Для метро

Пройдя по мосту, мы повернули направо. Я повёл тебя по набережной.

На мостовой у фонаря ссорились двое. Если не считать эту пару, набережная была пустынна, что легко объяснить удалённостью от центра и отсутствием общеизвестных достопримечательностей.

Издалека было слышно, как спорят мужчина в красной толстовке, коренастый, крепко сбитый, и субтильная женщина с какими-то странно-белыми волосами. Причём говорила в основном она, человек в красном с удивлённо-отсутствующим лицом больше слушал, не меняя позы, одновременно монументальной и какой-то обречённой. Когда мы подошли ближе, стало возможно разобрать слова:

– …Ну, как ты так можешь!? Ты не уважаешь меня! Гадости говоришь перед друзьями. Как мне себя вести? – она всхлипнула. – Ты даже не замечаешь, как унижаешь меня. Тебе наплевать, что я чувствую, тебе всё равно….

– Это не так, – возразил он с нажимом.

– Так! – крикнула она, нелепо взмахнув длинными руками. Он поморщился.

– Послушай, разве затем мы приехали сюда, что бы стоять на этой набережной и говорить вот об этой чепухе?! Так можно было провести время и дома. Посмотри вокруг!

– Да плевать мне на всё, что вокруг! Ты идиот! И друзья твои – идиоты! Я никогда не думала, что у нас с тобой всё будет вот так! – она всхлипывала, отвернувшись и закрыв лицо руками.

Ты крепко ухватила меня за локоть и, ускорив шаг, протащила мимо них.

– Какая невозможная, вымученная, драматургическая пошлость…. У нас так никогда не будет! – и, вдруг, почти крикнула:

– Смотри – утки! – на газоне слева топтались утка и селезень. Ты остановилась, как вкопанная, указывая на них и восхищённо улыбаясь. – Если убрать Прагу, оставить только этих птиц и траву – ничего для них не изменится! Ничего совершенно! А вот сейчас я к ним подкрадусь!

– Не пугай их!

– Да, ну тебя! – ты опустилась на четвереньки и осторожно поползла к птицам. Они тут же насторожились, повернули к нам точёные головки.

– Трава мокрая – простудишься!

– Молчи, зануда! – обернувшись, шепнула ты. Птицы, недовольно переваливаясь, отошли дальше. Я улыбнулся. Прага, осень, одна русская пара ссорится под фонарём, вторая преследует уток. За что нас не любят европейцы?

– Глупые птицы! – сказала ты, вставая и пытаясь отряхнуть джинсы, намокшие на коленях. Потом выпрямилась:

– Это было нелепо, да?

– Да, нет же, – я рассмеялся. – Это было очень мило. Забавно.

– Ах, тебе было забавно?! Каналья!

Ты нападала – я отскакивал, отбиваясь от шутовских атак, ещё более комичных из-за разницы в росте, а потом крепко обнял, прижав твои руки к телу. Ты подняла голову, и я увидел твои огромные зрачки, отразившие свет фонарей.

– Скажи, что мы не будем так глупо ссориться. Как эти, – ты мотнула головой в сторону.

«Как быстро мы с тобою сговорились», – мелькнуло в голове, но я ответил то, что должно:

– Конечно, нет!

– Хорошо. Отпусти меня, – сказала ты чуть резче, чем стоило – я тут же разжал руки. Ты отступила на шаг, с секунду глядела на меня исподлобья, потом повернулась, и пошла вперёд, где уже была видна сияющая неоном вывеска «Джаз док», повторённая изломанным отражением в мерцающей чёрной воде.

Когда мы спустились по деревянным ступеням к прозрачной двери, выяснилось, что свободных мест нет. Ты расхохоталась.

– Почему ты смеёшься?

– Ну, как же! Стоило пройти половину Праги, промокнуть насквозь, чтобы упереться в закрытые двери! Это могло случиться только со мной!

– Не только… – заметил я.

– Только – не только…, – скривилась ты. – Что дальше делать будем? Не май месяц – холодно!

