Мир и война в жизни нашей семьи

– Что? Где?

– Там! Там!

Когда добежали до места происшествия, то здесь все было тихо. Ребята потихоньку повезли тележку домой.

Мама, сломя голову, побежала за удалявшимся мужчиной со мною на руках.

В больнице установили вывих ноги. В больнице я, кажется, лежал недолго. Долечивали дома.

Лежал в постели с висящей ногой, к которой с двух сторон были подвешены чулки с песком.

После этого случая мне второй раз в жизни пришлось учиться ходить.

Когда мы жили в Рублеве, то маме с папанькой приходилось очень много работать.

Папанька после работы в субботу уходил в Павшино и там работал до позднего вечера, приходил в Рублево или в воскресенье поздно вечером, или в понедельник рано утром.

Семья у нас была большая, а мама должна была всех нас обшить, накормить и ухаживать за коровой, приготовить ей корм и вовремя накормить и подоить.

И кроме того, чтобы как-то еще подработать, она готовила обед так называемым «нахлебникам». Каждый день в определенный час приходили обедать два пленных австрийца и один наш служащий Федор Федорович.

Память об австрийцах у нас осталась до сих пор. Ими был изготовлен шкаф для посуды. Стол, вешалка сделаны очень добротно. До сих пор стоят в Павшине.

Федор Федорович также остался в памяти. Он помимо обеда часто приходил к нам и вечером на чай. Он был очень веселый. Много рассказывал интересного. Любил играть с нами, с детьми. Показывал нам разные фокусы. Запомнилось, как он танцевал с куклой. Кукла была большая, примерно, как девочка 2-х годиков, в длинном платье. Кукла танцует рядом с ним самостоятельно. Он ее не держит за руку, она подняла левую руку, а правую в сторону Федора Федоровича и выделывает кренделя ногами и подпрыгивает. Федор Федорович поет и хлопает в такт танца в ладоши, опущенные на уровень головы куклы. Это представление было в Рождество в большой комнате, где была установлена елка. Мы веселились и смеялись до упаду. Свет был выключен, и лишь на елке горела одна свеча.

Федор Федорович иногда приходил с женой. Он был маленький, она же была высокой и очень красивой. Звали ее Анна Ивановна, она была врачом и работала в больнице на Баньке.

Раю в Рублеве я не помню, по всей вероятности, она в то время жила в Павшине вместе с бабой Анной.

Брата Сашу я помню в Рублеве по двум происшествиям. Один раз он пошел дома в уборную и закрылся там на крючок. Сидел он там в темноте, и когда надо было выйти, он никак не мог найти крючок. Очень перепугался, заплакал, затем стал кричать и стучать. Мама с наружной стороны говорит ему:

– Сашенька, не плачь. Доставай крючок-то, он высоко.

Долго шли переговоры. Саша не переставал плакать и открыть никак не мог. Мама всё время уговаривала его не плакать и не бояться.

– Не плачь, Сашенька. Мы тут, рядом с тобой. Слышишь меня, я здесь. Посиди немножко.

Переговоры велись долго. Мама пыталась посильнее дернуть дверь, но ничего не получалось. Хорошо, что вскоре пришел с работы папанька и он топором оттянул дверь от косяка и с силой сорвал крючок.

Саша был освобожден из неволи. Мама стала успокаивать и целовать Сашу. После этого случая мы, маленькие, в уборной не закрывались.

Сашка был старше меня на три года. Он уже начал учиться в школе. И у него были свои товарищи по школе. Теперь он гулял уже часто не с нами, а в другой компании. Один раз вместе с ребятами разожгли костер вблизи поленницы дров. Случился пожар. Взрослые увидели и пожар успели быстро потушить. Помню, что Саньке тогда крепко досталось вечером от папаньки. Это наказание я тоже хорошо запомнил. Нам крепко внушили: никогда не баловаться спичками. Мы запомнили, что каждый проступок наказывается. Росли мы послушными.

Запомнилось мне по Рублеву, что в доме на том же этаже, где жила семья крестного, жили два брата Зенкины – Колька и Васька. Они были немного постарше меня – на 1–2 года и всегда дрались, и не только между собой. Но других своих сверстников били. Вот почему мы, ребята, очень редко ходили к крестному.

