Друзья и незнакомцы

– Нет.

– Как он может быть не би?

– Ему не важен пол. Ну, или, может, важен, но это не главное, что привлекает его в человеке.

– О'кей. Но его привлекают оба пола, так что технически он бисексуал. Правильно?

– Нет, потому что гендер – это спектр, а не бинарная оппозиция. Он говорит, что единственная причина, по которой младенцев при рождении приписывают к тому или иному полу, это американский медицинский истеблишмент, застрявший в гетеропатриархальном определении так называемой бинарности. Так что на самом деле мы не должны заставлять Гила следовать этим нормам. Мы должны позволить ему составить собственное мнение.

– Хм, – протянула она, обдумывая сказанное.

Ей казалось, что человечество стоит на пороге чего-то нового. Может быть, мир становился более терпимым, и их ребенок вырастет с совершенно иными убеждениями, чем те, которых придерживались они. В моду вошли гендерно-нейтральные игрушки. Ее друзья скорее купили бы дочерям тяжелые наркотики, чем Барби. Элизабет хотела узнать, как это все повлияет на них, что поколение Гила будет думать о своих телах и о телах друг друга.

На мгновение Элизабет словно со стороны увидела свое прежнее «я» – исполненное любопытства, вопросов, адресованных людям, чьи жизни разительно отличались от ее собственной. Ее всегда поражало, сколь охотно незнакомцы открывались журналисту, даже в худшие моменты своей жизни. Может быть, особенно тогда.

– Я так тебе завидую, – ответила она Эндрю. – Самый интересный разговор на прошлой неделе у меня состоялся с парнем из Федэкса. Я сказала ему, что наш адрес – это дом 32 на Лорел-стрит. Он настаивал, что дом был 23.

Местные, вроде ее свекров, жаловались на колледжи. Из-за студентов на машинах образовывались пробки, дороги кишели самоуверенными профессорами, свысока смотревшими на обычных людей. Но деньги, которые студенты и их родители вливали в рестораны, гостиницы и продуктовые магазины, были единственным, что удерживало это захолустье на плаву. К каждому кампусу примыкало несколько кварталов красивых домов, которые вели в центр, с необычными магазинчиками, концертными площадками и веганскими кафе.

Много лет назад, как рассказал ей Джордж, в этом районе процветали деревообрабатывающие предприятия. Здесь располагались завод по производству бумаги и разливу соды, фабрика по изготовлению зубных щеток. Но когда все эти предприятия закрылись, на их место никто не пришел. Теперь добрая половина городков в окрестностях оказались заброшенными. Магазинов и баров оставалось все меньше, они располагались все дальше друг от друга, и только вывески закрывшихся заведений напоминали о жизни, которой больше не было.

Иммигранты из Сальвадора и Мексики и более многочисленные пуэрториканцы осели там, где еще работали молочные фермы и разводили фруктовые сады. В Уивервилле на слуху был только испанский. Там продавались мексиканские специи, газировка и конфеты.

Элизабет это нравилось – типичный американский город, населенный людьми и вещами, которых там не ожидаешь увидеть. Но в остальном он производил удручающее впечатление. Пустые витрины, дома, которые никто не хотел покупать. Даже школы больше не было. Детей возили на автобусах в соседний город.

Фэй, выросшая в этих краях, качала головой всякий раз, когда Уивервилль всплывал в разговоре, и заявляла: «Вот раньше это был город!»

* * *

Когда они приехали, ребенок спал на заднем сиденье.

– Может, мне посидеть с ним здесь, – сказала Элизабет. – Принесешь мне просто тарелку.

– Ха, отличная попытка, – раскусил ее Эндрю.

Гил уже просыпался и вытягивал шею, стараясь рассмотреть все вокруг, когда они подошли к дому.

Дверь открывалась прямо на кухню, которую не обновляли с семидесятых. Желтый линолеум на полу, деревянные шкафы, по которым бежал трафаретный узор из лиловых тюльпанов, нанесенный Фэй.

Она отошла от плиты и взяла Гила у Эндрю.

– Привет, малыш, – сказала Фэй, поднимая его к свету.

На кухню, поскуливая, зашла собака.

– Не ревнуй, Дюк, – оборвала его Фэй, – ты знаешь, что тебя я тоже люблю.

