Из записок мага

5.

Горячая кровь этого оленя вселилась в юношу. Он чувствовал, как гудит она в его висках, наполняя тело возбуждением и легким страхом. Ноздри его раздувались, весь он, казалось, переселился в свои глаза, безотрывно следящие за столь же настороженным оленем. Он представлял каждое биение его сердца, он сросся с его кровью. Рука, натягивающая тетиву, была уже на пределе, и только воля, возбуждение и страсть охотника удерживали ее расслабление, которое повлекло бы за собой смерть, смерть прекрасного существа.

– Стреляй, Иккохтли! Стреляй или я подумаю, что ты подло обманул меня и просто похвалялся, – тихо шепнул притаившийся рядом молодой ацтек Нопалцин, сын кацика.

Юноша медленно повернул голову к Нопалцину, и в то же мгновение стрела сорвалась с тетивы и впилась в ухо оленя, пригвоздив его к стволу дерева. Испуганное животное метнулось, разрывая свою плоть, и скрылось в зарослях.

Нопалцин подпрыгнул и ликующе закричал:

– У тебя получилось! О великий Уицилопочтли! У него получилось!

Иккохтли небрежным движением закинул лук за плечо и довольно улыбнулся.

– Ты никогда не откроешь мне секрет своего мастерства! Я бы жизнь отдал, чтобы узнать, как у тебя это получается! – в экстазе от восторга и зависти воскликнул Нопалцин.

– Жизнь бесценна, – строго заявил Иккохтли. – Нельзя торговаться ею.

– Это все равно, – грустно сказал Нопалцин. – Теперь мне два пути: или я окажусь на алтаре наших жрецов или умру от рук этих проклятых теолей. Но, великий Кецалькоатль, я бы предпочел первое.

Иккохтли опустил голову на грудь и задумался; странные оттенки чувств мерцали на его лице вместе с солнечными зайчиками. Вдруг глаза его засверкали нехорошим блеском, он схватил руку Нопалцина и промолвил:

– Я всегда был тебе братом, Нопалцин, и всегда буду, помни об этом, что бы ни случилось с нами в будущем. У каждого свой путь, мы не в силах изменить его, но должны сделать все возможное, чтобы после нас на этом пути висели гирлянды цветов, а не лежали горами черепа. Все мы обречены, и на какое ложе бы ты не лег, будь то жертвенный алтарь или окровавленная земля под ногами теолей, знай, я буду с тобой до конца.

Нопалцин крепко обнял Иккохтли и со слезами в голосе произнес:

– И я, я тоже. Клянусь!

И словно печать на клятву, вдали раздалась канонада, встревожившая юношей.

– Что, что это?! – в ужасе воскликнул Нопалцин.

– Я полагаю, что это теоли, – тихо, но уверенно сказал Иккохтли. – Это их палки, выпускающие огонь. Но почему? Ведь Монтесума принял их, как гостей.

– Скорее идем!

И они быстрее оленей помчались к Теночтитлану, взяв по пути своих воинов, стоявших лагерем у реки.

Теночтитлан пылал. Он пылал от пожаров и ярости за смерть своего повелителя. Наследный принц поднял восстание против испанцев, и тысячи ацтеков ринулись на приступ императорского дворца, ставшего резиденцией неприятеля, гнездом черных змей. Огонь испанцев слизывал идущих на приступ, покрывая площадь сотнями трупов. Но ярость атакующих была безмерна, ярость и ненависть к захватчикам, пришедших, чтобы отнять у них землю, религию и жизнь, чтобы обратить в рабство детей солнца. И теперь эти обезумевшие от страха и ненависти дети бросались грудью под свинец. И когда Иккохтли и Нопалцин со своими воинами вернулись в город, он был не тем прекрасным домом, где они жили в радости и беззаботном веселье, он превратился в жалящую медузу, в змею, затягивающую кольца у себя на шее.

