–
А вот оружие посерьёзнее – рогатина, – принёс Грут третью разновидность копья. – Но у нас мало им пользуются. Это оружие пешего боя. А мы-то бьёмся конными. Для славян такое оружие в самый раз. В их лесах с лошадьми особо не развернёшься. Я привёз эту рогатину из совместного похода с аварами на Византию. С нами и славян много ходило.
Копьё выглядело внушительно. Длина древка, была такой же, как у боевого копья, только раза в два толще. Наконечник имел форму широкого пера длиною около сорока сантиметров, напоминавшую двулезный меч.
Словно угадав его мысли, Грут произнёс:
–
В бою нет оружия страшнее. Пробивает любую бронь. Нужда случится, славяне ими рубятся как мечами. Без войны – на зверя с ним ходят. И я для охоты держу.
– Наконец-то ты мне всё и растолковал.
– А когда раньше-то было? Некогда. Твоё величество то воюет, то амуры крутит, – панибратски оправдывался опьяневший конунг.
Оказывается, он подливал себе не только квас.
«Знает, чем подколоть», – хотел было обидеться на Грута Павел. – «Заехать бы тебе в ухо, княжеская твоя рожа. А что? Пётр к боярам частенько кулаком прикладывался. Ещё больше за это уважали». Но, вместо мордобития, подвинул свою порожнюю чашу и прорычал:
– Ишь, развеселился! Взялся угощать, так угощай. Разбаловал я вас. Нюх совсем потеряли.
Грут, почуяв что немного переборщил, с готовностью наполнил её.
– Не серчай, Само. Не со зла я. За тебя переживаю. Вижу, как маешься. Ты как будто не от мира сего. Оттого это, что совестливый ты больно. А это первый вред для воина.
– Ладно, не жалобь. Разберусь, как-нибудь. Давай лучше выпьем и споём.
– Вот это по-нашему, – обрадовался Грут и в один замах осушил свою чашу.
Павел поддержал его, и они затянули в два голоса:
…Ещё немного, ещё чуть-чуть, Последний бой он трудный самый, А я в Россию домой хочу, Я так давно не видел маму.
– И откуда ж ты столько песен душевных знаешь? – спросил, утирая пьяную слезу Грут.
Вошла Неждана:
– Как славно поёте. Сердце так и обмирает.
Тут в юрту с гуляющими мужами государства без всякого предупреждения ворвался Драгмир:
– Король! Что же это происходит!?
Все разом повернули головы на нарушителя спокойствия.
– Опять хазары? – схватился за саблю Грут.
– Нет, болгары.
– Что болгары? – непонимающе икнул Павел.
– Гульна согласна выйти за меня при одном условии.
– Каком таком условии?
– А таком: чтобы я остался с ними и перешёл на службу к Аспаруху.
– Ну и что же… Достойный хан – достойная служба.
– Да ты что, король. Из-за женщины я своего короля и повелителя не брошу.
– Слушай меня, Драгмир, разрешаю принять решение самому. Какое бы оно ни было, препятствий чинить не буду. Это моё королевское слово.
В юрте повисла тишина. Было слышно, как жужжат насекомые.
– Думай, Драгмир. Ты не мальчик, а воин и мужчина. В жизни каждого мужчины бывают мгновения, когда важное решение должен принять сам.
Конунг грозно сдвинул брови и прорычал:
– Неждана! Где служанки? Я что, сам буду обслуживать короля?
– Мне и самой не в тягость.
– Я сказал – служанки.
Неждана наполнила три чаши и вышла из юрты.
Пока длилась эта сцена, Драгмир еле сдерживал молчание. Едва за Нежданой задёрнулся полог, он схватил чашу и жадно припал к мёду. Двое товарищей поддержали его.
Переведя дыхание, Драгмир произнёс:
– Я люблю болгарскую принцессу. Но как мне поступить с моей честью?
– Сложный вопрос, – согласился Грут.
– Боги мне даровали лишь одну честь. Если я её заберу с собой, то здесь у меня не останется чести. А если я её оставлю здесь, то как мне жить без чести там?
– Не говори загадками. Поубавь своё красноречие, Драгмир, – опять встрял Грут.
Павел сидел молча. На фоне последних событий он считал себя не вправе вмешиваться в судьбу своего конунга.
– Какие загадки? Я на мече клялся королю и королеве в своей вечной преданности. Я не могу нарушить клятву?
– Я тебя освобождаю от неё.
– Но этого мало. Я себя не освобождаю.
– И как же тогда ты поступишь?