Однажды детство кончилось

Но в конце декабря у Антона были соревнования, к бабушке он не ездил, а по телефону поговорить никак не получалось – он был то в школе, то на тренировке. Оля целыми вечерами ходила вокруг телефона, ждала звонка. Тошка не позвонил и после соревнований. Ещё бы – занял первое место по плаванию среди юниоров. Загордился.

На Новый год Олины родители решили устроить большой праздник. Нарядили ёлку, точнее, сосну, испекли «наполеон», пригласили целый дом гостей. Клёпка была в центре внимания – каждый просил дать ему лапу и восхищался, какая умная собака. А через три дня Клёпа пропала.

Оля обошла все дворы на своей улице, прошла два квартала, спустилась в балку, на стройку, куда строго-настрого ей не велели ходить. Потом побежала на Херсонес. Море было странно-молочного цвета, над ним стояла низкая чёрная туча, мелко моросил дождь. Оля облазила все развалины и раскопки, пару раз поскользнулась на глинистом склоне и съехала вниз на попе, ободрала руки о торчащие камни. Теперь вся одежда сзади была грязная и мокрая. Быстро и резко стемнело. Тени от колонн и портиков стали зловещими. На всей огромной территории Херсонеса – никого. С моря задул резкий северный ветер, с неба начала сыпать противная белая крупа – она хлестала по лицу, сыпалась за шиворот и там таяла и мокла. А над развалинами сражалась с непогодой одинокая чайка – пыталась лететь против ветра, отчаянно махала крыльями, но не двигалась с места. Олю бил озноб – ей было холодно и страшно.

К ночи у девочки поднялась температура, ужасно болела голова, и ломило тело, но хуже всего оказалось то, что Клёпа так и не вернулась домой. Оля не слышала ни лая, ни цокота коготков по деревянному полу.

На следующий день родители искали собаку на улице, звали её – Оля слышала. Но всё впустую. Она пропала. По всем столбам и заборам развесили объявления. Напрасно.

С каждым днём девочке становилось всё хуже. Сбить температуру не получалось – ни таблетками, ни компрессами. Позвали соседку-медсестру. Сделали укол.

Потолок у Оли над головой раскалился и надвигался вниз, как в том страшном рассказе Эдгара По, глазам было больно на это смотреть, но сквозь ресницы Оля видела узкую улочку, бегущую к морю, маленькие одноэтажные домики по обе стороны дороги и большие зелёные ворота в тупике. Ворота со скрипом открылись, и во дворе на верёвке Оля увидела Клёпу, дрожащую, худую и жалкую, с печальными глазами. Ей показалось, что собака плачет.

Оля проснулась. За окном светила синяя луна, спокойная и яркая. Была очень светлая январская ночь – с таких ночей всегда начинается что-нибудь хорошее. Голова была лёгкая и ясная. Оля вышла в коридор. Все спали. Она подошла к телефону и набрала Антона. Он сразу ответил. Будто ждал звонка. Оля рассказала свой сон. И заплакала.

– Наверное, её уже нет. Её убили.

– С чего ты взяла? Я знаю эту улицу. Я её найду! Только не плачь.

Оля лежала в постели без сна. Температура опять начала подниматься, голова стала тяжёлой и думать было очень трудно, но одна мысль тоскливо ворочалась внутри – о Клёпке.

А утром её разбудил радостный лай – Клёпа запрыгнула в постель, тощая, но уже вымытая и счастливая, и лизала Оле лицо и руки, ёрзала по постели и повизгивала. Антон смотрел на них счастливый – с улыбкой до ушей. А потом рассказал, как он её нашёл:

– Еле дождался первого троллейбуса, уже хотел пешком идти. Подъехал сюда и пошёл по той улочке, что ты сказала – всё точно так, как ты описывала. Иду, а в конце тупик и зелёные ворота. Вроде заперты. Думал постучать, а потом слышу Клёпа голос подала – тявкнула так неуверенно. Я тогда ворота толкнул – они открылись. Она и правда на верёвке сидит. Хорошо, что ты мне про верёвку сказала – я из дома ножик прихватил. Обрезал верёвку и только глянул на Клёпу, а она сорвалась, и бежать. Я бегом за ней. Так мы оттуда и убежали. Я боялся, что нас заметят и Клёпку заберут. Но нет. Чудо какое-то.

