Строки судьбы

Удивил учителя и ребят, получил оценку «отлично» и зависть в классе, а потом гордо рассказал об этом дома. И тут же получил от мамы урок: «Что-то рано ты начал хвастаться. Языку, как и музыке, можно учиться всю жизнь, и нужно потратить очень много времени, сил и упорства, чтобы достичь совершенства!» На всю жизнь запомнил этот мамин наказ.

* * *

Счастливые школьные годы. Интересное время. Ежедневные маленькие открытия на уроках. Книги и фильмы, театральные спектакли и концерты. Мечты о великих делах во имя великой Родины. Ощущение жизни в самой лучшей стране в самое интересное время.

* * *

В любой отрасли, будь то наука, оборона, культура или спорт, в Советском Союзе было кем и чем гордиться. Главными достижениями СССР в тот период стали электрификация, преодоление неграмотности, тяжелых последствий революции и Гражданской войны, введение бесплатного для всех советских граждан образования и медицинской помощи. 1930-е годы стали началом времени грандиозных строек: за короткое время было развернуто и запущено около 1500 объектов. Руководство СССР проводило политику индустриализации, активно пропагандировало участие в этом движении комсомольцев и молодежи, которые с энтузиазмом откликались на такие призывы. Миллионы людей самоотверженно, почти вручную, строили заводы, электростанции, прокладывали железные дороги, метро. Был воздвигнут ряд гигантских транспортных и промышленных сооружений: Турксиб, ДнепроГЭС, металлургические гиганты в Магнитогорске, Липецке, Челябинске, а кроме того – Уралмаш, тракторные заводы в Сталинграде, Челябинске и Харькове, автомобильные ГАЗ, ЗИС (более известный как ЗИЛ) и другие. В 1935 году открылась первая очередь Московского метрополитена.

* * *

Школьная жизнь – это также друзья и подруги, работа в команде и соперничество, а еще первая влюбленность, первые свидания, первые переживания…

В декабре 1940 года, уже окунувшись с головой во взрослую жизнь, Марк в своем дневнике с теплыми ностальгическими чувствами оглядывается на этот период своей жизни (совершенно наивный и невинный) и шутливо называет его «юношеским донжуанством».

Фрагмент дневника Марка Кривошеева

—

Из дневника Марка Кривошеева

Уже в конце 6 класса я и Славка Лирин начали засматриваться на девочек 6 «А» класса. Мне очень понравилась Ада Скаболанович – высокая, стройная, красивая девочка, за которой, как тогда выражались, «стреляло» много наших мальчиков… Вскоре начались испытания, и я про все забыл… (Окончил 6 класс с похвальной грамотой)…

Гуляя (в 7 классе) с Исаком Маеровичем, мы увидели наших девочек, и среди них новенькую – Лену Тарасюк. Исак всячески ее восхвалял, было видно, что она ему нравится. Лена меня сразу почему-то заинтересовала. Я с ней официально не познакомился, но на черчении, подойдя к ее парте, грубо попросил карандаш. Незаметно для себя я здорово в нее втрескался, но никому, кроме Казана, ни слова не сказал.

Я сидел у окна на четвертой парте, впереди меня сидела Лена. Я не знал, как выразить свои чувства и привлечь ее к себе, и однажды (нахал!) уколол ее пером. На следующий день она со мной не поздоровалась. Я возмутился, стал на путь террора. Старался ее унизить, высмеивал (детские методы). Было принято считать, что мы друг друга здорово не любим.

Помирились мы лишь весной. К балкону после школы подбежали наши девочки и вызвали меня на улицу, на углу стояла Лена, она первая протянула мне руку. На следующий день она голосовала за меня, когда меня избрали старостой класса. Эта должность сохранилась у меня до окончания школы.

Беспечные школьные годы… Но жизнь вокруг была далеко не беспечной.

Илья Розенфельд

Приходит приснопамятный год 1937-й. Я уже в седьмом классе и многое понимаю. В августе минувшего 1936 года в Москве прошел громкий процесс по делу троцкистско-зиновьевского объединенного центра. Всюду по стране идут аресты врагов народа и шпионов, об этом пишут в газете «Известия».

На общем собрании учеников старших классов наш историк, он же директор школы по прозвищу Сало, косноязычно разъясняет нам смысл этих процессов. Он бывший командир Красной армии, воевал с белополяками в 1920 году и любит подолгу разглагольствовать на эти темы. Сейчас с пеной у рта он извергает проклятия на головы преступников – замаскировавшихся врагов народа. Мы слушаем и верим. Дома я пересказываю его слова, но реакция родителей что-то очень слабая…

Утро. Мама и папа о чем-то шепчутся, лица у них растерянные и бледные. Я с вопросом смотрю на них. Они переглядываются. «Вот что, – говорит папа. – Ты уже большой и все понимаешь. Ночью арестован дядя Ваня Писаревский. Это не секрет, но ни с кем говорить об этом не нужно». Я в недоумении. «За что?! Ведь он герой Гражданской войны? И у него одна нога?» Папа пожимает плечами. «Будем надеяться, – озабоченно говорит он, – что это ошибка и его скоро освободят».

