и Пьер Безухов, который увидел комету?

– Не совсем так. Князь Андрей эмоционально погрузился в восприятие неба, а Пьер вступил в мысленный диалог с кометой, когда, при въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открывалось его глазам. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная во всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 года. Та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере эта светлая звезда с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив, Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая как будто с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место на черном небе и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими мерцающими звездами. Пьеру казалось, что комета вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.

– Как ощущается состояние интенсивного осознавания?