Юные и старые, счастливые и печальные лица – каких только не было в заполненном клубами дыма зале, но ни одно не показалось Сажеруку знакомым. Он тоже чувствовал на себе любопытные взгляды, но это было ему привычно. Шрамы на его лице всегда притягивали взоры, а наряд огнеглотателя, черный, как сажа, и красный, как огонь, покорный ему и пугающий других, тоже привлекал внимание. На секунду он почувствовал себя странно чужим в этой привычной толпе, как будто на нем явно проступали следы другого мира, следы долгих лет, прошедших с тех пор, как Волшебный Язык вытащил его из его истории и украл его жизнь, совсем не нарочно, – так порой случается, неосторожно ступив, раздавить на дороге домик улитки.
– Гляди-ка!
На его плечо легла тяжелая рука, седовласый, круглолицый человек наклонился и заглянул ему в лицо. Он так нетвердо держался на ногах, что Сажерук подумал сперва, что это пьяный.
– Ну уж это-то лицо я знаю, – не веря своим глазам, проговорил седовласый, сжимая плечо Сажерука так крепко, словно хотел убедиться, что перед ним действительно существо из плоти и крови. – Откуда ты взялся, пожиратель огня, уж не прямой ли дорогой из царства мертвых? Что случилось? Не иначе феи снова пробудили тебя к жизни? Они ведь всегда тебя обожали, эти синие чертенята.
Несколько голов обернулись к ним, но кругом стоял такой шум, что мало кто заметил, что происходит.
– Небесный Плясун! – Сажерук поднялся и обнял товарища. – Как поживаешь?
– Я уж думал, ты меня позабыл. – Небесный Плясун широко улыбнулся, обнажая желтые зубы.
Нет, конечно, Сажерук не забыл его – хотя и пытался, как и всех остальных, по кому тосковал. Небесный Плясун – лучший канатоходец, когда-либо танцевавший между крышами. Сажерук сразу узнал его, несмотря на седые волосы и на то, как странно он приволакивал негнущуюся левую ногу.
– Пошли, это надо отметить. Не каждый день снова встречаешь умершего друга.
Он потащил Сажерука за собой на скамью у окна, куда падал солнечный свет. Подозвав девочку, помешивавшую варево в котле, он заказал два бокала вина. Малютка несколько секунд завороженно смотрела на шрамы Сажерука, потом бросилась к стойке, из-за которой толстяк с печальными глазами внимательно оглядывал своих посетителей.
– Ты отлично выглядишь, – заметил Небесный Плясун. – Не отощал, не поседел, одежда не истрепана. Похоже, даже зубы у тебя все целы. Где ты пропадал? Может, мне тоже стоит туда отправиться – видно, там неплохо живется?
– Даже не думай. Здесь лучше. – Сажерук откинул волосы со лба и огляделся. – Хватит обо мне. Расскажи, как твои дела. У тебя есть чем заплатить за вино, но волосы поседели, и левая нога…
– Да, нога.
Девочка принесла вино. Пока Небесный Плясун рылся в кошельке, доставая монету, она снова с таким любопытством уставилась на Сажерука, что он потер кончики пальцев и прошептал несколько слов на языке огня, потом выставил указательный палец, улыбнулся ей и легонько подул на ноготь. Крошечный язычок пламени, слишком слабый, чтобы разгореться в настоящий огонь, но достаточно яркий, чтобы отразиться в глазах девочки и брызнуть золотыми искрами на грязный стол, показался на кончике пальца. Малышка стояла как завороженная, пока Сажерук не задул огонек и не обмакнул палец в бокал с вином, который пододвинул ему Небесный Плясун.
– Ага, ты, стало быть, не разлюбил играть с огнем, – сказал Небесный Плясун. Девочка тем временем бросила испуганный взгляд на хозяина и поскорее вернулась к котлу. – А мне пришлось мои игры забросить.
– Как это случилось?
– Упал с каната, и с тех пор я уже не Небесный Плясун. Торговец, чьих покупателей я отвлек, швырнул в меня капустным кочаном. Хорошо, что я упал на прилавок торговца тканями и поэтому сломал только ногу и пару ребер, а не шею.
Сажерук задумчиво посмотрел на него.
– И чем ты живешь, раз уже не можешь ходить по канату?