Мама дала Антону чая с малиной. Клёпа не захотела уходить от Оли, и мама принесла её миску к Олиной кровати. А по телевизору в фильме пели:

О, вы, хранящие любовь,

Неведомые силы,

Пусть невредим вернётся вновь

Ко мне мой кто-то милый…

– Это Роберт Бёрнс написал. Нам учительница на английском рассказывала, – вспомнила Оля. Она лежала, улыбалась и думала, что это самое счастливое утро в её жизни – утро седьмого января.

Мистика из глубокого детства (Отрывок из автобиографии)

Светлана Гончаренко (Алкея)

Одна из моих поэтических подруг как-то поделилась предположением, что многое остаётся за кадром, остаётся глубоко в душе автора, как глыба айсберга – нам видима лишь часть, а того, что под водой, никто не знает. На самом деле, я и есть такой человек-айсберг. Хочу, чтобы читатель знал, что в кармане у меня есть новый сюрприз, в руках притаилось волшебство, а в цилиндре – кролик…

Раз уж мы заговорили о волшебстве, то стоит добавить немного мистики в мой рассказ о себе. Потому что без мистики я – не я. Загадочна моя жизнь, загадочна с самого рождения и до сих пор. Многое я пыталась объяснить логически, опираясь на науку, но до сих пор некоторым фактам моей биографии достойного традиционного объяснения так и не нашлось. Потому вам придётся согласиться со мной – это та естественная магия, которая пропитывает наш мир, даря ему хоть на мгновение сладостное блаженство – приобщение к миру иному, потустороннему, возможно, даже лучшему и справедливому, чем тот, что мы созерцаем, продрав по утрам глаза.

Первая мистика со мной случилась, когда я была младенцем. Тогда я воспринимала мир так, как видела и ощущала. Мама рассказывала, что я первое время спала в коляске. И я это ещё в раннем детстве помнила, образно. Даже не знаю, наверное, не буду сильно много об этом рассказывать, потому что не могу. Никогда об этом ещё никому не говорила… В общем, возле моей колясочки находились какие-то необычные существа, сущности, не знаю, как дать этим образам определение. Я была слишком мала, чтобы сразу это как-то в уме сохранить и соотнести с какими-то понятиями, не было ведь ещё никаких понятий и опыта. Потому я могу это описывать только так, как виделось тогда, как запомнилось – по ощущениям, цветам, звукам.

Ощущения были такие, как от родителей. Я испытывала притяжение к ним, а они ко мне. Описывать сущностей не буду. Они были не людьми, хоть и очень похожими. Это я понимаю только сейчас. Тогда мне было всё равно. Я знала только близких. Но восприняла этих сущностей как своих. От них исходили какие-то сигналы, волны – не волны, звуки – не звуки, какие-то колебания, я бы сказала сейчас, вибрации. Но я это воспринимала как голоса родителей – мне было приятно это слышать, как мамину колыбельную. Они со мной общались. Но их «лица» были не подвижны, только вроде как улыбались. Глаза были удивительными, большими и разноцветными. То есть, у каждой сущности свой цвет глаз был. Под их «пение» я уснула.

Помнила это всю жизнь. Часто вспоминала в кризисные моменты. Ещё никогда в жизни не встречала существ более спокойных и гармоничных, чем «они». Ни на каких инопланетян из «хроник» и фильмов они не похожи. На ангелов ещё меньше. На демонов совсем не похожи. Хотя эти черти могут превращаться в кого угодно. Но этот покой? Как его объяснить? Загадка. Этим мистическим сущностям нашлось место в моём фантастическом романе «Я хочу, чтобы ты вспомнил…». В первой книге я даю их полное художественное описание как часть детских воспоминаний главной героини, в последующих книгах трилогии читатели узнают мою философско-фантастическую интерпретацию этого загадочного явления. Всё это литературное богатство родом из глубокого детства автора.

