Однажды детство кончилось

Я так и не ходил на этот фильм. И ты не ходи, если у вас он идёт. А то будет нечестно.

Я уже переехал на новую квартиру. Она на самом высоком пятом этаже. И у нас есть балкон. В зале. Там можно вешать бельё и курить. Я пробовал курить с пацанами на улице. Не понравилось.

Двор здесь огромный. Очень много детей. Есть футбольная площадка. Мы с пацанами всё время играем в футбол. Девок тоже много. Но все какие-то дуры. Дразнятся и нарываются.

По выходным ездим на море, на Омегу. В прошлом году было веселее на Херсонесе. Помнишь, как мы ныряли там? А потом играли на раскопках? На Омеге очень мелко и полно народу. Плывёшь и натыкаешься на кого-нибудь.

Когда ты вернёшься? Твоя мама говорит, что в конце августа. Это долго. На конверте я написал свой новый адрес. Пиши на него.

Твой Антоний.»

Оля тут же написала ему ответ – на открытке с видом Планетария – они ходили туда с дедом. Ужасно интересно было – звёзды, планеты. И про планетарий Тошке рассказала – пусть не думает, что она тут скучает, пока он там в своём многолюдном дворе в футбол играет. Только вот никак не могла решить, как подписать открытку – своим именем, или всё-таки «Клео». Лучше, конечно, Клео. Красиво. И даже немножко таинственно. Но ведь открытку может прочитать любой – она без конверта. А Оле не хотелось, чтобы их тайну узнали все. И стали бы смеяться, как папа. Поэтому открытка всё лежала и лежала у Оли в тумбочке.

Бабушка каждый день что-нибудь пекла или жарила. Вкусненькое. На день рождения Оли – ровно в середине лета – сделала трёхъярусный торт с грецкими орехами, политый шоколадом. Вот бы такой есть каждый год! Бабушка сказала, что у Оли первый юбилей – десять лет, круглая дата. Народу собралось – вся улица, и дети, и взрослые. Стол поставили во дворе под старой грушей, но дети быстро поели и побежали гулять.

Оля была в новом платье с пышными оборками – тоже бабушкина работа. Бабушка умела делать всё, даже вышивать картины, и главное – обещала научить Олю. Надо только ещё немного подрасти.

На улице под домом росло высоченное дерево неизвестной породы, не плодовое, а простое. Мальчишки сразу полезли, кто выше. Сосед Серёжка забрался выше всех и оттуда дразнил девчонок мелюзгой и слабачками. Оля не выдержала и полезла. Дома-то она наловчилась. Тоненькая, лёгкая и цепкая – куда до неё долговязым мальчишкам. Конечно, забралась выше Серёжки, на самый верх, где даже не присядешь на ветку, такая она тонкая.

Девчонки под деревом шумно выражали свой восторг, а Серёжка начал трясти Олину ветку – вот дурак! Из-за него Оля поторопилась – сделала неловкое движение и зацепилась за ветку оборкой, попыталась её дёрнуть, поскользнулась и повисла на ней – ни туда, ни сюда.

Хорошо, что платье было новое, прочное, но дёргаться всё равно было страшно – а вдруг оборка оторвётся? А ещё было стыдно – подол задрался и открыл всем Олины белые ситцевые трусы в мелкий цветочек.

Девчонки завизжали, мальчишки сначала заржали и начали дразниться, а потом быстро сообразили, что дело плохо и попытались Олю снять, но сделали только хуже – платье начало трещать, ветка гнулась и грозила сломаться. Оля застыла. Ребята потом говорили, что она ух какая смелая – ни разу не пикнула. А Оле просто было очень страшно. Так страшно, что она боялась шевельнуть даже губами. И ужасно стыдно.

Дети позвали взрослых, те вызвали пожарных. Дерево было такое высокое, что ни у кого не нашлось подходящей лестницы. Бабушка внизу причитала, а дед кричал:

– Внуча, не дёргайся! Сейчас тебя снимем. Потерпи! – и рвался сам лезть на дерево.

После этого все местные ребята Олю зауважали. А Серёга даже повёл её посмотреть на щенят – его такса недавно родила. Щеночки лежали рядом с мамой смешные, крохотные, слепые. Половина были похожи на маму-таксу, половина на папу-пинчера, а одна оказалась причудливой смесью: туловище таксино, а ножки длинные, пинчерские, и на пинчерской мордочке уши таксы. Вот она больше всех Оле и понравилась – самая необычная, особенная, не такая, как все. Оля взяла её на руки – собачка доверчиво повернулась к девочке пузом – розовым смешным шаром.

– А что вы с ними будете делать?

– Та шо – кого раздадим, кого утопим.

– Как «утопим»?

– А шо с ними делать? У нас и так три собаки.

Оля почувствовала, как дрожит маленькое тельце. От холода? Или от страха? Девочке показалось, что собачка всё понимает.

Этим же вечером Оля осторожно спросила у бабушки, можно ли взять у Серёжки щеночка – себе. Бабушка категорически отказалась.

– Мне тут собаки ни к чему. А домой – как ты её заберёшь? Путь неблизкий, это не в корзинке перенести с улицы на улицу.

Ночью Оля не спала. Сквозь закрытые ставни сочился тонкий лунный свет, ложился прямо на подушку и делал Олины щёки бледными и влажными. Или это текли слёзы?

Каждый день девочка приходила к Серёжке проведать Клеопатру – так она назвала собачку. Серёжка удивился странному имени, а потом стал звать её Клёпкой и тоже полюбил, выделил из всех остальных. Щенят с каждым днём становилось всё меньше – их быстро разбирали, и Оля боялась, что Клёпка останется одна, и её утопят, как и обещал Серёжка. И ещё она боялась опять говорить об этом, но всё-таки попросила Серёжку подождать до воскресенья, ничего не делать с собачкой. В воскресенье она должна была идти на почту – звонить маме.

