Лето’08. Музыка слов

Есть же вещи важнее условностей. На лице ее не было скромности.
В этот миг.
Словно гулкий крик, я отвечала ей чем-то схожим. Сказала,
что наши судьбы похожи (хоть это было не так). Что брошу
школу, брошу мечту и, если надо, к черту пошлю сам ад.
Лишь бы дольше смотреть на ее кожу в этой темной ложе под небом.
В ее прихожей. И в лифте ее подъезда. И, может быть, даже
в родительском кресле ее квартиры. Ее голос немел. Она мнила
себя все ближе.
Хотя уже ровно три месяца вряд ли мне кто-то был ближе.
Быть может, она это знала. Звала меня ласково, словно искала
в словах поддержку чувствам. Густо краснели губы.
Ее или мои. Не помню. Все покатилось вниз. От тротуаров до знаний
школьных. Я не могла держаться. Ее тоже с земли сдувало каким-то
порывом. Все выше и выше. Нас уносило. По крышам мурлыкали кошки.
Она сказала, что шелк ее блузки сдавил ей ребра. Я засмеялась.
Лен сарафана мне был тяжелее стекла. Тяжелей серебра ее локонов
на моих запястьях. К счастью, я забыла убрать руки. Она не заметила.
Может, от скуки. Хоть и бывала резвой по будням. Еще прежде.
Даже когда со мной была исключительно трезвой. В любом случае ей было
тяжко дышать. Глотать воздух, словно лаву. Хотя там висела прохлада.
Ладно.
Она улыбнулась игриво. Грива волос скатилась мне в пальцы. Я засмеялась.
И скальпелем рук полоснула ей кожу лопаток. Мы падали дальше. И не боялись
паденья. Ее голос тонул в звоне тела. Она не стерпела. Я не стерпела.
И на асфальте волнами страсти нас растоптало неведомой масти чувство.
То ли одежда, то ли мягкая кожа. Все окружило нас в этой ложе. И стало
центром пространства. От жарких стран до границ Вселенной. Мы были центром.
Живым эпицентром неведомой силы. Она была милой. Лучшей. В луже волос.
В миллиметрах плоти. Ее кости были короче. А юбка моей длиннее.
Она улыбалась. Клялась. Вертелась. Ее нежное тело в моих ладонях кипело.
Ее снежный запах заполнил воздух. Заполнил пространство легких.
Я задохнулась, сглотнула с губ сгустки крови. И я… я родилась снова.

* * *

Она истерично смеялась и собирала в округе кусочки блузки. Проклятого шелка,
что душит ей колко ребра, когда она любит. Она почти ничего не сказала, а я почти
не хотела сказать. Она убежала так быстро, что ее я не успела назвать своей.
Только ее темный волос. Ее томный голос остался со мной, как и всегда.
В рассветном блеске пустого Спасского тупика.

* * *

Позже она звонила и, кажется, истерила. Искала меня у знакомых. Грубила
моим подругам. Носилась по кругу. Искала причала.
Кричала. Писала. Просила о встрече. Но все, что осталось на сердце, – тот бешеный вечер. То ясное утро.
Глупо. Я знаю. Глупо. Мне было так жутко. Словно
безумная мука – в памяти ее руки. Ее грубые скулы. Темные волосы.
В осанке какая-то дивная подлость…

* * *

Прости меня, Ната, что было так грубо. Я была юной. И мне хотелось свободы.
Полета. Хотелось быть разной. Вязкой. Со всеми ласковой. Влюблять и влюбляться.
Хотелось странных, сказочных женщин. Встреч вечных или не очень. Лета хотелось.
И ветра. И ссадин. Боев. Но только не снега, того, что в тебе до краев.

* * *

Ната.
Мы не уедем в Бруклин.
Как я обещала.
Как ты обещала.
Мы с тобой не уедем в Бруклин.

Но я тебя никогда не забуду.
Нет, не забуду.

Ты

Ты – синоним любви, которая клялась быть отверженной
и не обманула. Сколько на планете извержений ежедневно
скрежетом вулкана капают на простыни, словно рана
на теле гордости каждого человечка в масштабе человечества.

А ты – остров детства в скоротечной вечности, открытый мной
посреди океана гостиной нашего дома с запахом пыльной рутины
будней. Кто-то просто живет, ест, спит и дышит, а мы плывем
на огромном судне мечты, где суть – не очерниться, в трюмах
времени не поскользнуться об острия обид, о перила лестниц,
ведущих к свободе, которая есть монолит из любви на эшафоте
жизни.

Ты – слышимый звук по холсту скользящей кисти из образов
и восприятий. Ты просто уснул, а над твоей кроватью, над
потолком над кроватью, над скошенной крышей дома,
в котором ты спишь, зацветают стаи синих ночных фиалок
из поцелуев и слов. Ярок их аромат, но не ярче того света,
что ближе к рассвету льется из окон нашего дома
со скошенной крышей, где ты спишь.

А я не сплю. И жду твоего пробужденья. Прихода.
Звонка в закрытые двери, каждого слова, каждой минуты,
когда, падая в теплые руки, я больше не жалкий кусок материй,
а новый синоним любви. Которая так истошно клялась стать
просто безбожной пьесой эмоций и зова плоти. Канат из боли
покрепче на шеях наших стянула, но, к счастью, по-детски ошиблась.

На радость обоим