В школе тоже переполох. Ночью арестован наш математик Израиль Ефимович. Неужели он тоже враг, шпион или вредитель? Ведь у него трое детей и старая мать, он всегда бедно и неряшливо одет, но он блестящий учитель, он обожает математику и прививает нам любовь к ней, он нас любит, и мы отвечаем ему тем же. Арестована учительница истории в старших классах, большевик с 1917 года, арестованы и другие учителя и даже заведующий нашей слесарной мастерской. Арестованы отец нашей соученицы Иры, родители некоторых других наших товарищей.

* * *

Полтавская область – один из наиболее пострадавших регионов от сталинского тоталитарного режима. В 1937 году на Полтавщине была ликвидирована почти вся верхушка партийного и профсоюзного аппаратов. Всего в течение 1937—1938 годов на Полтавщине более 10 тысяч граждан стали жертвами репрессий. По другим данным, начиная с 1929 года на Полтавщине было репрессировано более 400 тысяч человек.

Жертвами НКВД были состоятельные полтавчане, военнослужащие, священники и представители интеллигенции, которых безосновательно обвинили в шпионаже, связях с зарубежной разведкой и т. д.

Из-за давности этих преступлений никто так и не понес ответственности.

* * *

Семью Марка Кривошеева эта беда, к счастью, не затронула. Но в душе юного Марка и памяти его друзей оставила глубокий след, хотя при этом совершенно не подорвала их веру в светлые идеалы социализма и не поколебала преданность делу коммунистической партии.

* * *

Рассказывает Марк Иосифович

Пришло время пояснить, как я стал Иосифовичем. В разных документах моего отца можно видеть, что его имя писали по-разному: где-то «Осип», где-то «Iосифъ». Не знаю, как это получилось и что могло тогда означать. Когда я это увидел и осознал, уже не было возможности спросить у самого отца, а мама не смогла мне толком это объяснить – просто сказала, что в сущности это одно и то же имя.

В моем свидетельстве о рождении написано четко: отец – Осип Маркович Кривошеев. Именно с этим документом я и пришел в паспортный стол в Полтаве, чтобы получить свой первый паспорт. Через пару дней мне выдали документ, где в графе «отчество» было написано «Иосифович». Я подумал, что паспортистка ошиблась, и спросил, как можно это исправить. Меня послали к начальнику паспортного стола, который не захотел со мной разбираться и сразу спросил: «А чем ты, собственно, недоволен? В нашей стране для всех один отец – Иосиф Виссарионович Сталин! Возражения есть? Нет? Свободен!» Это было в 1938 году…

* * *

Школьная жизнь идет своим чередом. Юность – пора мечтаний и увлечений. А еще крепкой дружбы. Этой дружбе будет суждено выдержать проверку временем, разлуками, войной. А пока им очень хорошо вместе.

Из дневника

К этому времени (8-й класс) у нас сколотилась своя компания, в состав которой вошли: Лена Тарасюк, Рива Богатырева, Лиля Боярская, Зоя Казаринова, Оля Пейсахович, Лара Попова, Исак Казанович, Маерович, Моська Иоффе, Марк Блиндер, Лева Печерский, Илья Розенфельд и я.

Пейсаховичи приобрели патефон, квартира их находилась в самом центре города, родители были хорошие, понимающие люди (когда приходили ребята, они моментально удалялись), поэтому этот дом стал нашей «штаб-квартирой», где собирались мы в выходные дни и весело проводили время.

Илья Розенфельд

Этой же весной случилось полукомическое происшествие: к одной нашей соученице на весенние каникулы приезжает гость из самого Киева – двоюродный брат. Он наш сверстник, учится, как и мы, в восьмом классе.

Само по себе событие заурядное, но наши девочки его очень ждут, волнуются и шепчутся. От них мы знаем, что он красавец и прекрасный пианист, победитель республиканской шахматной олимпиады среди школьников старших классов, что-то еще в таком же духе. Судя по всему, нам до него далеко. Фамилия его Козлов – это все, что достоверно о нем известно.

И вот нас (пятерых) приглашают в гости – мы понимаем, что нам, жалким провинциалам из захудалого городка, почти деревни, покажут и столичного гостя.

Мы пыжимся, но в душе робеем, ведь мы действительно провинциалы, куда денешься, так оно и есть. Нас знакомят, и первое, что нас поражает: Козлов в отглаженной белой сорочке с голубым, в косую полоску, галстуком, золотистые волосы красиво причесаны на косой пробор, у него смазливое, слегка надменное личико и на губах снисходительная гримаска.