Каждый раз Оля хотела взять с собой на переговорный пункт открытку Тошке и отправить её, наконец. Но когда она брала её в руки и читала под письмом свою подпись – Клео, ей становилось как-то не по себе, и открытка отправлялась назад в тумбочку, в томик рассказов Эдгара По.

Телефонов ни у мамы, ни у бабушки в доме не было, поэтому раз в неделю Оля с кем-то из взрослых шла на почту, заказывала разговор и ждала, когда в далёком Севастополе мама тоже подойдёт на переговоры к назначенному времени, а телефонистка громко закричит:

– Севастополь на проводе! Вторая кабина!

И тогда надо быстро заскочить в кабину с номером два, нарисованным прямо на стекле, схватить тяжёлую железную трубку, прижать её крепко к уху и услышать среди шорохов и шуршаний мамин весёлый голос.

Но в этот раз на переговоры пришёл ещё и папа – он как раз вернулся из рейса, тоже был весёлый и счастливый. Оля тут же спросила про Клёпку, и родители дружно согласились. А ещё папа сказал, что он сам приедет к бабушке в конце августа и заберёт и Олю, и собачку. Такого счастья девочка не ожидала. Похоже, её папа с мамой вовсе не собирались разводиться. На радостях Оля даже забыла спросить, не заходил ли к ним Тошка. Но раз мама сама не сказала, значит, нет. Ни разу не заходил. Нашёл себе в своём футбольном дворе новую Клеопатру.

Август – самый быстрый месяц лета. Наверное, солнце выжаривает время так, что оно испаряется, вот дни и становятся такими короткими. Оля возилась с Клёпочкой сутками – кормила из соски, меняла и стирала подстилки в корзинке, а то и заворачивала собачку в пелёнку и носила на руках, как младенца.

Клёпка быстро росла, и скоро уже смешно бегала с Олей наперегонки и всюду хвостиком ходила за ней. Серёжка теперь приходил проведать собачку к Оле. Он оказался совсем не таким уж противным. Даже научил Олю кататься на велосипеде.

Папа приехал на новенькой машине – «жигули» цвета морской волны. Купил, как пришёл из рейса. Соседи (и тётя Муца тоже) гладили машину по блестящим бокам и хвалили папу, а он отшучивался. Оля им ужасно гордилась. И Клёпка папе понравилась.

Отъезд наметили на пять утра. Бабушка пыталась накормить всех, но есть никому не хотелось, тогда она собрала в дорогу целую корзину разной еды. И всё время целовала Олю на прощанье. Неожиданно провожать их пришёл Серёжка.

– Ну ты это. Приедешь на следующий год?

– Не знаю.

– Дай Клёпку подержать.

Взял её на руки и гладил.

– Приезжай.

Оля пожала плечами. Разве от неё что-то зависит?

– Как родители.

А потом дедушка, бабушка и Серёжка долго махали вслед уезжающей машине. И Оля махала. Ей стало жалко уезжать и немножко грустно.

Дорогу в Севастополь Клёпка перенесла спокойно – сидела себе тихо в корзинке, а на остановках ходила в туалет, как все остальные.

Трасса была пустая. Чтобы Олю не укачивало, папа придумал игру: Оля сидела на переднем сидении, смотрела вперёд и описывала своими словами очередной дорожный знак. А папа рассказывал, что он означает и как называется. К концу пути Оля сама уже называла знаки их правильными именами. Папа улыбался и говорил:

– Отлично, штурман!

Больше он Клеопатрой не дразнился. Может, забыл?

Дома Оля научила Клёпку давать лапу, лежать и сидеть по команде. Она оказалась очень сообразительная и преданная. Когда Оля пошла в школу, собачка утром провожала ученицу до калитки и ждала её потом до обеда, не сдвинувшись с места.

Весь сентябрь было тепло и солнечно, и Оля каждый вечер ходила на море. Как же она соскучилась по Херсонесу, по его колоннам, колоколу и шершавым старым камням древней кладки! Море светилось мягким тёплым светом, камни отдавали летнее тепло, и воздух тоже был мягким и как будто светящимся. Клёпка полюбила купаться.

В один из выходных приехал навестить родных Антон. Хорошо, что бабушка с дедушкой у него так и остались жить в их старом доме на Олиной улице, не переехали в новую квартиру. Оля Тошке обрадовалась, а он нахмурился и сердито спросил её, почему она не ответила на письмо. Наверное, обиделся. И Оля честно всё рассказала – про Клео. Они пошли к Оле домой, и она отдала Тошке открытку. С этих пор он стал приезжать каждые выходные и оставался ночевать у родных, а значит, мог гулять допоздна.

В конце октября резко похолодало, даже выпал мокрый снег. Он, правда, тут же превратился в дождь и на земле ни следа не осталось, но воздух сразу стал промозглый, ветер забирался под одежду и выдувал тепло. На улице не погуляешь. Антона отпускали к бабушке-дедушке только по выходным. Ехать надо было с другого конца города целый час на троллейбусе. Это потому, что город растянут вдоль побережья, так, что сам-то он небольшой, но расстояния приличные. Чтобы подольше побыть с Олей, Тошка придумал хитрость: он уезжал из дома в субботу сразу после школы с портфелем учебников и тетрадей на понедельник, делал с Олей уроки и ехал в школу прямо отсюда. А ещё у Оли и Антона провели телефон, и теперь они могли подолгу разговаривать друг с другом среди недели.