Честно говоря, я не был готов к ответу. Если бы сейчас был июль – никаких проблем – по Праге можно гулять всю ночь, и будет мало, тем более с девушкой, пусть немного странной, зато необычной. Летом в этом городе легко можно остаться вдвоём прямо под открытым небом даже в центре. Но вокруг был ноябрь, с Влтавы тянул ледяной ветер, и романтику губил предательский озноб. Запасных вариантов не было. Но, как часто бывает в такие моменты, на помощь пришло то, что устраивает здесь всё, как надо. Стеклянные двери «Джаз дока» открылись, оттуда вышла пожилая пара – симпатичный старик в шляпе и его спутница с заносчивым лицом. Мы посторонились, а они, приняв вежливость, как должное, поднялись по лестнице на набережную. Охранник с сомнением оглядел нас, но всё же махнул рукой, видимо сжалившись:

– Задейте!

– Декуи, – поблагодарив его, мы прошли в небольшой зал, полный людей, которые курили, пили, ходили туда-сюда, разговаривали на разных языках, танцевали, а над ними и сквозь них звучал лёгкий, дурманящий бит, неуловимый, как выдох марихуаны.

– Кто играет? – спросила ты.

Я взглянул на небольшую сцену в конце зала. Несколько колоритных джентльменов в белых костюмах и галстуках-бабочках самозабвенно колдовали над роялем, гитарой, саксофоном и контрабасом, а хрупкая девушка с явными негритянскими корнями пела.

– Джазмены какие-то, – пожал плечами я. – И одна джазгёрлина. Я их не знаю.

– А ты часто здесь бываешь?

– Сегодня – второй раз в жизни. – Я не знаю, нравится ли мне джаз, но мне нравится это место. Потому что здесь красиво. И атмосфера правильная. Керуаковская.

Отблески жёлтого, зелёного, красного на лицах, запах хорошего табака и дорогих духов, чёрные столы, бордовые стеклянные стулья замысловатой формы, абсентовая барная стойка, огромные витрины с чёрной Влтавой и речными трамваями в гирляндах огней – всё пронизано музыкой, которая сочится сквозь пальцы. Здесь можно легко потерять опостылевшую память, или наоборот, вспомнить давно забытое, глядя на отблески в волнах холодной реки.

Проездом через всё.

Композиция закончилась, раздались аплодисменты. Я наклонился к твоему уху:

– Нравится?

– Здорово здесь. Но я не могу согреться…– ты улыбнулась и поёжилась.

– О, господи, прости, пожалуйста, ошалел совсем от всей этой роскоши! Хочешь кофе с виски, по-ирландски?

Я благодарно кивнула, и ты, обронив что-то вроде «Жди здесь, никуда не уходи», протиснулся к стойке.

На сцене совещались музыканты, непринуждённо, словно были одни. Я не уловила момент, когда их спор превратился в новую тему. Контрабас, мягко ступая кошачьими лапами, прошёлся по залу, затем на очень высоких нотах вступил рояль, без конца повторяя короткую фразу, полную тоски и отчаяния. Стало очень грустно, как будто теряешь что-то навсегда…. Я нашла глазами твою спину – ты объяснялся с барменом, улыбнулась. Ты обернулся, помахал мне рукой. Я раскрыла ладонь тебе в ответ.

Потом мы пили горький кофе с виски, я согрелась. Слушали музыку, пили ещё виски – уже без кофе. А я смотрела на твои спутанные волосы, и отвечала невпопад.

Когда я проходила у тебя за спиной, то не удержалась и тихонько провела рукой по твоим плечам. Ты замер.

Я давно забыл, что такое нежность.

А ты улыбалась мне так хорошо и просто. Без второго дна и тайной мысли, искренне и только мне. Потом ты ушла, а когда вернулась, я встал, чтобы поцеловать тебя. Ты ответила.

Мы танцевали наш первый танец, и каждый пытался вести – получалось неловко и смешно; ты, во всяком случае, веселилась от души. Когда я перестал корчить из себя мачо, стало получаться лучше. Старик в белой тройке поднял бокал в нашу сторону, я кивнул ему в ответ. Казалось, все вокруг – друзья. Твоё тело – так близко, я касаюсь его, удивляясь теплу. Мы так податливы… Шаг навстречу – ты ускользаешь, но не уходишь. Твои ладони скользят по моим плечам вверх, смыкаются в волосах. Я чувствую твою грудь. Ты дразнишь меня. Я с удовольствием распускаю руки. Ты смотришь мне в глаза, двигаешься чувственнее. Когда музыка заканчивается – мы продолжаем танцевать. Ты откидываешься назад и хохочешь, а я держу тебя, и добрая Влтава качает нас.