Друзья и незнакомцы

С ней было интересно (и, возможно, потому, что я ни с кем, кроме Эндрю, не говорила за последние несколько недель).

Мгновением спустя экран телефона загорелся, и Элизабет подумала, что это сообщение от Номи, но вместо этого на уведомлении высветилось имя ее сестры.

Э… Ненавижу, что приходится просить, но ты не одолжишь мне двести баксов? Верну быстро – сделка закроется на следующей неделе!

Внутри все знакомо сжалось.

Конечно, – написала Элизабет. – Без проблем.

Ей было ненавистно чувство, которое в ней всегда пробуждала сестра.

Она зашла на страницу «Мамочек БК», чтобы отвлечься. Это было инстинктивное действие, не поддававшееся контролю, как заикание или нервный тик. Кто-то опубликовал трагическую историю о ребенке, подвергшемся насилию в приемной семье. В посте была ссылка на онлайн-петицию. Она ее подписала, не вчитываясь в детали. Глаза наполнились слезами. Зачем она открыла эту страницу? Элизабет была уверена, что зашла кое-что посмотреть, но не могла вспомнить, что именно.

Она почувствовала присутствие Эндрю за дверью.

– Дорогая, все в порядке?

Он использовал этот вежливый пассивно-агрессивный способ, чтобы поинтересоваться, какого черта она так долго делает в туалете.

Она встала и нажала на кнопку слива.

– Люди – монстры, – сказала Элизабет, выходя.

– Ммм?

– Кое-что прочитала в Интернете. Ты не захочешь узнать.

– Ладно. Нам пора, нет?

– Как-то раз, когда твой ремень валялся на кровати, я себя им хлестнула, чтобы узнать, каково это, и Господи Иисусе, это просто варварство. Как кто-то может так поступать с ребенком? Я себя ударила не со всей силы, и все равно было так больно.

– Ну, у тебя низкий болевой порог, – заметил Эндрю.

– У меня? С чего ты взял?

– Когда на тебя приземляется кузнечик, ты считаешь, что тебя ударили по руке.

* * *

По дороге к родителям он сказал, что это ненадолго. Его мать решила, что дедушке будет полезно увидеть малыша. Она снова о нем беспокоилась.

– Он сидел над этими файлами три последних ночи, – сообщил Эндрю. – Мама сказала, ему нужно отвлечься.

– Или отвлечься нужно ей, – заметила Элизабет.

Ее свекра Джорджа некоторое время назад захватила одна идея. Пару месяцев назад он рассказал Элизабет, что все началось с того, как незнакомец кричит в телефон, что Америка больше не сверхдержава.

– Он сказал: «Это не величайшая нация на земле последние шестьдесят лет. Мы просто убеждаем себя в обратном», – вспоминал Джордж. – Меня это страшно разозлило. Весь остаток дня я размышлял, почему. Может, из-за сохранившегося со школы чувства, когда каждое утро мы давали присягу перед флагом и каждый раз делали это искренне?

После этого Джордж начал видеть закономерности. Все чаще и чаще он затевал разговоры о печальном положении вещей, о том, что жизнь ухудшается вместо того, чтобы становиться лучше.

– Маленького человека больше никто не защищает. Властям на нас плевать, – объяснял он Элизабет. – Мы сами по себе. Это как дерево, полое внутри. Так мне это представляется. Внешне эта страна выглядит более-менее так же, как всегда. Но внутри ее ничего не держит. Нет единства, нет опоры. Неважно, что листья зеленые, а ствол высокий. Пустое дерево долго не простоит.

В гостевой комнате внизу, служившей Джорджу кабинетом, громоздились стопки распечаток и вырезок из газет, призванные подтвердить его теорию, как будто в любой момент мог появиться кто-то, требующий доказательств. Стены облепили сотни заметок, накарябанных от руки.

Ее свекровь кривилась всякий раз, когда туда заходила, как будто оказалась в логове серийного убийцы.

– Какой в этом смысл, Джордж? – услышала однажды Элизабет.

