Кубок орла

– Да небось и на мне крест на шее. Я не так, чтоб уже совсем без прибавки, – пошел на попятную Турка. – Я норовлю по-христиански, как лучше.

Он принялся что-то долго высчитывать, немилосердно теребил пуговицу на кафтане, фыркал и то и дело обращался с немой просьбой о помощи к Петру Павловичу.

– Ладно! – вздохнул он наконец. – К рублику с полтиною пятачок прикинуть можно.

– То не цифирь, – отверг Шафиров.

– Погоди! – топнул Ромодановский. – Я им ужот пропишу цифирь. Всех верховодов выловлю и языки повырываю. Больно умен язык стал у них.

– А больше пятака никак невозможно, – огорченно потупился Турка. – Себе в убыток.

Начался торг. От святости купчины не осталось и помина. Мертвое лицо его ожило, пошло багровыми пятнами. Он стал даже как будто выше ростом.

– Семь копеек, и ни деньги больше! Пускай давятся нашим добром. Семь. Семь! Ни деньги боле! Семь!

Кое-как сошлись на трех алтынах.

Когда Турка собрался проститься, князь-кесарь грубо схватил его за рукав:

– А верховоды кто?

Купчина перекрестился:

– Христос с ними. Я зла не имею на них… Вот нешто малец, что у меня в учениках ходит, Васькой звать, знает про них… А я зла не имею.

Ромодановский приказал немедленно доставить Ваську в приказ.

Глава 3

Иудин Опаш

Васька сразу полюбился Федору Юрьевичу. На вопросы он отвечал бойко, не задумываясь, был почтителен и, если чего-нибудь не знал, так прямо, не путая, и говорил, что не знает.

Однажды после какого-то очень важного сообщения ученика князь-кесарь до того растрогался, что погладил его по голове и наградил алтыном. Видевшие это приказные и каты поразинули рты. «Без злого дела часу прожить не может, – подумали они про себя, – а сердце христианское имеет».

С тех пор все окружавшие князя-кесаря стали относиться к Ваське не только с уважением, но и с некоторым даже трепетом.

Точно следуя советам Преображенского приказа, ученик держался на фабрике так, что к нему не мог бы придраться даже самый недоверчивый человек. Был он мальчиком послушным, тихим, очень много молился и всегда, без всякой на то просьбы, кому-либо прислуживал.

Однажды Васька пришел к Федору Юрьевичу в необычное время.

– К нам на фабрику атаманы забрались! Послы от ватаги!

Ромодановский бросился к мальчику:

– Где? Когда? Какие ватаги?

Через несколько минут к фабрике неслись во всю прыть переряженные солдаты и поручик.

Три посла от станичников, обо всем договорившись с товарищами, явились к мастеру.

– Мы к твоей милости, – сняли они шапки… – Потому как ткачи мы и желаем на дело стать.

Мастер повел их к станкам и, убедившись, что они кое-что смыслят в работе, стал снисходительней.

– Ви беглий?

– Не то чтобы что… а ежели того, – неопределенно ухмыльнулся один из станичников, – то, как бы сказать, и не того.

– Беглий! – не без удовольствия мотнул головой Струк. – Но я имей добри серс. Пусть приказни ищет закон. Мой забот искать кароший работни для фабрик. Будете не лениться, будет вам карашо.

Разбойные отвесили низкий поклон и испросили разрешения приступить к работе со следующего дня.

– Только завтр до сольнц надо быль здесь, – согласился Струк.

Этого и надо было ватажникам.

«Ищи ветра в поле, – переглянулись они, выйдя за ворота. – Дожидайся…»

– Самые они и есть, – шепнул Васька поручику и на одной ножке ускакал прочь.

Прежде чем улечься, мальчик раздул огонек и забрался под койку. Сердце его тревожно забилось. Он несколько раз уже тянулся к сучку, искусно закрывавшему выдолбленную в бревне дыру, и тут же отдергивал назад руку с таким мучительным стоном, будто его обжигало горячими углями.

– Господи, избави от всякие скорби, гнева и нужды, – слезно помолился он. – Призри на раба Ваську Памфильева…

Хорошенько настрадавшись, Васька прильнул к заветному тайнику. Мгновенно позабылось все. Стало тепло и уютно. От полноты чувств хотелось плакать.

Он перебрался на койку. К груди ласково прильнули монеты. Васька на ощупь пересчитывал их, складывал стопочками, разговаривал с ними, как с живыми милыми существами. У него было уже пять рублей и три деньги. Целый клад. С такими деньгами смело можно было начинать свой собственный торг. Мало ли в его тринадцать лет по Китай-городу ходит пареньков с лотками! Или Васька хуже других? Но ученик не спешил. Страх, что он может проторговаться, удерживал его. «Погожу, – подумал он. – Годочка через четыре женюсь, тогда в самостоятельность взойду».

Васька не заметил, как в приятных мечтах заснул. Снились ему расставленные солдатскими стройными рядами денежные колонки. Он коснулся пальцем алтына, и вдруг алтын весь засиял, стал червонцем! Чулан наполнился звоном и нестерпимым сверканием. Золотой ливень хлестнул Ваську по голове. Он вскрикнул и проснулся в смертельном ужасе.

Кто-то, весь в крови и со связанными руками, рвался к его роже:

– Все едино убью, опаш иудин!

Васька вгляделся и узнал одного из преданных им станичников.

Арестованного увели в Преображенский приказ и там заперли в подвале с другими, тоже изловленными у фабрики, его товарищами. Вскоре заскрипели ржавые петли. Дверь раскрылась. Хилый огонек свечки больно резнул глаза. Колодники зажмурились.

– Не приобык в лесу к почтению, идол? – лягнул одного из них в грудь приказный.

Колодник сделал вид, что не понял.

– Встань, когда царев человек говорит!

Из-за спины приказного несмело высунулась голова Васьки:

– Он, он!