Второе мистическое явление заключается в том, что своего родного деда, папиного отца, Абрамова Сергея Яковлевича, я никогда живым не видела, но вот, в чём казус, – помню его так, будто жила рядом, разговаривала, играла, ездила с ним на мотоцикле, сидя в прицепной люльке. Я помню его руки, голос и улыбку. Как так? Дедушка умер, когда его сын, мой будущий отец, ещё даже не был женат. Долгое время я списывала такое живое представление о дедушке на подробные рассказы бабушки, которая так хорошо умела рассказывать, что я с лёгкостью представляла живые картинки из их семейного быта.

Но вот интересно: откуда я узнала, где и как именно мой дедушка делал скамеечку или полочку, или ещё какие-то другие вещи? Однажды я подошла к полке для радио и газет и ясно увидела в своём воображении, как дед, мурлыча под нос незнакомую мне мелодию, держа в зубах гвозди, сидел на чурке в огородике и делал эту полочку. Когда я описала это бабушке, она сказала удивлённо: «Да, так и было… Кто тебе рассказал?». Я не знала, кто. Никто. Я это увидела в воображении.

Позднее бабушка мне рассказала, что многое из предметов в доме, да и сам дом, та половина, которая принадлежала нам, были сработаны умелыми и не знающими скуки дедушкиными руками. Он сам делал пристройку к дому, который мать моей бабушки оставила своим дочерям. Их было четверо; двое – самая старшая, Валентина, и самая младшая, Галина – жили в нём. Но когда Галина вышла замуж, им с мужем пришлось делать пристройку, потому что у них родился сын – Лёня, мой дядя, папин брат старший. Дед перепланировал весь дом. У него появились две зеркальные части. Одна для Вали и её семьи, другая – для них с Галей.

Я так любила этот дом. Маленький, с низкими потолками, скрипучими половицами, насыпной домик. Мысленно называла его «нашей избушкой на курьих ножках». И эта избушка таила в себе много тайн и загадок. Там родилось моё творчество, там я стала писателем. И там жила моя бабушка Галя – добрейший и скромнейший на земле человек, мой первейший и самый лучший друг.

Одной из тайн бабушкиного дома номер восемьдесят девять по ул. Комсомольской являлся домовой. Мама меня очень отчитывала, если я где-то вдруг забывалась и начинала рассказывать о моей дружбе с домовым. Но этого было не отнять. Домовой был. Видела его несколько раз. Наш домовой хозяин каждому в доме давал своё имя. Меня называл Валяшкой, Валёной. Это потому что я часто падала, заваливалась, а ещё, потому что любила на диване книжки читать. Благодаря ему я тоже научилась давать предметам и людям забавные уменьшительно-ласкательные имена. Вот этот суффикс «-яшк», это у меня в речи от него, от хозяина.

Ещё он умел показываться в виде наиболее важного в доме члена семьи. Несколько раз было так: бабушка в огороде копалась, я видела её в окно, и в то же время «она» суетилась у печки или в сенцах. Это был он – хозяин. Потом спрашивала его про это, и он мне объяснил, что делает так, чтобы помогать хозяйке дома без ущерба для меня, он же знал, что сейчас проснусь и могу испугаться спросонок, увидев в кухоньке нашей тесной не бабушку, а непонятное нечто. У бабушки в доме всегда был порядок, что ни говори.

Домохозяин с котом нашим, Барсиком, сибирской породы, очень дружил. Барсик прожил долгую кошачью жизнь. Он и барствовал у нас, и королём себя чуял в окрестностях. А спокойный был, ласковый… Бывало, сидим с бабушкой за обедом, он подойдёт тихохонько на бархатных лапёшках к ней, положит одну лапку на колено бабушке и смотрит преданно в глаза. Ну, как не дать лакомый кусочек такому подлизе? Иногда и ко мне так подходил. А если попросить рыбки хотел, так только рот открывал, ни звука не издаст, – такой был джентльмен. Косматый, серый, мягкий.

