Для метро

– Я не спешу.

Ты вздохнул и рассказал мне о Праге.

– Вначале она маячила где-то на задворках сознания. А потом стала набирать силу. Я всё сильнее осознавал, как мало держит меня в родном городе, и как, в сущности, я от него уже далёк, – ты ненадолго задумался, глядя в окно на аккуратно подстриженные кусты.

– Там у меня был один знакомый, причём шапочный. Он работал паталагоанатомом в городском морге и был твёрдо уверен, что все люди, которые живут сейчас рядом, рано или поздно будут лежать у него на столе. Как-то он сказал мне: «Вот, смотри, ещё три дня назад Армен веселился в компании молоденьких потаскушек и грязно интриговал против ближайшего конкурента, а сегодня я держал в руках его увеличенную печень». При этом он странно, и, как мне показалось, оценивающе, оглядывал меня. Это и стало последней каплей. Я ни за что не хотел оказаться в больших, покрытых чёрным волосом руках этого неприятного человека. При этом больше всего пугала неотвратимость: останься я там – и всё, что будет дальше, ясно, как божий день. Известно, какая жизнь меня ждёт, со смертью не всё так очевидно, но это как-то не радует, и в конце этот, с мёртвыми глазами. Оставалось одно – бежать без оглядки от этих глаз, от поджидающих латексных рук, из этого жуткого вязкого болота. Немедленно.

– А семья?

– К тому времени я стал совершенно свободен.

Я перегнулась через стол и провела рукой по твоим волосам. Ты чуть вздрогнул, взглянул на меня вопросительно. Я улыбнулась в ответ, взяла запотевший бокал с изящной талией, делая большой глоток, не отвела глаз.

– Ты уехал навсегда?

– Да.

– И давно ты здесь?

– С месяц.

– Понятно…, – мне показалось, что ты не хочешь больше об этом.

– Ну, и где утопенцы?

Ты оживился.

– Утопенцы нужно заказывать не сразу. Это не вобла. Сначала нужно выпить пару кружек, и лишь когда придёт желание подкрепиться, стоит позвать пана верхнего.

– Уже пришло. Часа два назад.

– Тогда пора.

Утопенцами оказались бледные, острые, пропитанные уксусом колбаски с маринованным луком. Их принесли в огромной стеклянной банке, литров пять – не меньше, чтобы уже при нас выудить на тарелки.

– Вкус неожиданный…. Они это едят?

– Они этим закусывают! Не понравилось? Я закажу что-нибудь другое…

– Нет, всё хорошо. Как закуска – очень хорошо. Никогда не ела маринованной колбасы. Твои чехи – большие шалуны!

– Это ещё что! Мне говорили, что церемония поглощения утопенцев такова: правильный официант приносит банку на стол, непременно облизывает свои пальцы, запускает ручищу в банку, выуживает колбаски, а затем даёт облизать пальцы вам!

– Какое счастье, что нам попался неправильный официант!

–Да, для полноты картины знай, что утопенцы – утопленники по-чешски.

– Кошмар какой!

– Это потому, что они имеют слегка синюшный вид…

– Аппетитно….

Тут из угла, где сидел седой усач донеслось:

– Перестройка!

В зале наступила полная тишина. Я напрягся. Отношение к моим бывшим соотечественникам со стороны чехов было, скажем мягко, неоднозначным. Сам я всегда старался говорить на их родном языке, но он весьма не прост, и меня выдавало чудовищное произношение. Молодые официанты снисходительно улыбались, пожилые – сразу переходили на русский.

Старик поднял кружку и добродушно крикнул:

– Растропович! Путин – курва!

Ты поднял кружку в ответ, улыбнулся мне:

– Нас вычислили! Агентурная сеть раскрыта….

– Пойд ке мне! – донеслось из угла. Чех приветливо махал рукой. Лоснящийся красный нос с головой выдавал пристрастия своего обладателя, – Витейте!

Ты взглянул на меня.

– Пойдём, – я поднялась, подхватив кружку и тарелку с «утопленниками», – Но ты по-чешски говоришь уже, беженец?

– Розумим, млувим. Малеи….

– Ну, и хорошо, – мы двинулись за стол к старику.

Дома я вряд ли стала бы заводить знакомства с завсегдатаями пивных, но здесь – и пивные и их посетители выглядят чуть иначе. Да и что такое какой-нибудь Карлов Мост без людей? Призрак. Так что будем погружаться в загадочные пучины народных масс.

Когда мы проходили мимо спорящих толстяков, они улыбнулись, подняли кружки, а женщина сказала, тщательно выговаривая буквы:

– Не боитеся, он – хороши! Мы все – хороши!

– Ян Гус! – почему-то ответила я, и все рассмеялись.

Вскоре мы сидели за большим столом вместе со всеми, кто был в это время в кабачке. Кружки то и дело взмывали вверх, официант едва успевал их приносить и уносить. Как только у кого-то заканчивалось пиво, тут же на месте пустой кружки появлялась полная.

– Здесь так принято – пока не остановишь, тебе всё время будут приносить ещё!

– Тогда мне стоит притормозить…. А не то осмотр метрополитена может быть омрачён.

Я плохо понимала, о чём мне говорили на языке, в котором изредка угадываются знакомые слова, но сами чехи, особенно кто постарше, в школе учили русский. Не очень, впрочем, хорошо, да и давно. Твои познания в чешском тоже оказались значительно скромнее, чем я полагала, но постепенно взаимопонимание усиливалось. Большая политика примирения наций решалась под тёмное легко, на зависть скучным головам из новостей. Они простили нам танки на площадях, мы им – партизанскую ненависть к оккупантам. Они кричали:

– Достоевски!

Я кричала:

– Кундера!