Дьявол носит… меня на руках

Когда дом был жив, а жильцы достаточно молоды, здесь хранили милые сердцу вещи, которые рука не поднималась выбросить. Время шло, они превращались в жалкий мусор и забывались на следующие пять-десять лет или на всю жизнь. Вот эта деревянная лошадка. Чья она? Хоть убей – не вспомнить. И как сидел на ней, и как держался за окрашенные красной краской «вожжи», и как представлял перед собой спины преступников, целясь из игрушечного пистолета, лежащего тут же, рядом. Или преступником был он сам?

Чуть дальше – помятая картонная коробка с надписью «книги» и тремя жирными восклицательными знаками, выцарапанными зелёным фломастером. Это уже интереснее – хоть будет чем занять себя на то недолгое время, которое удалось выторговать у жены, соврав, что уезжает в командировку на выходные. Понятное дело, она всё понимала, не доверяла. А потому, если возникнет необходимость, можно в тысячный раз напомнить: «Если ты со мной несчастна – давай разведёмся».

Только, видимо, трёхсот двадцати дней идиллии в году – плюс-минус пара дней – хватало, чтобы крепче сжать в улыбке губы и расслабить напряжённые плечи.

Среди детских книжек с выцветшими картинками попалась пара томов мировой классики, десятка два тетрадок в клеточку, исписанных корявым почерком рецептами неразборчивых блюд, и увесистая книга в твёрдой кожаной обложке. Большая часть листов оказалась пустой. И лишь в начале, на полстранички, плясали каракули, среди которых с трудом можно было разобрать слово «собака».

Подхватив вместе с «кожаной» знакомую «Охоту на овец» («Охо?та на ове?ц» – роман японского писателя Харуки Мураками, 1982 год. Третье произведение в цикле «Трилогия Крысы», продолжение романов «Слушай песню ветра» и «Пинбол 1973»), Джейден спустился вниз и пристроил «сокровища» в пакет с оторванной ручкой и эмблемой местной сети супермаркетов, оберегая от упрямого дождя, норовившего пробраться в каждую щелочку.

Если так пойдёт и дальше, придётся отказаться от идеи остаться здесь ещё на один день. А значит, блок из шести банок тёмного пива дождётся своей участи на день раньше положенного.

***

Найденная в «бардачке» внедорожника шариковая ручка в оранжевом корпусе с синим колпачком и наполовину стёртой неразличимой картинкой на боку скользила по чуть влажным от старости листам. Иногда замирала, подскакивала к бормочущим невнятные фразы губам, награждалась новой парой отметин от зубов и возвращалась обратно. Джейден чувствовал себя настоящим писателем: чуть больше, чем позволяют приличия, пьяным, запершим сам себя в одиночестве на обрыве разрухи, охватившей мир.

Приученный к цифрам мозг отказывался выдавать сколько-нибудь приличные мысли, растягивая их на достаточно длинные предложения. Зато ёмко. Именно так он всегда представлял себе деятеля искусства – бедным, опьянённым собственным превосходством и непрерывно творящим.

Как далеко это было от настоящей жизни, где не было места порывам и растрате бесценного времени на то, чтобы подобрать подходящее слово – вертлявое, норовящее скользнуть с языка обратно в глотку, так и не дав себя как следует рассмотреть.

Мутная жидкость в полупустой бутылке растаяла. Как и небольшой запас «Джека», припасённого на всякий несчастный случай. И только дождь не унимался: молотил и молотил по уставшим от его навязчивости молодым листьям и не успевшей насладиться солнцем траве. Становилось сложнее найти место, где бы не протекала крыша, а потому приходилось постоянно перетаскивать кровать, оставляя страшные борозды на полу.

Пальцы, торчащие из-под обтрепанных рукавов поношенного пальто, покраснели и обветрились, плохо слушались. Глаза слипались. Так и не дописав последнее слово, Джейден провалился в сон, накрывшись пустой книгой.

А когда проснулся, уже светало. С козырька над входной дверью капали мясистые капли и растворялись в растоптанных останках колючего снега. Солнце щекотало повеселевшие листочки деревьев и беззастенчиво кралось через раскуроченную дверь к кровати.

Книга валялась рядом – слова, выведенные нетвёрдой рукой, расплылись от мокрых следов, превратившись скорее в каракули экспрессиониста, чем в начало повести или романа. Да что там романа – написанное не тянуло даже на короткий рассказ, вроде «Моста» Кафки. Гораздо больше на литературное произведение была похожа история про неизвестную ему собаку в начале книги.

