Кубок орла

Размазывая по лицу кровь и спотыкаясь на каждом шагу, Меншиков догнал Петра у самых дверей.

Все было так, как говорил Евстигней: дверь с черного хода не заперта, в сенях – ни души. У порога в приемный зал безмолвно ждал споручник дьякона – дворецкий.

Монс сидела, прижавшись к Кейзерлингу, и поила его с ложечки каким-то сиропом. Вдруг ложечка выпала из ее руки: она увидела в зеркале безумное лицо государя.

Далеко в сторону отлетел стол. С грохотом просыпались бутылки, чашки. Зазвенели вышибленные оконные стекла, треснули рамы. Схватив немку, Петр поднял ее и стукнул грудью о край стола. Меншиков облапил посла и вынес в соседнюю горенку.

Неожиданно царь прекратил расправу.

– Пантрет! – топнул он ногой. – Живо! Ворочайся!

Еле живая Анна Ивановна поползла в опочивальню и вернулась с украшенным бриллиантами портретом царя.

Петр вырвал из ее рук знак былой своей милости и передал Меншикову.

– За верные службы жалую вас, светлейший, сим пантретом моим. А тебя, – повернулся он к Анне Ивановне, – лишаю всего: и поместий, и хором, и холопов. А ежели где увижу на улке, псами затравлю, так и знай…

Глава 6

Испытание

«Крепкая пушка Санкт-Питербурху» – Выборг был взят. Брюс завоевал всю Карелию, Рига сдалась…

– Тут бы и учинить докончание, – там и здесь стали раздаваться голоса. – Не весь же мир Божий нужно нам воевать. Как бы, за большим погнавшись, малого не потерять.

Но так как дальше сетований никто не шел, государь пока что не трогал недовольных.

– Да и недосуг мне, – отмахивался он. – Мне к войскам торопиться надо. Вот только окручу племянницу Аннушку с герцогом Курляндским Фридрих-Вильгельмом, и марш. Было бы лишь на кого государство оставить… На кого только?

Думка о «достойном заместителе», Сенате, все больше беспокоила государя. Он окончательно убеждался, что нужна такая коллегия, «в коей сановники были бы связаны круговой порукою, следили друг за другом и отвечали один за всех и все за одного».

– Покель государственное хозяйство крепче вотчинного, надлежит мне сидельцев иметь, кои блюли бы мое добро, – решительно объявил Петр на сидении двадцать девятого февраля 1711 года. – За сим и собрал вас, чтоб кончить.

Прибыльщик Курбатов тотчас же приступил к чтению денежных отчетов. Похвалиться ему, к сожалению, было нечем. Во всей стране процветало ничем почти не прикрытое казнокрадство, граничащее по дерзости своей с грабежом.

По мере чтения лицо государя все больше вытягивалось и темнело. Ближние со страхом следили за ним, предчувствуя близкую бурю.

– Воры! Изменники! У нас ведь война! – стукнул Петр кулаком по столу. – Доколе же, Господи, врагам родины потакать? Свои, а во сто крат хуже шведа проклятого!

– А все отчего распустились? – вмешался Стрешнев. – Не потому ли, что ваше царское величество всегда в отлучках?

– Дескать, – подхватил Шафиров, – где ему за государственностью надзирать, коли он и в столице-то, почитай, не бывает.

Царь поочередно оглядел присутствующих и решительно повернулся к кабинет-секретарю Алексею Васильевичу Макарову[50 - Алексей Васильевич Макаров (1675–1750) – выходец из посадских людей, кабинет-секретарь и особо доверенное лицо императора.]:

