Сочини мою жизнь

Было понятно, что эта фраза была не про шорты, а про то, что новой встречи не будет. Это кольнуло Таню легким разочарованием. Но чего она хотела? Стать подружками? Смешно. Хотя и заманчиво.

Таня уходила из дома, где есть все, что нужно для счастливой жизни: дети, строптивый чайник, частокол лыжных палок и даже гавайские шорты. И если бы у нее был выбор, она бы выбрала путь, который выводит на такие кухни.

Глава 5. Молочно-патриотический блюз

Игорь Лукич с брезгливым выражением на лице читал речь партийного лидера. Господи, ну почему он поставил на такого идиота? Может, не поздно еще в другую партию перейти? Но чем там лучше? Вон Петрович, его друг, король птицефабрик, к другой партии прибился, а рассказы один в один сходятся, разницы нет, тот же маразм, но в другой словесной шелухе. «Какую партию ни создаем, а получаем вечную КПСС», – грустил Петрович. Умный мужик Петрович, не случайно в список Forbes входит. Игорь Лукич гордился дружбой с ним и ценил его откровенность.

«Видимо, я – козел бодучий. Все мне не так. Времена меняются, а я вечно всем недоволен. Может, это старость?» – корил себя Игорь Лукич.

И основания для самокритики у него были. Пока солью земли русской были коммунисты, Игорь знал, что его место среди беспартийных. Когда коммунистов свергли, он ополчился против либералов, обвиняя их в недостатке патриотизма. Точнее, не обвинял, а тихо бухтел, потому как массовые действа не любил в любом разливе – от марафонского бега до политического митинга. Ему казалось, что либералы недостаточно любят родину, отказывая ей в самобытности. Словом, Игорь Лукич был тайным и неосознанным славянофилом. И вот пришел праздник на его улицу – все стали патриотами.

Политики рвали на груди рубаху в приступах любви к отчизне; чиновники протирали дыры, стоя на коленях в храмах; певцы добавляли в свой жиденький репертуар положенные на ноты купола золотоглавые; телеведущие освоили «пятиминутки ненависти»; а народ посмеивался, но голосовал за. И тут Игорь Лукич опять приуныл, ему опять это не понравилось.

Как-то не так он представлял себе патриотизм. Тот оказался каким-то горластым и напористым, наглым и драчливым, и слишком обильным – когда ты уже и сидишь на нем, а им все продолжают потчевать. Но вроде бы многим нравится. Может, что-то с ним не так?

Чтобы не выносить на свет свою бодучесть, Игорь Лукич избегал обсуждать эти вопросы. Потому что ответов у него все равно не было. Он – за рынок, но не тот, когда победителями стали жующие бюджетные деньги разбитные парни, отрыгивающие в оттопыренные карманы чиновников. Игорь Лукич был производственником, заводчиком, он на дух не переносил тех, кто сидел на бюджетных потоках. Он – за патриотизм, но не тот, когда любить страну надо громко и обязательно прилюдно, с верой в Бога и в то, что кругом враги.

Он многое бы отдал, чтобы оказаться подальше от всех этих партий и идеологических баталий. В тишине ему лучше думалось. Весь его опыт доказывал, что идея, брошенная в массы, уподобляется девке, брошенной в полк. Но бизнес требовал, чтобы Игорь Лукич был политически активным гражданином. И сейчас эта активность обрела вполне определенную форму – он спонсировал выборы одной крупной партии, которая рвалась в Государственную думу. Хотя с куда бо?льшим желанием он потратил бы эти деньги на строительство новой фермы. На его деньги партийцы обещали выиграть выборы, углубить рынок, спасти страну от внутренних предателей и внешних врагов. В это он не особо верил, а вот в пользе депутатского мандата для развития бизнеса не сомневался. Поэтому и участвовал в этом спектакле.

Игорь Лукич любил свою страну, но не хотел ни с кем обсуждать, как, почему и за что он ее любит. И сейчас, читая речь партайгеноссе, он в очередной раз подумал, как странно устроен мир. Казалось бы, они живут с партийным лидером бок о бок, в одной стране и даже в одном городе, а кажется, что в разных мирах. Верховному партийцу весь мир угрожал, куда-то не пускал, чинил козни и делал подлянки. Игорь же Лукич не имел к миру претензий, точнее, все вокруг существовало для него только в виде сводок на тему экспорта и импорта молочных продуктов. Это был его фронт, и статистика выполняла роль донесений с театра военных действий. Больше Америки ему угрожала Беларусь. Он преклонялся перед Лукашенко и желал ему мучительной смерти.

Ну как батьке Лукашенко удалось добиться, чтобы на одного белоруса молока производилось почти в четыре раза больше, чем на одного россиянина? Хотя понятно как. Все, что он сдирал с России, он вкладывал в сельское хозяйство и не воровал, сука. И белорусские сыры давили Игоря Лукича, брали его за горло.

В России же молочные реки мелели. Игорь Лукич кожей чувствовал, что статистика отчаянно врет, рисуя символический один процент роста. Производство молока топталось на месте и тем самым не пускало его бизнес вперед.

Игорь Лукич знал про молоко все. Он знал, что Россия производит молока столько же, сколько страны Африки, то есть очень мало, по мировым меркам. И что мы близко не выходим на рекомендации врачей по потреблению молока. Он знал катастрофичность нашего отставания. Например, что одна «средняя» корова в ГДР на момент слома Берлинской стены давала столько же молока, сколько корова в нынешней России, то есть спустя четверть века. От этой математики ему хотелось выть. За эти четверть века немцы в два раза увеличили надои с одной коровы. А у нас поголовье коров стало таким же, как во времена коллективизации, когда коров резали, лишь бы не пустить в колхозное стадо.

Зато у нас есть «Сколково», где утонченного вида мальчики важно произносят слова «коучер», «франшиза», «тимбилдинг», а в сельском хозяйстве видят навоз и отсталость. Их Игорь Лукич люто ненавидел и при слове «эффективные менеджеры» скрежетал зубами. Он знал, что подкрадывается катастрофа. