– Я? Сергей.
– И чего тебе?
– Вы меня звали?
– Кто? Я? Тебя?.. Кто тебе сказал?
– Алипий.
– Алипий. А ну давай его сюда.
Долго ищут Алипия, затем приводят его к наместнику, который уже и забыл, зачем посылал.
– Ты кто?
– Я Алипий.
– Зачем пришел?
– Так ведь вызывали.
– Кто? Я?.. Кто тебе сказал?
– Отец Фалафель.
– А ну-ка давайте его сюда.
Проходит еще полчаса в поисках Фалафеля. Наконец он появляется и, застенчиво улыбаясь, останавливается напротив наместника.
– Ты кто?
– Я?.. Фалафель.
– Чего приперся?
– Мне сказали, что вы меня зовете.
– Кто? Я? Ты сдурел, что ли? А ну-ка, садитесь все быстро!
Все садятся.
Оглядывая злобным взглядом присутствующих:
– Вы что думаете? Из монастыря захотели? Вы думаете, я не знаю, как вы к наместнику относитесь?.. Да еще у него за спиной?.. Да я только одно слово скажу, как вы все у меня полетите тут верх тормашками… Быстро полетите все вон… И ты тоже, – добавляет он, особо почему-то отличая отца Фалафеля и показывая на него пальцем.
Фалафель молчит.
– Ты оглох?
– Да, нет вроде. На слух не жалуюсь.
– Поговори у меня… Чтобы завтра твоего духа тут не было.
– Как скажете, – смиренно говорит отец Фалафель, не в первый раз изгоняемый из монастыря отцом наместником.
– И ты тоже, – говорит наместник, разочарованный реакцией Фалафеля. – И ты!.. И ты! И ты тоже… Вон все из монастыря!.. Чтобы я вас больше тут не видел… Ишь, наместник им не нравится. А кто вам нравится, интересно? Может, духовник ваш чертов? Так он первый вылетит отсюда прочь, так что даже его богатая мамочка не поможет!.. Где он?
– Кто, батюшка?
– Ты что, дурак?.. Где духовник ваш, Иов?
– Так ведь он в Столбушино.
– Так приведите его сюда, пока я вас всех…
На следующий день, с утра, происходят два события. Во-первых, отец наместник появляется на утренней трапезе, что случается с ним крайне редко, а во-вторых, утренняя трапеза проходит в совершенном молчании. Слышно только звяканье ложек и тихие просьбы передать хлеб или салат. Отец наместник тоже сидит молча, не пытаясь ни разговаривать, ни острить.
Потом он стучит несколько раз чайной ложкой по пустой чашке и говорит негромко, слегка смущаясь и ни к кому в особенности не обращаясь:
– Благодарю за понимание.
Пауза. Всеобщая неловкость. Спектакль заканчивается. Занавес.
26. Краткое замечание о природе терроризма
Это было давно.
Но с тех пор ничего не изменилось.
Что-то подсказывает мне, что не изменится и впредь.
Возвращаюсь домой из поселка. Иду по турбазе, а затем по туристской тропе. Навстречу – Петя и Тамара. На Пете – его вечная кожаная, неопределенного цвета, шинель, в которой он родился и в которой, по всей видимости, и умрет. Когда-то белый картуз чудом держится на затылке. Сразу видно, что Петя очень расстроен. Размахивает руками, заикается, матерится. На лице Тамары – тоже неподдельные печаль и грусть.
– Петя, – говорю я, надеясь, что он не будет слишком заикаться. – Что случилось?.. Или тебя погнали с места деревенского старосты?.. Тогда прими мои искренние соболезнования.
– Ты слушай… Слушай… Слушай… – бормочет Петя, помогая себе руками. – Ты, вон, не понимаешь, наверное, как нашего бра…та рабочего дурят… Рабо…чега…Чаго…Чего… Чего… Го…Го…
– Я и не знал, что ты рабочий, – говорю я, пытаясь представить Петю возле доменной печи или, на худой конец, рядом с токарным станком.
Но тут Петя закашливается, начинает икать и издает сразу столько нелепых звуков, что вопрос о его рабочем происхождении остается само собой открытым.
Откашлявшись же, он поправляет картуз и говорит, почти не заикаясь:
– Ты, вон, небось, с рынка идешь, продовольствие несешь, а того не знаешь, как советская власть издевается над народом.
Тут он снова матерится и машет руками.
– И как? – интересуюсь я.