Она взглянула на Эндрю с Элизабет, как будто только их заметила.

– Ужин почти готов, – сообщила она. – Бефстроганов.

– Вкуснота, – произнес Эндрю, хотя и ненавидел бефстроганов.

В юности он мечтал быть шеф-поваром, но побоялся, что не сможет этим зарабатывать на жизнь. Тогда готовка стала его увлечением. Элизабет часто задавалась вопросом, как ему так удалось в этом преуспеть, ведь он вырос с матерью, которая, кажется, во все блюда добавляла готовую смесь со вкусом говядины со специями.

Фэй вернула малыша Эндрю, насытившись своими тридцатью секундами общения с внуком. Она понизила голос до шепота:

– Пришло еще одно уведомление от Ситибанка. У нас есть девяносто дней на внесение платежа, или нас выгонят из дома. Твой отец отказывается даже шевелиться. Как будто собирается заявить, что банк блефует. Я пытаюсь вызвать его на разговор насчет того, что мы будем делать дальше, а он говорит, что занят.

Элизабет сделала вид, что ищет что-то в сумке с подгузниками. Когда Фэй затрагивала тему финансов, ей хотелось поскорее закончить неудобный разговор, свернуть его, свести на нет.

В прошлом году она поняла, что Фэй и Джордж владели домом только на словах. Они брали кредиты под залог дома уже столько раз, что давно задолжали банку.

Из комнаты Джорджа раздался глухой удар.

Фэй выпрямилась.

– Ладно, что мы об этом. Что у вас нового?

– Элизабет нашла нам сегодня отличную няню, – ответил Эндрю. – Теперь она наконец сможет вернуться к работе.

Повисла странная пауза, когда она решала, обидеться или нет. В устах Эндрю это прозвучало так, как будто она четыре месяца валялась на надувном круге в бассейне, потягивая «Пина коладу».

– Девушка учится в колледже, – добавила Элизабет.

– Не слишком ли молода, чтобы нести ответственность за младенца? – поинтересовалась Фэй.

– Я и сама сначала так подумала. Но у нее прекрасные рекомендации. Гилу, похоже, она понравилась. И у нее большой опыт с детьми. Больше, чем у меня.

Фэй нахмурилась.

– Будь осторожна. Я видела в новостях ужасную вещь. Няня убила троих детей. Утопила их в ванной. – Слова «убила» и «утопила» она произнесла одними губами, чтобы оградить Гила от такого кошмара. – И сделала это голыми руками, – добавила Фэй.

– Это случилось где-то неподалеку? – спросил Эндрю.

– Нет, в Огайо или еще где-то.

Фэй сияла, рассказывая эту историю. Она оживлялась при малейшем намеке на трагедию. Однажды даже диагностировала у Гила аутизм, потому что малыш долго смотрел на лампочку.

– Это один из признаков, – заявила она. – Я думаю, это один из них.

Для каждого периода в жизни существовали свои предостерегающие истории, напоминающие женщинам, где их место. Каждую женщину в Нью-Йорке преследовала какая-то история. Не городской миф, а передовица газеты «Пост», попавшаяся ей на глаза в тот день, когда она приехала в город. Девушка, которая засиделась в баре допоздна, и ее изнасиловали, завернули тело в ковер и выбросили в мусорный бак. Девушка, которую без всякой причины толкнул под проходящий поезд какой-то сумасшедший. Девушка, которую зарезала, придя ночью, пьяная соседка по комнате, не вспомнившая об этом наутро.

Так же было и с молодыми матерями. Угрозы витали в воздухе. Услышано по телевизору: измученная, подавленная женщина забыла ребенка в раскаленной машине. Он задохнулся. Прочитано в Интернете: воспитательница в детском саду дала детям снотворное, чтобы их утихомирить, не рассчитала дозу и случайно их всех убила. Услышано в отделе овощей и фруктов в супермаркете: родители все откладывали занятия по оказанию первой помощи, а потом беспомощно смотрели, как их ребенок умирал, подавившись виноградиной.

Элизабет услышала тяжелую поступь Джорджа. Этот жизнеутверждающий звук прогнал из ее головы картины безжизненных маленьких тел, плавающих в ванной.

– Лиззи! – воскликнул он, увидев ее.