Императив. Беседы в Лясках

– А в Венецию выдвигали американцы?

– Немцы. Польша сначала не была против. Для Ярузельского, для его правительства было очень важным то, что называли нормализацией, чтобы показать, что в стране все в порядке, все спокойно, можно уже забыть…

– То есть они за вашу победу ухватились?

– Да, ухватились, а потом их это раздражало.

– Если вернуться в середину 50-х годов, когда Вайда снимал фильмы, которые вошли в мировую классику. Ему мешали?

– Конечно, мешали. Давили, вырезали кадры. Это всегда была такая борьба, мы даже гордились, если что-то вырезали – значит, мы дошли до границы.

А если ничего не вырезали – значит, картина конформистская. Это, конечно, шутка, но мы так смеялись. И Вайда в одной из своих картин – «Не виноватые волшебники», кажется так она называлась, или «Невинные чародеи» – снял очень провокационную сцену, которую, конечно, цензура с криком вырезала. Он заранее знал, что этой сцены не будет, но зато все остальное уже пропустили, не заметили.

– Эта сцена была – рассказывал кто-то – из истории про советского художника в Киеве, который очень любил продавать государству свои картины. И когда художественная комиссия заседала, постоянно на его картинах была, например, где-то в углу картины нарисована совершенно не имеющая отношения к картине собачка. Он рисовал эту собачку осознанно. После чего худсовет просил его закрасить собачку и больше никаких претензий к картине не имел.

– Это чуть-чуть похоже, только было гораздо больше, чем собачка. Там ночью пьяные молодые люди проходили мимо кладбища, а кто-то там показывал им могилы и говорил: «Вот, они украли наших покойных: они все были в Армии Крайовой, а здесь написано Армия Людова. Они украли наших предков». Ну, конечно, это все было вырезано.

– И потом это не восстановили?

– Нет, никогда.

– Но ему работать не мешали?

– Мешали, но никогда не было такого, чтобы все запретить. Ну вы знаете, всегда было все-таки уважение к искусству, в Польше с XIX века осталось, что искусство – это основа нашей идентичности. Не будет искусства – не будет Польши.

На съемках фильма «Год спокойного солнца» с актерами Майей Коморовской и Скоттом Уилсоном, исполнителями главных ролей, 1985 г.

– А при этом были другие деятели искусства, которые служили власти верно?

– Не так много и не слишком хорошие. Самое важное, что не было талантливых, не было великих. Был, например, Ивашкевич[19 - Ярослав Аеон Ивашкевич (1894–1980) – польский писатель, поэт, драматург, переводчик. Председатель Союза польских писателей. Лауреат Международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами».], который разрешал власти использовать свое имя, но…

– Тоже не написал ничего такого, за что было бы стыдно?

– Нет, нет. Но есть его эпопея о революции в Украине, по ней даже сняли телевизионный сериал, довольно достойный. Правда, у него были позорные стихи в сталинские времена, это правда, и он этого очень стыдился.

– А Реймонд в какие годы писал?

– Реймонд – это до Первой мировой войны.

– Так вот получается, что польские деятели искусства в этом смысле очень сильно отличались от советских, когда много действительно великих представителей…

– Да. К счастью, этого у нас практически не было совсем. А партийные писатели все-таки были плохими писателями. Был такой момент в 60-е, в 70-е годы, когда один раз появился министр культуры, который был прекрасно образованным, толковым и мудрым человеком, но, я бы сказал, глубоко циничным. Бывший католик. С итальянской фамилией Вильгельми. Он заметил правильно, что партия потеряла ведущую роль в культуре, и пробовал это вернуть. Говорил, что Шостакович, Прокофьев стали великими, потому что это она, партия, сделала их великими. Да, это правда, что партия их поддерживала, помогала, посылала за границу.

– Но, в случае с Шостаковичем, и травила тоже.

– Ну и травила, конечно. И с Прокофьевым тоже так было. Так что, с одной стороны, он это заметил и обещал партии, что он, Вильгельми, вернет партии эту роль. Он начал преследовать популярных оппозиционных писателей, но вытащил по-настоящему великого, о котором просто мир чуть-чуть забыл, и надеялся, что он доведет его до Нобелевской премии. Но не успел.

– Ивашкевича?

– Нет. Ивашкевич этого хотел бы, но Ивашкевич был слишком связан с властью. Это был автор исторических произведений, человек из Харбина, а вообще-то поляк, который родился в Китае, многие годы прожил в Тибете – Теодор Парницкий[20 - Теодор Парницкий (1908–1988) – польский писатель, автор исторических и историко-фантастических произведений.]. Абсолютно первого уровня писатель.