Очень добрый кот. Никогда ни коготка не выпустит, ни укусит. Ни на что не реагировал. Любил спать на моих тапках. И дружил с хозяином. Тот иногда котом прикидывался и сидел у меня в ногах на одеяле. Но я знала, что это не Барсик. Тяжесть от домового была больше, и какое-то чувство ещё возникало, удушья, что ли. Очень тяжело. Я всегда просила его сойти с моих ног. Встану с постели, а кота и нет нигде. Бабушку спрошу, дома ли Барсик, она ответит: «Шатается где-то…». И мне уже точно ясно, кто это меня на постели давил. Как подавит, так заболею. Это он предупреждал, чтобы внимательнее к здоровью относилась. Да разве ж мы, современные, умеем понимать сигналы от домовых? Вся жизнь – сплошная давка, спешка, гонка за лидером. Только когда старше стала, уже к университету, наверное, стала внимательнее. А так, всё мимо. Потому что была стремительной, импульсивной и не жалела себя совсем. Никогда. Он жалел. Он это умел.

Когда прочитала в старших классах про кота Бегемота в романе Булгакова, полюбила этого персонажа, даже несмотря на то, что отрицательный. Потому что он мне напомнил хозяина нашего. Вот неспроста Михаил Афанасьевич воландовского пажа сделал котом. Неспроста… И наш домовой знал, что к Бегемоту у меня особое отношение. И однажды он меня им напугал. Как думаете, увидеть у себя на полке среди книг одну голову огромного кота с ухмылкой, как у чеширского, это ужастик? Особенно, ночью? Испугалась. И книгу булгаковскую (необычное «зеркальное» издание, про мои высокие отношения с ним можно отдельный рассказ написать) чуть не выкинула в печь из-за этого поначалу. А потом спросила хозяина: «Ты подшутил?» Ответ был: «Да». Единственный раз, когда он надо мной подшутил. Всё почему? Да уехать хотела.

Думаете, как можно разговаривать с домовым? Наверное, многие старые люди хорошо это знают. Задаёшь вопрос, лучше мысленно, но так, чтобы это был вопрос, ответить на который можно только «да» или «нет». И через несколько мгновений, если раздастся стук над печкой, значит, ответ положительный, если будет тихо – отрицательный. У нас с моим другом-домовым было всё сложнее и проще в общении. Он приучил меня с детства к своему особенному ментальному языку.

Хозяин был в нашем доме ещё и потому, что долгое время жил среди моих родных по папиной линии. Был у папы дед, прадед мой, значит, по фамилии Коноплёв, он был знатный печник, в стародавней Чите, почитай, полгорода домов имели печки, сложенные его руками. Так вот его домохозяин наш очень уважал. Печка – это место домового. Он тепло любит. И жил он под печкой, под полом.

Лишь однажды я видела его, как есть. Мне было лет шестнадцать тогда уже. Спустилась я в подполье, чтобы какую-то баночку взять и картошки. А подполье у нашей избушки было полностью земляное. Так вот как раз на земляном приступочке, под самой печкой и отдыхал хозяин. Описать это сложно. Тот, кто видел снимок из космоса с изображением Пустоты Эридана, поймёт. Хозяин был похож на тёмную материю, только не ту, о которой физики толкуют. Это было нечто непроницаемо тёмное, как сама пустота пустот, и чёрные протуберанцы-щупальца тянулись к потолку подполья, то есть, прямо к полу дома, по которому мы все ходили. Он будто бы держал пол таким образом. Хозяин не сразу среагировал на моё появление, потому я и запомнила его облик, но он «проснулся» и велел мне не бояться, взять, что бабушке нужно было, и тихонько идти наверх. Он был настолько заботливым, что напомнил мне не стукнуться головой о край подполья, когда буду по ступенькам подниматься. А вот моя тётя, когда на своей половине дома в подполье увидала хозяина, так перепугалась, что несколько недель не могла к дому подойти. Она там уже не жила давно, но после смерти своей свекрови, бабушкиной старшей сестры, приходила убираться, да и закатки, и корнеплоды в подполе хранила, как и мы. Получается, с домовым дружили только бабушки, да я. Больше никто его не привечал, и он других сторонился, мог подшутить, напугать.