Таковы мои впечатления о детских годах в Рублеве.

В Павшине. Я не помню, в каком году – в 16-м или 17-м, мы перебрались обратно в Павшино.

Помню, что начал я учиться в Павшине в кирпичной школе, что за партой сидел с Егором Савиным. Так как фамилия у нас была Савины, то нас различали Савин Егор первый и Савин Егор второй. А кто из нас был первый, кто второй, я уже не помню. Смутно помню, как у нас в классе снимали иконы. И помню, первое время поп учил нас Закону Божьему в классе, а после несколько раз мы всем классом ходили в церковь. А затем и вовсе перестали изучать Закон Божий.

Смутно помню отголоски революционных событий в Павшине. Была стрельба около церкви. На площади перед церковью был деревянный сарай, в котором хранилась противопожарная утварь. Повозка с бочкой для воды. Повозка с ручной пожарной машиной, называемой помпой. Пожарные рукава, ведра, багры, топоры, лопаты.

После перестрелки в этот сарай было закрыто несколько человек.

Папанька был большевиком. И это в Павшине знали. Помню, после этой перестрелки мимо нашего дома проходил мой сверстник – такой же мальчишка, как и я, и сказал, что большевиков скоро будут резать, и пропел мне тогда песенку.

Был царь Николашка —
была мука и кашка.
А теперь большевики —
Нет ни кашки, ни муки.

С продуктами плохо. Шла эпоха военного коммунизма. Царила разруха.

Для Москвы по реке откуда-то сверху плыли дрова. Часть дров на поворотах реки прибивало к берегу. Населению дрова брать запрещалось. Приказано было приставшие к берегу дрова отталкивать.

Помню, нас, школьников, тоже привлекали к этой работе. Мы шестами отталкивали от берега дрова и большие бревна. За эту работу нас водили на липецкую фабрику в столовую, где кормили чечевичным супом.

Помню, один раз нас водили на экскурсию на фабрику в красильню.

Там было жарко. Из котлов валил пар. На полу кругом вода. Рабочие ходят босиком в нижних рубахах. Работа тяжелая. Но рабочие рады и такой работе. Предприятий работало мало. Большинство стояло. В ходу была песенка: «И по винтику, по кирпичику растащили весь этот завод».

В Павшино часто приезжали или приходили из Москвы рабочие или их жены с какими-то железками, самодельными гвоздями, зажигалками, топорами, ножами, угольными совками и разными другими поделками для обмена на картошку или на муку. Кто побогаче, тот имел возможность выгодно поменять не только железки, но и хорошие вещи, даже дорогие тряпки и хорошую посуду.

Хорошие вещи несла разорившаяся интеллигенция.

В это голодное время у нас с продуктами тоже было очень туго. Из скудных запасов только иногда за картошку выменивали керосин для семи- или пятилинейной лампы.

С продуктами становилось всё хуже и хуже. Помню, стали есть жмых, который предназначался для корма коровам.

Хорошо, если иногда где-то удавалось приобрести конину. Конина, наверное, была очень старая. Варилась очень долго, в котле было много грязной пены. Это, говорила бабушка, от пота. И никак не разжевывалась. Чай пили с сушеной сахарной свеклой. Иногда где-то доставали сахарин.

Вследствие недоедания повсеместно распространилась заразная болезнь – брюшной тиф. Больные были почти в каждой семье.

Лечебной помощи почти никакой.

У нас болели почти все, за исключением папаньки и бабы Анны.

Все лежали вповалку на полу. Лечение самое примитивное. К нам заходил какой-то старичок – то ли лекарь, то ли знахарь.

Оставил нам какую-то воду – большую бутылку, и мы перед едой выпивали этой воды по столовой ложке. Болели долго. Выздоровление шло медленно. Не было еды, не было тепла.

Некоторые семьи вымирали полностью. В церкви почти каждый день стояло по несколько покойников.

По покойникам ползали вши. Болезнь быстро распространялась, главным образом вшами.

У нас умерли Митя и Маня.