– Смысл в том, что люди во всем винят себя, в то время как это вина системы. Граждане этой страны должны выйти на улицы, а не закидываться антидепрессантами.

– И что именно собираешься сделать с этим ты? – спросила Фэй.

С тех пор, как Эндрю пошел в садик, Джордж неплохо зарабатывал на принадлежавшем ему небольшом автопарке. С горсткой сотрудников они развозили людей по аэропортам и по окрестностям долины. Три года назад Джордж решил реинвестировать в бизнес. Он взял часть своих и Фэй пенсионных накоплений и купил три новеньких линкольна. Худшего времени он выбрать не мог. Шесть месяцев спустя в их городке появился «Убер» и, предложив мгновенное бронирование и дешевые тарифы, уничтожил его бизнес.

В конце концов Джордж сам стал водителем «Убера». Фэй рассказывала Элизабет, что это стало страшным унижением. Размер заработка был оскорбителен. Половина пассажиров – пьяные студенты. Джордж мог протащить три тяжелых чемодана по аэропорту и вверх по чьей-то парадной лестнице и получить в ответ просто «спасибо», и то если повезет.

– Приложение говорит, что пассажиры не обязаны оставлять чаевые, – сказала Фэй с отвращением.

Элизабет была поражена, услышав от нее слово «приложение».

Некоторое время назад Фэй сообщила, что Джордж не выбирался из постели неделю, у него пропал аппетит и он почти не разговаривал, что на него непохоже.

А потом, вместо того, чтобы впасть в депрессию, Джордж помешался – на Полом Дереве, на тяжелой участи простых людей. Эндрю раздражало, что вместо того, чтобы найти новую работу и принять случившееся, его отец теперь все свободное время развивал свою теорию. Элизабет считала это своего рода терапией, способом проговаривания того, что с ним произошло, чтобы не воспринимать случившееся как личную обиду.

– Если через год ты по-прежнему все здесь будешь ненавидеть, мы вернемся обратно, – сказал Эндрю, когда они сели в машину.

– Не могу сказать, что я прямо все тут ненавижу, – возразила Элизабет. – К тому же, я смотрела «Мосты округа Мэдисон». Жена, раз приехав в родной город мужа, уже никуда оттуда не уезжает. Все, что ее ждет, – это две страстных ночи с Клинтом Иствудом.

– По крайней мере, тебе есть, чего ждать.

Вообще-то они жили не там, где Эндрю вырос, потому что его родной город теперь стоял заброшенным и всегда казался серым, вне зависимости от погоды. Их дом находился в двадцати минутах езды от ближайшего университетского городка. Элизабет представляла, как она будет посещать лекции, есть эфиопские блюда и наслаждаться всеми прелестями интеллектуальной жизни.

В действительности же жить в месте, где все вращалось вокруг учебного кампуса, оказалось странно, особенно когда тебя с ним ничего не связывало. Все в городе называли его просто «колледжем» точно так же, как в их мире Нью-Йорк был просто «городом», а Гилберт – «малышом», – ты знал, что есть и другие, но они не имели никакого значения.

Пока Элизабет посетила только одну лекцию-чтение, ее устраивал поэт, который ей нравился. Она ожидала увидеть полный зал взрослых женщин в длинных кашемировых кардиганах, но все пришедшие оказались студентами. Все повернули головы как один, когда она зашла, пялясь на нее так, как будто она была инопланетянкой.

В радиусе пятнадцати миль от их дома располагалось сразу три учебных заведения. Женский колледж за углом, государственный университет таких размеров, что она сначала приняла его за отдельный город, и хиппи-колледж, в котором учился Эндрю, где не верили в оценки и даже в парты. Во время урока ученики сидели на матах на полу.

Проведя столько лет в Бруклине, они считали себя настолько прогрессивными, насколько это возможно. Но теперь они регулярно узнавали, как заблуждались.

– Этот парнишка из моей лаборатории сообщил мне сегодня, что он пансексуал, – рассказал Эндрю как-то за ужином.

– Что это значит? – поинтересовалась она.

– Это значит, что его привлекают представители всех полов.

– Так он би.