Кубок орла

– Швед идет!

– Ка-ак?!

– Он уже за Неманом, ваше величество!

По приказу Петра бригадир скорым маршем отправился с двухтысячной армией к мосту. Среди мертвой тишины грянул пушечный залп. Пренебрегая опасностью, Петр бросился к мосту.

Ему преградил путь офицер:

– Ваше величество! Мюленфельд просил доложить, что наши пушки не стреляют. – Он помялся и нерешительно поглядел государю в глаза: – Точно не знаю. А только сдается мне, что бригадир… изменник.

Раздался новый залп. По улицам метались люди, нагруженные домашним скарбом. Крики женщин и ребят, заливчатый плач, грохот пушек слились в один непереносимый рев. Где-то вспыхнуло зарево, за ним другое. И вот уже со всех концов загорелись пожары.

К Петру прискакал верховой:

– Мюленфельд перешел к врагу, ваше величество!

Через два часа Карл во главе своей конницы, насчитывавшей каких-нибудь восемьсот человек, занял Гродно.

Глава 20

В «Парадизе»

Мартовский туман сплющил Янни-саари. Строения нахохлились, стали как бы тучнее и ниже. Маленькими смешными уродцами, точно отражения в стеклянном шаре, снуют по крепости люди. Под ногами противно чавкает грязь. Болото, кое-где покрытое еще побуревшим снегом, дымится едким паром. Грязные воды Невы, Мойки, Охты, Мьи, Ижоры ползут куда-то в темную даль, в пугающую неизвестность.

Людям все здесь кажется чужим, враждебным. Ни полей, ни лугов, которые так любы русскому глазу, ни тихого говора ручейка, ни кручинной песни. И лес не свой, хотя растут в нем как будто родные сосны, береза да ель. Нет, не тот это лес, если не видно и не слышно в нем ни ласкового костра, ни захватывающего дух разбойного свиста.

Да и откуда быть тут ватаге, когда на каждом шагу стережет западня? То ли дело российские лесные трущобы! Здесь тропинка глухая, там родничок, тут, глядишь, ненароком наткнешься на раскольничий скит, где уж всегда, как бог свят, и покормят и приветят убогого человека. А в Санкт-Питербурхе какие же леса! Куда ни сунься, всюду опушка в воду глядит. Разве рекой бежать? Тоже никак не с руки: бог его ведает, куда приплывешь, с кем встретишься. Всюду рыщет зверем несытым швед. Попадись ему – и перекреститься не даст. Нет, некуда бежать из Санкт-Питербурха. Загнали людей в неведомые края, а никакой корысти не видно.

– Оно, может, мы и не разумеем, – вздохнет иной раз кто-нибудь из работных. – Может, и есть кому радости от места сего проваленного, токмо нам про то не объясняют начальные люди. Темные мы. Кто с нами будет лясы точить?

Глухо протискивается сквозь туман церковный благовест.

Работные облегченно вздыхают и распрямляют натруженные спины.

– Робята, бросай топоры… К вечерне благовестят.

Но из дымчатого полусумрака тотчас же появился обер-комендант крепости, генерал-поручик граф Роман Вилимович Брюс.

– Почему не работают?

Сержант, точно виновный в том, что день слишком быстро угас, ответил робко:

– К вечерне благовестят.

– Не болтать! За работу!

В то же мгновение во всех концах крепости, от надсмотрщика к надсмотрщику, покатилось безрадостное, протяжное:

– За-а ра-бо-ту!

Измученные, голодные люди, подгоняемые бичами, снова вернулись к больверкам[31 - Больверк – бастион, башня с выступом.].

Головкинский и Зотовский проклятые больверки! Трижды переделывали их заново. То инженер не принимал работу, то недоволен был Брюс, а то вдруг, когда все уже налаживалось, ни с того ни с сего трескались стены, оседала земля. Как тут добиться толка, ежели не только тяжелые камни – ноги вязнут по колено в топи!

Генерал при свете факелов обошел крепость и, ежась от сырости, направился домой.

Весть о скором прибытии государя застала Романа Вилимовича врасплох. Всего лишь три недели назад Петр писал, что будет в своем «парадизе» не раньше середины лета. К тому времени Брюс рассчитывал закончить постройку собора, больверков и заново отделать деревянный дворец – небольшие брусчатые хоромы из двух светелок и крохотных сеней между ними.

Он хоть и добросовестно производил работы, хоть и беспощаден был к людям, но меру знал и больше того, что человек может сделать, не требовал. И вот словно шквал налетела недобрая весть: едет. Как будто нарочно до срока, чтобы насмеяться. А Брюсу хорошо знакома была Петрова «насмешка». При одном воспоминании о ней чесалась спина, будто по ней только что гуляла дубинка…

На улице совсем стемнело. По крыше застрекотали частые капли дождя. В горнице становилось холодно, неуютно. Генерал, не снимая грязных сапог, повалился на постель, укутался в ватное одеяло. Он старался заснуть, но это не удавалось ему. В голову лезли разные дурные мысли.

– Э, кат! – вскочил он разгневанно. – Не служба, а кабала!

И выбежал из домика, изо всех сил хлопнув дверью.

Работные едва держались. Топоры, лопаты, молотки падали из онемевших рук. Раскисшая грязь всасывала ноги по щиколотки. От дождя и пота худая одежонка промокла до нитки. Усталость была так велика, что тело почти не чувствовало ударов бичей. Есть и то не хотелось.

– Так-то вы, идолы! – налетел комендант на первого подвернувшегося работного. – Я тебе покажу, как тешить лень!

Работный тупо воззрился на Брюса:

– С зари ведь не отдыхамши…

Генерал даже повеселел от возможности излить на чьей-нибудь голове свою желчь:

– Да не из бунтарей ли ты будешь, что смеешь голос иметь свой? На конька его!

Узника окружил караул. Невесть откуда появились барабанщики. Под проливным дождем, как рассерженные гуси, зашипели факелы. Посыпалась частая барабанная дробь.

– Веди! – скомандовал Роман Вилимович.

Когда штрафного привели на Плясовую площадь, он был уже так избит, что не мог держаться на ногах.

– От каждого десятка гнать сюда по работному! – распорядился комендант.

Он присел под навес. Из плац-майорских хоромин, из дома священнослужителей и из гауптвахты высунулись любопытные головы. Когда подошли представители от десятков, генерал поднял руку. Барабанная дробь резко оборвалась. Два солдата подняли штрафного и усадили на острую спину деревянной лошади. Сержант туго привязал к двум вбитым в землю кольям ступни истязуемого.

В черную пустоту снова покатилась барабанная дробь. Протяжно и глухо заныла труба. Шипели и дергались, вытягивая алые шеи, факельные огни. На деревянном коне извивался и безнадежно стонал человек.

Вдруг ахнул пушечный залп. Где-то грянуло и замолкло «ура».

– Господи! Царь! – вскочил обалдело Роман Вилимович и умчался.

Залп разбудил государя, задремавшего на плече Петра Матвеевича Апраксина[32 - Петр Матвеевич Апраксин (1659–1728) – граф, астраханский, казанский губернатор, с 1722 г. президент Юстиц-коллегии.], брата адмиралтейца.

– Где мы?