На окраине, у Чапельтепека, где жил отец Нопалцина и господин Иккохтли, все дышало отчаянным и радостным безумием в предчувствии гибели. Пир закатил достойный Сатхла, господа и рабы сидели за одним столом и ели из одной посуды, ибо час их был близок.

– Что случилось, отец? – со страхом воскликнул Нопалцин, падая на колени перед Сатхлой.

– Горе, сын мой, пришло на землю. Куохтемок взбунтовался, он поднял восстание против теолей, Монтесума убит, горе падет на наши алтари, так выпей в последний час и раздели со мной трапезу, сын мой Нопалцин!

– Ты можешь есть и пить, отец, когда братья наши проливают кровь и умирают от рук врага?! Ты можешь радоваться, когда страна наша трепещет в предсмертных муках, отец мой?! Ты можешь…

– Замолчи! – воскликнул Сатхла, ударив Нопалцина. – Они дети Кецалькоатля, и пришли за своей землей. Как могу я сражаться с ними, если даже великий Монтесума принял теолей, как гостей?! Не смей судить о вещах, которые не понятны мне!

Лицо Нопалцина потемнело от гнева, но он сдержался и, развернувшись, выбежал из дома. Иккохтли сел за стол и выпил, сказав шепотом:

– Мир праху твоему, Ацтлан!

На следующее утро Иккохтли встретил Нопалцина блуждающим по саду в гневе и нетерпении.

– Боги лишили моего отца разума! – вскричал он. – Многие знатные юноши взялись за оружие, и ведут осаду дворца, а я, как баба, как трусливая баба, должен сидеть подле отца!

– Успокойся, брат мой Нопалцин. Глаза твоего отца застлал страх, он не ведал его в битвах, а теперь испугался неизвестности. Успокойся, придет время, и мы возьмемся за оружие, и тогда даже сам Бог теолей не сумеет нас остановить.

– Не будет ли тогда слишком поздно, брат мой?! – воссетовал Нопалцин. – И погибнет наш народ! Знаешь ли ты, что отец отправляет меня в Чалько, чтобы уберечь от опасности?

– В Чалько? – переспросил Иккохтли, и глаза его сузились в раздумье.

– Да! Я, как трус, буду сидеть дома, пока на улице кипит битва!

– Но ведь не просто так отец отправляет тебя в Чалько?

– Нет, мы возьмем с собой все его сокровища и спрячем их где-нибудь в окрестностях города. Отец предчувствует гибель Теночтитлана и не хочет, чтобы его богатства достались теолям, будь они хоть тысячу раз детьми Бога!

– Могу его понять, – грустно сказал Иккохтли, – могу понять и его, и тебя. Я бы тоже взял в руки оружие и пошел на приступ дворца Монтесумы, но похоже, богами уже все предрешено. Я поеду с тобой в Чалько и помогу спрятать эти сокровища. Мы спрячем так, что только спустя века люди, не принадлежащие к народу теолей, сумеют отыскать их. Не грусти, брат мой, ибо и тебе дано право вершить судьбу других.

Нопалцин немного успокоился и пожал плечами.

– Если Ацтлан падет, я не буду виноват, что не защитил свой народ, ведь это вы заставили меня спасаться бегством! – сказал он и, сердито ушел в свои покои.

– Как мальчишка! Да оно и так не зависит от тебя! – рассмеялся Иккохтли ему вслед.

Несколько дней спустя Нопалцин и Иккохтли в сопровождении своих преданных воинов покинули гудящий, пылающий и агонирующий Теночтитлан. В нескольких кожаных мешках, которые воины несли в паланкине под видом знатного кацика, с ними в путешествие отправились бесценные сокровища Сатхлы, о которых он беспокоился больше, чем о собственной жизни и чести сына.

Иккохтли глазами лани смотрел на пейзажи, открывающиеся по дороге, ведь здесь, в этих лесах, он провел столько счастливых часов, охотился бок о бок со своим верным названным братом Нопалцином, который с хмурым лицом и тяжелым сердцем выехал из города. И чем дальше уходили они, тем сумрачнее становился Нопалцин, и тем сильнее давило ему сердце собственное бессилие.

