Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

– Тебя просили?.. Нет, скажи, тебя просили?

Наталья, робея, отвечала:

– А чего просить, если мы его и так собирались купить?.. Ты что, забыл?

– Я-то ничего не забыл! – скрипел Борик, озираясь по сторонам и не желая, чтобы кто-нибудь слышал эту перебранку. – Ты хоть видела, что ты мне покупаешь, или нет?

– Ну, Боря, – отвечала Наталья. – Конечно, я видела. А ты как думал?

– Я думал, что это надо быть идиоткой, чтобы купить такой рюкзак…Ты хоть понимаешь, что он не гармонирует ни с одной курткой? Или у тебя совсем уже крыша поехала?

Наталья оскорбленно молчит.

– Или ты не знаешь, что вещь всегда покупается для ансамбля, а не просто так?.. И что?.. Ты можешь представить себе, что с таким рюкзаком я выйду на улицу… Ты хоть знаешь, что такое имидж?

Последняя сцена.

Борик берет злополучный рюкзак и швыряет его в кусты.

Долгая пауза.

66. Отец Илларион. Сомнительные речи. Молчание

И еще говорил однажды Илларион, обращаясь к какому-то сильно выпившему труднику, случайно оказавшемуся в этот час в пустой аллее. Речь же его в тот день была посвящена человеку и звучала совсем недолго, быть может, до ранних вечерних осенних сумерек, которые окутали монастырь, и пришло время вечерней молитвы.

– Что это значит, – спрашивал Илларион, обращая свой вопрос к свернувшемуся на скамейке спящему труднику. – Что это значит, что Спаситель всегда не только требует от нас отказаться от груза лишних вещей и забот, но хочет, судя по всему, ввергнуть человека в нищету, голод и холод, лишив его самого насущного и необходимого? Что ответим мы, например, на эти страстные призывы уподобиться прекрасным лилиям, которые не заботятся ни о своих нарядах, ни о том, что ожидает их в будущем, всецело положившись на Божью волю?

Одна евангельская сентенция помогает нам понять то, о чем хочет сказать Спаситель.

А говорит Он вот что: «Там, где сокровища ваши, там и сердце ваше».

Что это значит, если это вообще что-то значит?

Что это за сокровища, от которых зависят наши сердца?

И что за связь между этими сокровищами и человеческим сердцем, которое так зависит от чего-то другого?

Спаситель говорит о сокровищах, верно. Но разве не слышим мы в его словах иронию и насмешку? Так, словно Он торопится поскорее объяснить нам, что же представляют собой на самом деле эти бесценные «сокровища», которые даже осмеливаются указывать нашим сердцам.

А между тем, оно всегда рядом, это сокровище – или точнее, эти бесчисленные сокровища, которые уже ждут нас, когда мы приходим в этот мир, и которые провожают нас, когда мы его покидаем.

Они приходят, чтобы человек стал счастливым, и ведут его за собой, не слушая никаких возражений и принуждая нас взять в руки перо или карандаш, мастерок или линейку, астролябию или лопату – все то, что помогает нам строить и учить, растить пшеницу и плавить железо, возводить храмы и дороги и искренне гордиться тем, что мы так много умеем и так много знаем, что наше знание можем легко претендовать на имя Божественного и Вечного.

Об этом, собственно, слегка насмешливо и говорит Спаситель, предупреждая человека от того, что привлекает его поначалу блеском и красотой, а потом проникает в душу, делая ее неспособной к познанию истины и к сердечной чистоте, открывающей дорогу к Царствию Небесному.

Ибо – говорит Он – «где сокровища ваши, там и сердца ваши».

А где сердца ваши, там начинаются сокровища ваши, равно способные отправить в Преисподнюю или, напротив, поднять в Царствие Небесное, куда не ведет отсюда ни одна тропа.

– Оглянись вокруг себя, человек! – говорил отец Илларион, вставая со скамейки и, судя по всему, обращаясь к спящему труднику. – Для того ли мы приходим в этот мир, чтобы строить и возводить, сеять и познавать вместо того, чтобы прислушаться к той мелодии, которая приходит к тебе из глубин твоего сердца?

Не оттого ли отворачивается от нас Господь, что наши сокровища вызывают у него смех, а в нашем желании устроиться на земле Он видит еще одну несусветную глупость?

Но прежде всех других вопросов должен быть задаваем вот этот.

Что это такое, чему мы, легко и не задумываясь, даем имя человек

Не следует ли нам пойти другим путем и просто расстаться со всеми нашими доказательствами и теоретическими построениями, чтобы сразу войти в мир, который не знает ни доказательств, ни логики, ни здравого смысла, предлагая нам взамен что-то гораздо более ценное, чем все сокровища мира?

Так, как входят в ледяную воду, чтобы вытащить утопающего. Как бросаются в огонь, чтобы спасти дворовую кошку.

Нам скажут, наверное, – но оставив все позади, что мы можем надеяться получить взамен?

И я отвечу – ничего.

Ибо это ничего есть подлинное ничто, не знающее никакой вещи и никакого события, а также никакого прошлого и никакого будущего, потому что это будущее уже свершилось, а прошлое никогда не начиналось.

Пустота – вот подлинное имя этого ничего.

И человек, постигая самого себя, наконец, постигает себя как Пустоту.

То, что может хранить в себе всю Вселенную, но ни в чем не нуждается, довольствуясь самим собой.

Не напоминает ли нам это реку Стикс, которая навсегда лишала тебя памяти и языка, ведь там, где царит Пустота, там также царствует и ничем не нарушаемое молчание, где каждое слово словно отрицает само себя и, наконец, перестает существовать, ибо такова его судьба – быть ни о чем.

– Вот почему, – сказал отец Илларион, поднимаясь со скамейки, – я не считаю больше возможным облекать наши мысли в слова, надеясь, что кто-нибудь поймет хотя бы немного из того, о чем мы в последнее время говорили.

Сказав это, он постучал по скамейке, призывая трудника подниматься, и даже сказал ему что-то вроде «Пора идти» или «Царствие Небесное проспишь», а сам пошел по аллее и скоро исчез, оставив после себя сладкий запах, похожий на запах земляники, невозможный в это время года.

67. Сценки из монастырской жизни. Кагора пожалели

1

Мужик из местных вошел в храм и тут же опустился на скамейку с глухим стоном.

«А-а», – сказал он, оглядываясь по сторонам. Храм был почти пуст, за исключением одного только Алипия, который читал положенный по времени Псалтырь, да сидящей на скамейке женщины, покосившейся на вошедшего и на всякий случай немного отодвинувшейся в сторону.

«А-а», – требовательно повторил мужик и, ударив себя в грудь, вдруг спросил:

«Бог. А есть он, Бог-то?»

«А то», – женщина вновь покосилась на вошедшего. – «А чего бы это Ему вдруг не быть?»

«А с чего бы быть?» – упрямо сказал мужчина, пытаясь заглянуть женщине в лицо, словно ожидая от нее каких-нибудь серьезных разъяснений.

«Не балуй», – строго сказала та и отодвинулась от сидящего почти на край скамейки.

«Я – что? Я – ничего», – с горечью сказал мужик, а потом опять ударил себя в грудь, так что гулкое эхо прокатилось под сводами храма, а читающий псалтирь Алипий прервал чтение и обернулся.