Кубок орла

– Дома, ваше царское величество. В «парадизе».

Но государя снова охватила болезненная дремота. Делалось душно и жарко. Он распахнул шубу, широко разинутым ртом глотал сырой воздух.

Когда он выпрыгнул из возка, его сразу забил озноб. Губы высохли и потрескались. Захотелось пить. Приподнятая нога вдруг начала расти и вытягиваться тонким стальным прутом.

Стрешнев и Гагарин повели его под руки к дому. Там, осушив ковш воды, государь ненадолго пришел в себя.

– Как говорится, – попытался он улыбнуться, – где Бог сделал церковь, тут и дьявол поставил алтарь. Задорого отдали нам шведы сей край. Одну только лихорадку задаром отдали.

Стрешнев раздел Петра и уложил в постель.

– Жарко! – лязгнул зубами больной и расстегнул ворот заношенной донельзя рубахи. – Жарко, – повторил он, ткнувшись лицом в подушку, и передернулся от ледяной дрожи. – Шубу накинь… Жарко мне!..

– Чего, государь?

– Шуббб…

На него набросили несколько тулупов. Брюс умчался за лекарем.

Руки государя лежали на животе мертвым крестом. В ушах стоял неугомонный режущий звон. Ноги, так недавно казавшиеся тонкими стальными прутами, вдруг скрючились, превратились в набухшие, узловатые коротышки.

Лекарь застал Петра в полном беспамятстве.

Три недели била царя лихорадка, мучили сухой надрывный кашель и скорбут. Но как только спал жар и вернулось сознание, государь тотчас же потребовал, чтоб ему рассказали о ходе войны.

Узнав, что Карл остановился в Радошковичах[33 - Радошковичи – город в Белоруссии, в 150 км юго-восточнее Вильны, где Карл остановился вплоть до июня 1708 г.] и как будто застрял там надолго, больной воспрянул духом:

– Ай, дал бы Бог… Нам бы только зазря силы не тратить, избегать бы покудова в драку встревать. Нам бы сил понабраться немного.

Царь снова заснул, а отоспавшись и слегка закусив, в тот же день отправился поглядеть на «парадиз».

День стоял тихий, солнечный. Над просохшими наполовину лужами вились первые комариные выводки. Остров был вычищен и прилизан, словно дворики на Кукуе в Москве. Душу Петра заливала горделивая радость:

– «Парадиз»-то мой… Так и блещет! И несхож с Москвою.

– Несхож, – подтвердил сопровождавший государя Апраксин. – Славный град будет. По европейскому чину.

Царь, совсем не желая того, величественно поднял руку:

– На куски дам себя резать, под мамуру пойду, очи выколю себе, а «парадиза» моего не отдам никому! Ибо знаю, что без него не быть Московии Россией, сестрой европейским державам.

Апраксин в восхищении замер и сам почувствовал себя вдруг могучим, способным на великие дела.

– Слышишь ли, морюшко? – крикнул Петр. – Э-эгей! Слышишь ли ты Петра, нового своего государя? Э-гей!

Прохожие останавливались и невольно устремляли взгляд туда, на закат солнца, в сторону Варяжского моря[34 - Варяжское море – старинное название Балтийского моря.], нового моря Российской страны.

Неожиданно Петр обнял Апраксина и пронзительно, по-разбойному, свистнул.

– А не напиться ли нам по случаю выздоровления, Петр Матвеевич? Чтоб чертям тошно стало! Чтоб Карла самого замутило!

Как ни доказывал лекарь, что нельзя еще пить, как ни грозил всякими осложнениями, Петр все же настоял на своем и закатил такой пир, что под конец сам он и все его гости свалились в кучу и лежали до тех пор, пока их не привела в чувство горячая баня.

Глава 21

Ниже не сесть бы

В Санкт-Питербурх приехали Шафиров и вместе с ним многие именитые люди. Среди торговых гостей были Евреинов, Фетиев, Рожины, Турка, Затрапезный и Никита Демидов.

Все они явились к Петру, чтобы поздравить его с успешным окончанием работ по устройству канала Тверца – Цна и преподнести по этому случаю поминки. Государь тепло принял гостей, обещал помогать им в обзаведении фабриками и заводами. Купчины собрались уже откланяться, когда Петр вспомнил о крестьянине Иване Посошкове[35 - Иван Тихонович Посошков (1652–1726) – писатель-самоучка из крестьян, автор известной «Книги о скудости и богатстве».], скромненько и незаметно сидевшем за широкой спиной Демидова.

– Ивашка словно бы хотел говорить?

– Так, государь, – поспешно встал Посошков.

Демидов в свою очередь поднялся:

– Дозволь, ваше царское величество, я первый начну.

– Говори.

– Суть вся в народишке, – начал заводчик. – Ежели промышленному человеку отдать в крепость крестьян, такое дело завернем – иноземцы диву дадутся. Ты, ваше царское величество, прикинь: какой нам споручник вольный работник? Ни к чему он нам. Хочет – у меня сидит нынче, не хочет – как хочет.

Царь крепко задумался. Ему уже не раз доказывали ближние, что без прикрепления крестьян заводчики не могут по-настоящему развернуться. Недостаток рабочих, малая выучка их сказывались на каждом шагу. Но сотворить по челобитной Петр еще не решался. К купчинам он относился сердечно и во многом их поощрял, однако боялся слишком далеко заходить в своих милостях к ним. «Купчина – купчиной, – соображал государь. – Ему и честь и дорога широкая. Только первым хозяином Русской земли во все времена оставаться должен не купчина, а знатный человек, коим держится трон наш».

– Что же касаемо фабрик, – продолжал Демидов, – я так понимаю. Возьми хоть Москву, либо Тулу, не то хоть Урал. Или Шую, к примеру. В ней одной, по бурмистровой описи, шестнадцать кожевенных заводов, одиннадцать мыловаренных, четырнадцать сыромятных да четыре медных, котельного дела и разной медной посуды. А толк какой? Одни свары промеж володельцами! А по-нашенски, гораздей из шестнадцати один завод учинить тебе на потребу и нам на добро здоровье.

Демидова сменил Посошков:

– А по-нашенски, не так. По-нашенски, вот как. В сем месте, к примеру, бедные людишки кожу выделывают, и то добро. Повели всем кожевникам в кумпанию войти, чтоб вопче фабрику содержать. В ином месте крестьянишки из остатних сил тянутся, ткачествуют, а либо рогожи плетут, а либо канаты вьют. И то добро: и они пускай в кумпанию войдут.

Купчины воззрились на Посошкова как на помешанного.

– Или не так говорит? – спросил Петр.

Ответил Шафиров:

– Ежели бы сие в Европе, доподлинно великое вышло бы дело. А у нас народ темный. Вам ли, ваше царское величество, неведомо, каково русские темные люди противу всякой новизны восстают? Сотвори им добро, подай им машину европейскую и немца для обучения – они такой вой поднимут, святых выноси. Именитые ж люди только и чают, как бы скорей по вашему царскому отеческому совету обладить заводы и фабрики по европейскому чину.

К словам Петра Павловича нечего было прибавить. Он сказал все. Посошков ушел посрамленный. Петр указал немедленно приступить к переписи всех мелких российских промыслов.

Мечта торговых гостей задавить ремесленную и промысловую бедноту, вечно сбивавшую цены на рынке и славившуюся выпуском товаров, часто во много раз лучших по качеству, чем фабричные, претворялась в жизнь.

Отпустив именитых людей, царь не передохнув отправился с Шафировым на сидение к Брюсу. Там его уже давно поджидали Стрешнев, Апраксин, Гагарин, Корсаков и прибыльщик Курбатов.

Едва войдя, Петр кивнул Апраксину:

– Начинай.