– Пиши: быть в Сенате графу Мусину-Пушкину, Стрешневу, князю Петру Голицыну[51 - Петр Алексеевич Голицын (1660–1722) – князь, подозревался в связях с Софьей и стрельцами, за что был брошен в застенок, но затем оправдан. В 1700–1705 гг. – посол в Вене, затем наместник в Архангельске, Киеве, губернатор Риги, сенатор.], князю Михаиле Долгорукому, Племенникову[52 - Племенников (Племянников) Григорий Андреевич (1658–1713) – начальник Расправной палаты, затем сенатор.], князю Григорию Волконскому, генерал-кригсцалмейстеру Самарину[53 - Самарин Михаил Михайлович (1659–1730) – генерал-кригс-цалмейстер армии (то есть заведующий амуницией) с 1708 г., сенатор, с 1725 г. действительный статский советник.], Опухтину, Мельницкому… Всего девять персон. – Он подумал и прибавил: – Еще про обер-секретаря позабыл. Быть обер-секретарем Анисиму Щукину[54 - Анисим Яковлевич Щукин (167?–1720) – обер-секретарь Сената.].

И встал:

– Поздравляю вас, господа Сенат!

Распустив собрание, Петр сам настрочил указ:

«Повелеваем всем, кому о том ведать надлежит, как духовным, так и мирским, военного и земского управления высшим и нижним чинам, что мы, для всегдашних наших в сих войнах отлучек, определили Управительный Сенат, которому всяк и их указам да будет послушен так, как нам самому, под жестоким наказанием или смертию, по вине смотря. И ежели оный Сенат, через свое ныне перед Богом принесенное обещание, неправедно что поступят в каком партикулярном деле и кто про то уведает, то, однако ж, да молчит до нашего возвращения, дабы тем не помешать настоящих прочих дел, и тогда да возвестит нам, однако ж, справясь с подлинным документом, понеже то будет пред нами суждено, и виноватый жестоко будет наказан».

У крыльца государя дожидался возок. Но день стоял безветренный, солнечный, и Петр, отпустив возницу, побрел домой пешком. В ту же минуту, переряженные гулящими, на улице появились десять «языков».

Царь заметил их, раздраженно погрозился кулаком:

– Какого черта вы вяжетесь? Что я, махонький, что ли?

«Языки» исчезли ненадолго и вернулись уже в долгополых кафтанах раскольников.

«Эка неугомонный у меня Федор Юрьевич! – снова признав ряженых, улыбнулся царь. – Шагу ступить не дает мне».

Перед одним из домов Петр неожиданно остановился и принялся разгребать ногами снег.

– Чей двор? – крикнул он. – Чей двор, спрашиваю, янычары проклятые?!

Подув на стекло, Турка припал к нему носом и вгляделся:

– Батюшки! Царь!

Васька, забавлявший внука Андрея Петровича, едва услышал восклицание, юркнул в смертельном испуге под лавку.

На хоромном крыльце Петр столкнулся лбом об лоб с кинувшимся к нему навстречу хозяином.

– Так-то ты, схимничек, приказы мои выполняешь? Так-то ты в чистоте улку содержишь? – зарычал государь. – Почему бревна выломаны в мостках? А? Почему навоз валяется посеред самой дороги? Видел ты таковскую азиатчину на Кукуе? У-у, харя елейная!

Купчина терпеливо выслушал ругань и метнул низкий, по монастырскому чину, поклон.

– Поелику возможно, блюдем, ваше царское величество. Что же касаемо мостков, нешто убережешься от воров? Иных ловил – жалуются, топить-де нечем. Что с ними содеешь!

Васька обомлел. Петр сел как раз против него и каждую минуту мог задеть его протянутыми ногами.

– Топить, говоришь, нечем? – уже спокойней спросил царь.

– Мочи нет… Измаялись мы с ними.

– Так, так… А все ж пеню плати, мил человек. Десять рублев, как по приказу.

Турка безропотно засеменил к сундуку.

– Десять рублев пени, ваше царское величество, на, держи. А сие вот в правую длань твою. Тут, преславный, тыща, на воинство христолюбивое. Давно приготовил. Прими Бога для.

На столе появились бутылки, окорок, студень, стерлядь, капуста, пироги, грибы, кура во щах. Густо запахло чесноком и рассольным духом.

– Садись, чего суетишься, – указал Петр хозяину на стул и вдруг заглянул под лавку.