Хотя сейчас Джейден был не уверен, что понял всё правильно – слишком много алкоголя оставалось в крови, чтобы доверять собственным глазам.

Утро воскресенья должно быть другим. Или не должно?

Должен ли он, проснувшись пораньше и накарябав на обрывке листа ничего не значащий список грехов, которые больше похожи на список удовольствий, спешить в церковь? Туда, где священник над его головой пробормочет ему одному понятные слова, а потом угостит странной смесью вина и хлеба, которые на непременно голодный желудок вызовут только тошноту. Хотя кто-то умудряется испытать Божью благодать, что бы это ни значило.

А может, должен завязать несуществующим детям бантики и поспешить в местный парк?

А может, в утро воскресенья (особенно после выпитого) голова должна раскалываться, а весь остальной мир исчезнуть, оставив только боль?

Если бы это имело хоть какое-то отношение к жизни Джейдена Алларда, ему было бы гораздо проще бросить пить.

А пока у него не было ни списка грехов, ни детей, ни головной боли, он не придумал ничего лучше, чем, обернув книгу обратно в пакет и зачем-то припрятав под переднее сиденье внедорожника, отправиться прогуляться до речки, которая в это время года уже освободилась от оков льда. Так он пытался ещё раз – всякий раз – почувствовать себя живым. И пока в желудке кололо тепло вчерашнего алкоголя, можно было рассчитывать, что получится.

Странно, но куда-то делись мысли. Он точно о чём-то думал вчера, что-то вспоминал, пытался принять непростое решение – то ли связанное с работой, то ли с «голосом совести». Но сейчас даже наличие этого самого «голоса» казалось сомнительным. Не приснилось ли?

Под ноги кидались камни, выворачивали лодыжки, шмякались в грязь или прятались за умирающими сугробами. Приходилось обходить затопленные места по траве, углубляясь чуть дальше в лес, чем хотелось.

Лес трещал. Деревья терлись друг о друга, словно пытаясь отвоевать чуть больше свободного места. Дорога шла в гору, и резиновые сапоги скользили на размокшей глине. Хотелось верить, что не зря.

Но вид на мутно-бурую реку не обрадовал – напомнил допитую бутылку самогона.

Присев на поваленное бревно, Джейден наблюдал, как мимо проносились упавшие в бурный поток ветви и листья, и старался гнать мысли о том, что так же – мутно, быстро, нелепо – проносится мимо его собственная жизнь. Пока он своими руками топит её в алкоголе, пытаясь заспиртовать и поместить в музей под стекло. Личная кунсткамера, где напоказ выставлялись уродливые мгновения прошлого.

Пустота внутри, залитая вместо обезболивающего алкоголем, ворочалась, кусалась, напоминая о своём присутствии. Но в этот раз в ней было что-то реальное, больное, настоящее. Настолько настоящее, что пришлось согнуться, вжав кулак в живот.

Не помогло. Он давно не различал физическую боль и привычную пустоту, не видя в них разницы. Зачем, если ни от одной, ни от другой избавиться до конца не получалось? Иногда даже тешили мысли: «Чувствуешь боль – значит, живёшь». Только вот управлять несовершенным, сжимающимся в судорогах телом – совсем не то, что жить.

Обратный путь занял раза в три больше времени. Иногда боль становилась настолько сильной, что Джейден падал, не выбирая место: на острые камни, в тягучую глину или колючий кустарник. Выл, давая волю внутреннему израненному животному, радовался, что переживает приступ вдали от квартиры, «голоса совести» и соседей, готовых стучать в стену по любому поводу. Тут, в самой сердцевине ничего, он мог позволить себе выпустить демонов наружу. Может быть, они забудут вернуться.

Банка тёмного, успевшего нагреться под скудным солнцем, пива не спасла. Только слегка притупила разрастающийся вместе с болью страх. Теперь перспектива подохнуть здесь не так пугала, а даже казалась настоящим спасением. Но новый приступ поднялся по пищеводу, схватил за глотку, вырывая кадык, и поволок к внедорожнику.

Плевать на дорожную полицию или возможность вмазаться в бетонный отбойник где-нибудь на повороте. «Жить хочешь? Тащи свою задницу за руль!»

Скорее всего, его хватит только до заправки. Там можно будет разжиться бутылочкой чего-нибудь покрепче, чем это дурацкое пиво. И, глядишь, всё пройдёт само… Всё равно в больницу он не поедет. Так какая разница, где извиваться от боли: здесь одному или под чутким взором «голоса совести»?