Иккохтли всю дорогу до Чалько пытался развеять обиду своего друга. Он понимал, какую рану Сатхла нанес сыну, не позволив поднять оружие в час, когда все благородные ацтекские юноши взялись за луки и копья, чтобы прогнать иноземцев. Вместо этого гордый Нопалцин должен был, как трус, бежать и прятать сокровища отца. Все это понимал Иккохтли, и он всем сердцем был согласен с Нопалцином, который предлагал отцу самому отправиться в Чалько, но Сатхла был неумолим. Наверное, он слишком любил своего сына, раз выслал его из утонувшего в крови, опасного и кипящего, как адский котел, Теночтитлана.

А за городом будто и не было войны. За городом покой дремал в лесах и на полянах, только в очагах людского бытия, в домах по углам тихо шептались тревожные вести.

Но маленький кортеж не подходил к людскому жилью, он избегал проторенных дорог и узких троп, где немыслимый груз мог стать добычей. Редкие встречные и не подозревали, что в красивом паланкине едет не какой-нибудь кацик под охраной своих воинов, а россыпь золота и драгоценных камней одного из богатейших людей погибающей империи ацтеков, именно тот бездушный металл, который пришли отнимать испанцы ценой живой крови.

Путь до Чалько занял у безутешного Нопалцина гораздо больше времени, чем он рассчитывал. Дикая природа Ацтлана, лесные тропы и трясины, медлительность продвижения злили его безмерно, он кричал на воинов, заставляя их чуть ли не бегом нести бесценный груз. Иккохтли лишь искоса поглядывал на друга и улыбался про себя, его смешила неукротимость Нопалцина, но он боялся это показать.

Какой бы длинной не была дорога, рано или поздно она должна окончиться, так и завершился путь сокровищ. Ни в один из домов Чалько не зашел маленький кортеж, но остановился он в небольшой рощице с родником недалеко от города. Нопалцин остался с несколькими воинами и золотом, а Иккохтли с остальными отправился на разведку местности, чтобы найти подходящее место, где можно было бы безопасно и надежно скрыть сокровище в недрах земли.

Только к вечеру вернулся Иккохтли со своими спутниками, усталый и по-прежнему невозмутимый. На молчаливый вопрос Нопалцина он лишь пожал плечами и, расстелив плащ из разноцветных перьев, лег на него и уснул. Два следующих дня провел Иккохтли в бесплодных поисках. Нопалцину казалось, что он слишком привередлив к выбору места, и зарыть сокровища можно было бы где угодно, в любом лесу, в первой попавшейся заметной расселине, лишь бы не было свидетелей этому. Но Иккохтли был несговорчив, он отвергал одно место за другим, пока на четвертый день пребывания в Чалько, не остановил выбор на старой пещере недалеко от озера. Она настолько воодушевила привереду, что он, не останавливаясь для отдыха, уже на следующее утро прибыл к Нопалцину, который все это время страдал от томительной тоски.

– Радуйся, брат мой Нопалцин! – вскричал Иккохтли, сердечно его обнимая. – Радуйся, ибо я нашел то, что так долго искал. Сегодня же мы можем отправиться в путь, когда закат окрасит этот мир, к утру мы будем на месте, и каком месте!

Нопалцин угрюмо кивнул: всеми мыслями он был в Теночтитлане, и его мало заботило, где будут зарыты сокровища отца, лишь бы поскорее от них избавиться и вернуться в город. И вот тогда он уже не послушает старого Сатхлу, и сделает для Родины все от него зависящее, пусть даже это будет его смертью.

Иккохтли весь день безумствовал: он не сидел на месте, в возбуждении потирал руки, в его молодых и восторженных глазах светилась радость человека, нашедшего ладони самого Бога, он что-то неразборчиво бормотал, то и дело замолкая на полуслове. Молчаливые воины с удивлением поглядывали то на одного, то на другого хозяина, силясь понять, что с ними творится.