Небесный Плясун пожал плечами:
– Хочешь верь, хочешь нет, а я по-прежнему быстрый ходок. И верхом ездить нога мне не мешает – была бы лошадь. Я теперь гонец и этим зарабатываю на хлеб, хотя по-прежнему люблю посидеть с комедиантами, послушать их истории и погреться с ними у огня. Но кормят меня теперь буквы, хотя читать я так и не научился. Письма с угрозами и с просьбами, любовные записки, торговые договоры, завещания – все, что можно записать на листке пергамента или бумаги, я доставляю по назначению. Донесу надежно и слова, которые нашептали мне в ухо. Я неплохо зарабатываю, хотя, конечно, можно найти за деньги гонца и побыстрее. Но про меня люди точно знают, что доверенное мне письмо попадет в те самые руки, для которых оно предназначено. А это дорогого стоит.
В этом Сажерук не сомневался. «За пару золотых можно прочесть почту и самого герцога», – говорили в его времена. Нужно было только найти человека, умеющего подделать взломанную печать.
– А остальные? – Сажерук взглянул на лабухов у окна. – Они что поделывают?
Небесный Плясун отхлебнул вина и поморщился:
– Кислятина. Надо было заказать к нему меда. Остальные… гм… – Он потер негнущуюся ногу. – Кто умер, кто пропал неизвестно куда, вроде как ты. Вон там, с тем крестьянином, что так грустно таращится в свою кружку, – он кивнул в сторону стойки, – стоит наш старый друг Коптемаз со своей вечной улыбкой. Худший огнеглотатель на всем белом свете, хотя он все еще старательно пытается тебе подражать и никак не поймет, почему огонь не хочет танцевать для него так, как для тебя.
– Этого ему никогда не понять.
Сажерук незаметно покосился на второго огнеглотателя. Насколько он помнил, Коптемаз неплохо умел жонглировать горящими факелами, но огонь не хотел играть с ним. Коптемаз был похож на безответно влюбленного, которому снова и снова отказывает обожаемая девушка. Когда-то давно Сажерук даже поделился с ним огненным медом – так жаль было смотреть на его беспомощные усилия, но даже это не научило беднягу понимать язык пламени.
– Говорят, он теперь работает с порошком алхимиков, – прошептал Небесный Плясун через стол. – Дорогое удовольствие, на мой взгляд. Огонь кусает его так часто, что руки у него до самых плеч багрового цвета. Только к лицу он его не подпускает. Перед выступлением всегда намазывает себе физиономию так густо, что она блестит, как шкурка окорока.
– Он по-прежнему напивается после каждого представления?
– И после представления, и перед представлением, и тем не менее он все еще недурен собой, скажи?
И правда, на приветливое, всегда улыбающееся лицо Коптемаза было приятно смотреть. Он был из тех комедиантов, что живут взглядами зрителей, их аплодисментами, тем, что люди останавливаются, чтобы на них посмотреть. Он и сейчас потешал тех, кто стоял рядом с ним у стойки. Сажерук повернулся к нему спиной: ему не хотелось снова увидеть в этих глазах восхищение и зависть. Коптемаз не относился к числу тех, по кому он скучал в другом мире.
– Не думай, что Пестрому Народу стало легче жить, – негромко сказал Небесный Плясун. – С тех пор как умер Козимо, Жирный Герцог пускает нашего брата на рынки только по праздничным дням, а в свой замок – только когда его внучок начинает громогласно требовать комедиантов. Не самый милый ребенок, уже сейчас гоняет прислугу, грозя ей поркой и позорным столбом, но Пестрый Народ он любит.
– Козимо Прекрасный умер? – Сажерук чуть не подавился кислым вином.
– Да. – Небесный Плясун перегнулся через стол, словно считал неприличным говорить о беде и смерти слишком громко. – Всего год назад он отправился, прекрасный, как ангел, доказать свою княжескую доблесть и уничтожить поджигателей, поселившихся в лесу. Ты, может быть, помнишь их главаря, Каприкорна?
Сажерук невольно улыбнулся.
– О да, его я помню, – тихо сказал он.