А мы в простых рубашках с распахнутым воротом, причесаны мы аккуратно, но без затей, и галстуков ни у кого из нас вообще еще нет. Мы сидим за столом и пьем чай, а Козлов трещит без умолку. То и дело в его речи мелькает: «У нас на Крещатике… В Киево-Печерской лавре… На Центральном стадионе… В филармонии… В Театре оперетты…» Как бы мельком он небрежно бросает: «Когда это было? Точно не помню, кажется, после концерта Утесова… или Вадима Козина – забыл. Или нет – Изабеллы Юрьевой». Наши девочки не просто слушают – они внимают с открытыми ртами, глаза их восхищенно горят. Ведь у нас нет ни стадиона, ни филармонии, ни Театра оперетты, ничего. И все эти имена – Утесов, Изабелла Юрьева, Вадим Козин – для нас фантастика, мечта, фамилии небожителей.

Потом Козлов снисходительно обращается уже к нам: «А что, в вашем, пардон, местечке уже есть звуковое кино? И что, даже театр? Ха-ха, воображаю!»

Но мы молчим. Пока. Хотя нас он уже задел. И я (на пробу) задаю осторожный вопрос: «А у вас в Киеве „Тангейзер“ идет?» Козлов смотрит на меня с недоумением. «Что? Тан-гейзер? Как это?» И тут мы ехидно и громко хохочем. Он не понимает причины нашего смеха и растерянно смотрит на нас. Пауза, минутная неловкость. И тут наша хозяйка громко возглашает: «Ребята, давайте лучше танцевать!» Мы поднимаемся из-за стола, и Козлов облегченно говорит: «Правильно! Давайте я вам сыграю „Сашу“. Знаете? Это я подобрал дома по слуху, сразу после концерта. Хотите?» – «Хотим!» Сейчас «Саша» – самая модная песенка.

Он подходит к пианино, небрежно, как мэтр, усаживается, нажимает две-три клавиши и брезгливо произносит: «Хм, расстроено!» И играет. Играет он очень бурно и громко, страшно колотит и фальшивит, техника у него слабая и аккомпанемент плохой, приблизительный. Но видно, что старается блеснуть, поучить нас, недоумков из местечка. Ведь он столичная штучка, киевлянин.

Он играет и даже напевает, и мы видим, как наши девочки осторожно переглядываются. Они уже все поняли. Наконец Козлов берет заключительный аккорд и торжествующе смотрит на нас. От усердия он даже вспотел. И теперь ждет кликов восторга. И тут мои товарищи говорят мне: «Ну а теперь давай ты». Значит, теперь нужно постараться и мне. И я стараюсь. Техника у меня хорошая, беглая, я стараюсь подражать самому Симону Кагану, блистательному аккомпаниатору Изабеллы Юрьевой, и я вижу, как недоуменно вытягивается лицо у нашего гостя. Он молчит, он в нокдауне. Немигающе смотрит на меня и спрашивает: «А ты это как?.. По нотам?» И тут уже торжествуем все мы. «Нет, – отвечаю я. – Я тоже по слуху, но только с пластинки». Козлов заметно вянет.

И тут подключается Марк [Кривошеев]. «Ты, говорят, чемпион по шахматам?» Козлов на минуту теряется, но тут же оправляется. «Да, нашего района, а что?» – «Давай сыграем. Покажешь мне пару новых ходов?» – «А ты умеешь играть в шахматы? Это не шашки». – «Ходы я знаю. Так как? Или дрейфишь?» Козлов презрительно смеется. «Я? Дрейфлю? Несите шахматы!» Фигуры расставлены, мы столпились за спинами игроков. Игра начинается. Ровно через десять минут Марк делает ход конем и спокойно говорит: «Тебе мат». – «Где?» – «А вот». Марк смеется. Смеемся и мы. Мы рады. Козлов смотрит на доску, лицо его пунцовеет. «Ладно, – раздраженно говорит он. – Давай еще одну. Я просто зазевался».

Фигуры снова на доске. Сейчас Козлов играет гораздо осмотрительнее. Проходит минут двадцать. «Ну? – спрашивает Марк. – Сдаешься? Или как?» – «Я? Чего ради!» – «Тогда лови мат!» Козлов обескуражен, он в растерянности. «Тогда еще одну!» Еще одна партия, и снова мат. Пауза. Это уже нокаут. Мы торжествуем. Но девочки ставят патефон, приглашают нас, и неловкость ситуации растворяется в шуме, смехе и общих разговорах. Вскоре столичный гость уезжает, а мы еще не раз вспоминаем «чемпиона по шахматам и прекрасного пианиста», смеемся и, шутя, называем нашу Полтаву местечком, где у нас, папуасов, выучившихся играть в шахматы, как ни странно, уже есть звуковое кино и даже свой театр.

Ребята любят свой город. Полтава строится и хорошеет. С 1935 года началась реконструкция города, и до 1941 года в нем было построено 25 многоэтажных домов, сооружена электростанция, расширен водопровод, построена канализация, на улицах появились автобусы, а в домах зазвучало радио. В городе работало 35 библиотек, 11 клубов, четыре музея, два театра и два кинотеатра.

Илья Розенфельд