Через пять минут, накинув маску повседневности, повесив в поеденный короедами шкаф пальто и оставив резиновые сапоги у стула, прямо в проходе, Джейден забрался во внедорожник, держа кулак в районе живота, словно угрожая невидимому врагу скорой расправой.

Обернувшись в последний раз на заброшенный дом, ставший пристанищем на два дня, он скользнул взглядом по одиноко стоящему стулу. Тот смотрелся нелепо и жутковато в раскуроченном проёме: вот-вот вернётся владелец, займёт своё место и будет наблюдать за тобой, вспоминая, где спрятал заряженное ружьё.

Хотя, кажется, обойму уже разрядили прямо в брюхо непрошенному гостю.

***

Город встретил дождём. Пугливые пешеходы рассыпались по тротуарам, оберегая одежду от пыльных брызг из-под колёс внедорожника. Хотя находились и те, кто не бросал и равнодушного взгляда в сторону шелестящего проспекта, занятые своими мыслями или их полным отсутствием. Вечер воскресенья – не лучшее время пытаться привлечь внимание: оно сосредоточено на последнем перед рабочей неделей глотке свободы, которой так не хватало тем, кто запер себя в обязательствах и «стабильности».

«Сколько среди нас ходит мёртвых людей, скрывающих за успехом глубокие душевные раны?» – пронеслась мысль и выплеснулась на тротуары вместе с грязными брызгами.

Надоедливый дождь не прекращался. Огни светофоров бликовали на лобовом стекле, стекали вместе с каплями на капот. Терзающая внутренности боль отпустила – должно быть, залюбовавшись суетой бурлящей в городе жизни. Но стоило только подумать об этом, как она обиделась и впилась с новой силой. Джейден охнул, согнулся к рулю, вильнул влево на встречку, нажал на тормоза, давая возможность для манёвра, вырулил обратно на свою полосу и шумно вдохнул через сжатые зубы.

Можно было остановиться и вызвать скорую или поехать прямиком в больницу, но перед глазами маячил манящий образ початой бутылки коньяка, оставшейся от события, которое сейчас и не вспомнить. Он не любил пить дома – раздражал укоряющий взгляд «голоса совести», – но сейчас был особый случай: сейчас ему было плевать.

Мест на парковке у подъезда почти не осталось. Пришлось парковаться дальше по улице и тащиться метров двести, опираясь на трясущийся от напряжения кулак, всё ещё приставленный к животу. Зато лифт услужливо распахнул двери, как только кнопка вызова загорелась красным.

– Джей, здарова! – шлёпнулась на плечо чья-то тяжёлая рука.

Стараясь не дышать, чтобы не затопить узкую кабину лифта запахом ядрёного перегара, Джейден обернулся, облегчённо выдохнул и коротко кивнул, увидев соседа с третьего этажа. Вот уж у кого не было проблем с тем, чтобы выпить дома, во дворе или прямо за кассой местного магазинчика. Хозяин жизни с вытянутыми коленками и сандалиями на босу ногу, ничего не скажешь.

– Привет, Стив. Как оно? – голос звучал неестественно, натянуто и пискляво.

– Да ничё. Потихоньку. Моя у родителей – отдыхаю, – в подтверждение его слов в чёрном пакете призывно брякнули стеклянные бутылки. – Зайдёшь?

Облизнув пересохшие потрескавшиеся губы, Джейден на секунду задумался: прозвучало заманчиво, ведь жена не ждёт его раньше завтрашнего дня…

– Не, я пас. Завтра на работу, – соврал он, с сожалением и не без труда оторвав взгляд от манящих силуэтов бутылок, угадывающихся в черноте пакета.

– Как знаешь. Угробит тебя работа. Отдыхать тоже надо, – справедливо отметил Стив и поспешил ретироваться за обитую дерматином дверь, как только лифт проскрипел: «Третий. Этаж».

Доскрипев до девятого, лифт снова распахнул двери, и Джейден буквально вывалился на площадку, согнувшись почти до колен от нового приступа боли. Неприятно копошились непрошенные мысли, навеянные естественным страхом преждевременно подохнуть: надо перетерпеть, пройдёт. Как только станет легче, планы типа «пора бросать» и «надо записаться на реабилитацию» выветрятся из головы.

Дверь заперта на оба замка – дома никого. Бросив в прихожей ключи, Джейден прямо в обуви влетел в гостиную и завалился на ковер, от которого пахло пылью и почему-то лекарствами. Изо рта текла слюна, из глаз – слёзы, и впитывались в длинный толстый ворс.