– Он исчез примерно тогда же, когда и ты, но его банда хладнокровно продолжала свое дело. Новым вожаком стал Огненный Лис. Ни одна деревня, ни один крестьянский двор по эту сторону леса не чувствовали себя в безопасности. И вот Козимо отправился в поход, чтобы покончить с этой нечистью. Он уничтожил всю банду, но сам не вернулся, и теперь его отца, обжору, завтраком которого могли бы прокормиться три деревни, стали звать еще Герцог Вздохов, потому что, кроме как вздыхать, Жирный Герцог с тех пор ничего не делает.
Сажерук протянул пальцы к пыли, танцевавшей перед ним в солнечном луче.
– Герцог Вздохов, – задумчиво проговорил он. – Вот оно что. А как поживает светлейший князь по ту сторону леса?
– Змееглав? – Небесный Плясун настороженно огляделся. – Этот пока жив, к сожалению. По-прежнему воображает себя властелином мира, велит ослепить любого крестьянина, которого его егеря поймают в лесу с убитым кроликом, обращает в рабов тех, кто не платит ему налогов, и заставляет их копаться в земле, добывая серебряную руду, пока они не начнут харкать кровью. Виселицы вокруг его замка никогда не пустуют, и больше всего он любит подвесить на них пару пестрых штанов. Однако дурного о нем почти не услышишь, потому что шпионов у него больше, чем вшей на этом постоялом дворе, и он им хорошо платит. Но смерть, – тихо добавил Небесный Плясун, – не подкупишь, а Змееглав уже стар. Говорят, он в последнее время боится Белых Женщин и смерти, боится так, что ночи простаивает на коленях, воя как побитая собака. Его повара каждое утро готовят ему пудинг из телячьей крови, который якобы сохраняет молодость, а под подушкой у него лежит, говорят, палец повешенного, защищающий от Белых Женщин. За последние семь лет он четыре раза женился. Жены у него все моложе и моложе, но ни одна так и не подарила ему того, о чем он мечтает.
– У Змееглава так и нет сына?
Небесный Плясун покачал головой:
– Нет, но его внук рано или поздно будет нами править, потому что старый лис выдал одну из своих дочерей – Виоланту, которую все зовут просто Уродиной, – за Козимо Прекрасного, и она успела родить от него сына, до того как юноша отправился в злополучный поход. Говорят, Змееглав, чтобы Жирный Герцог согласился взять ее в жены своему сыну, дал ей в приданое драгоценную рукопись да еще своего лучшего придворного миниатюриста. Да, прежде Жирный Герцог любил рукописи не меньше, чем вкусную еду, но теперь его драгоценные книги покрываются плесенью! Ничто его больше не интересует, и меньше всего – его подданные. Люди шепчутся, что в этом и был план Змееглава. Он будто бы сам приложил руку к тому, чтобы его зять не вернулся из крепости Каприкорна. Тогда после смерти Жирного Герцога трон достанется его внуку.
– Что ж, люди, наверное, правы.
Сажерук поглядел на собравшихся в душном зале. Бродячие торговцы, цирюльники, подмастерья, музыканты с обтрепанными рукавами. Один притащил с собой кобольда, с несчастным видом сидевшего рядом с ним на полу. Глядя на многих, нетрудно было догадаться, что они не знают, чем заплатить за вино. Веселых, не отмеченных нуждой и болезнью лиц почти не видно. А разве он ожидал иного? Надеялся, что все горе его мира ушло куда-то, пока его не было? Нет. Он десять лет мечтал только о возвращении – не в рай, а всего лишь домой. Разве не хочет рыба обратно в воду, даже если там подстерегает щука?
Какой-то пьяница натолкнулся на их стол и чуть не опрокинул вино. Сажерук подхватил кувшин.
– А люди Каприкорна – Огненный Лис и прочие? Они все погибли?
– Мечтать не вредно! – Небесный Плясун горько усмехнулся. – Все поджигатели, сбежавшие от Козимо, были приняты с распростертыми объятиями в Замке Ночи. Огненного Лиса Змееглав сделал своим герольдом, и даже Свистун, старый музыкант Каприкорна, поет теперь свои мрачные песенки в Замке Серебряных Башен. Он ходит в шелку и бархате, и карманы у него полны золота.
– И Свистун еще тут? – Сажерук провел ладонью по лицу. – Господи, а чего-нибудь хорошего у тебя не найдется рассказать? Чего-нибудь, чтобы порадоваться, что я снова здесь?
Небесный Плясун рассмеялся так громко, что Коптемаз обернулся и посмотрел в их сторону.