Мне его очень жаль. После моего отъезда и смерти бабушки, ему очень неуютно с новыми жильцами стало, они испортили его «место покоя» во время ремонта. Мысленно я ещё долго чувствовала связь с ним и нашим стареньким домом, «избушкой на курьих ножках». Совсем там дело худо. Дом разрушаться стал, а хозяин вскорости «ушёл» из-за того, что ему не с кем стало жить: все члены нашей семьи уехали от него, дом продан давно, а с чужими – житья нет. В 2016 году ушла из жизни и бабушкина сестра, Муза Сергеевна, которая жила по соседству. С нею и дружил последние годы наш домовой. Я так понимаю, на каком-то предмете, взятом из бабушкиного дома, хозяин переехал жить в домик к Музе. Её не стало, и всё, все ниточки оборваны. Другие родственники, наследники дома бабушки Музы, не смогли завоевать доверия старого хозяина. А без семьи домохозяева не могут оставаться среди людей. Вот такая грустная сказка.

Заповедник непуганных идиотов

Галина Вайпер

Название – фраза из записных книжек Ильфа и Петрова. Почти пятьдесят лет назад я написала её на баннере для интернатского вечера, посвящённого осени. Для другого баннера приходилось вставать кедами и руками в синюю тушь и ходить по бумаге, изображая Млечный путь.

Эта история – про мою любимую школу, памятное светлое пятно моей жизни, прекрасное завершение не самого лёгкого детства.

После восьмого класса я поступила в школу-интернат при Ленинградском университете, такую специальную школу, в которую собирали обалдуев со всего Северо-Запада: Карелия, Вологда, Псков, Архангельск, Коми и немного Пи… пардон, Ленинграда. Эти дети бездельничали и плохо учились потому, что оказались слишком умными или чересчур начитанными для своих школ.

Лет с шести, как только научилась бойко читать, я стала читателем-маньяком, перечитала всё для меня интересное в местной детской библиотеке и приложила массу усилий, чтобы перебраться во взрослую. Прочитывала даже все учебники, купленные летом, а потом скучала на уроках, потому что память в те времена была фантастической. Домашку делала на переменке, стихи учила, слушая выступления других учеников, у которых фамилия стояла ближе к началу списка.

…В школу меня пригласили после карельской республиканской биологической олимпиады. Я там ухитрилась выступить за свой восьмой класс, за девочку из девятого класса, которая неожиданно заболела, и за девочку из десятого класса, которая вдруг испугалась и отказалась выступать. В результате я нежданно-негаданно набрала больше всех баллов и заняла первое место.

Тогда по всем олимпиадам разъезжали интернатские учителя и собирали самых выдающихся балбесов в школу для подготовки к поступлению в университет. И меня тоже пригласили. Я сдала вполне себе формальный экзамен по математике – абсолютно не помню, с каким результатом, но приглашение в биологический класс мне все-таки прислали.

…Учиться в новой школе оказалось весело и трудно. Первым делом нас предупредили, что серьёзное отношение к учёбе будет вырабатываться путём безжалостного снижения оценок и выставления двоек. Получить «пару» было не проблемой, ведь нас учили в основном по университетской программе. Метод оказался рабочим, пришлось привыкать учиться заново.

Например, химичка наша потрясающая, обожаемая Ирина Михайловна, стабильно занижала все оценки на балл как минимум. Как-то я единственная из класса решила одну задачу из сложной контрольной, всем влепили двойки, народ уговаривал её поставить тройку хотя бы мне, но она была непреклонна.

И да, за год мне тоже влепили двойку – с неорганикой у меня тогда были проблемы. Осенью Ирина Михайловна поленилась принимать у меня переэкзаменовку, просто поставила трояк за год. Зато органику я с тех пор знаю, понимаю и люблю. И вот, что я поняла много позднее – сопротивление тому, что тебе ставят незаслуженные двойки, вырабатывает волю к победе.