– Он и сейчас остался в мировой литературе.

– Конечно. Но он не мог бы добиться лучшей позиции, если бы его поддержали, прежде всего если бы кто-то снял картину. Снята была одна очень хорошая телевизионная картина на основе его романа, но этого недостаточно, надо было бы снять большую картину. И это планировал министр, он думал, что добьется этого.

– Он не успел долго пробыть министром?

– Да, произошел несчастный случай, просто невероятно – разбился самолет, когда он возвращался из Болгарии, чтобы получить номинацию. Он был заместителем министра культуры без министра культуры – министра долго не было. Партия его тоже боялась – он был слишком интеллигентным. Они ему не доверяли. И правильно.

С Тадеушем Брадецким на премьере фильма «Константа», 1980 г.

– А какую роль играли тогда Вислава Шимборская[21 - Вислава Шимборская (1923–2012) – польская поэтесса; лауреат Нобелевской премии по литературе 1996 года.] и Чеслав Милош?

– Милош был в эмиграции, так что он был под запретом, нельзя было вообще о нем упоминать. Он жил в Лос-Анджелесе, нет, в Беркли.

– И здесь его вообще не знали? Даже в самиздате ничего не было?

– Нет, в самиздате был. Но его, знаете, популяризировала «Радиостанция Свободная Европа» («Радио

Свобода»). Все это услышали, и, знаете, тогда у поляков появился великолепный снобизм. Вы знаете, я это почувствовал. Когда я перешел в 4-й класс элементарной школы, начались специальные предметы (до 4-го класса был один учитель все время, а потом, когда начинаются отдельные предметы, учителя уже разные). Мой отец позвал меня и сказал: «Если ты слушаешь лекции по математике, физике, химии – учись и не морочь нам голову. Но если это польская литература, история, география, биология – рассказывай дома, что тебе говорят в школе. Мы тебе скажем, где правда, а где ложь. Но в школе об этом не говори». И вы знаете, первое, что я почувствовал, когда пошел в школу после этого, я заметил, что мне говорят не то, что дома. Мой друг тоже это заметил. Значит, мы принадлежали к клубу информированных. Не слушать «Радио Свободная Европа» – это надо быть круглым дураком – было б стыдно: как, ты не слышал? Что же ты делаешь, если не знаешь, что на «Радио Свободная Европа» сказали? Это было необходимо знать.

– А его не глушили?

– Глушили. Но были разные способы. Слушал, хотя слышно было плохо.

– То есть даже дети это всё знали?

– Конечно, и очень многие люди. Хотя, конечно, не все – были партийные, были разные люди. Но мы чувствовали, что необходимо знать «Свободную Европу». Это смешно, но мы почти все знали.

– О Виславе Шимборской…

– Она в сталинские времена несчастливо вошла в литературу: сочинила несколько стихотворений в честь советской власти, и за это потом ей было стыдно, а она была очень гордой, не хотела признавать, что виновата, поэтому она отошла от всего, никогда не включалась в дискуссии. Конечно, она была уже потом против, но никогда активно не участвовала в оппозиции. Но этот позор… Ну, вы знаете, например, есть в Польше такая независимая академия PAU[22 - Польская академия знаний {пол. Polska Akademia UmiejQtnosci, до 1919 г. – Академия знаний) – польская научная организация, обладающая статусом научного общества.] – ее не приняли за эти позорные стихотворения. Сказали: если кто-то хоть раз сочинил такие вещи, он недостоин. Хотя у нее уже была Нобелевская премия.

– Это Литературная академия?

– Академия Umiejqtnosci. Это с XIX века существовала такая академия для выдающихся ученых и артистов. Ее название можно перевести, как «способности» или, точнее, как «если что-то знаю, что делать», это такая мысль.

– Знания и умения?

– Да, знания и умения. Очень престижная академия, сейчас очень богатая, потому что ей вернули ее имущество – она получала много даров еще в XIX веке, это было в Кракове. И она до сих пор там есть, кажется, я тоже ее член, меня где-то лет двадцать тому назад призвали, и участвую в ее деятельности.

– Но потом Шимборская все-таки стала властительницей дум, умов, авторитетом?

– Да. Авторитетом, но не до конца. Авторитетом в поэзии, но она – это больше красота, нас же увлекала ее ирония, юмор. А нас всегда разочаровывало то, что она постоянно говорила о своей неуверенности. Надо же быть в чем-то уверенным, нельзя все время сомневаться.

С временным президентом Италии в 1978 г. Аминторе Фанфани, 1982 г.

– А Милош был противоположностью, наоборот он…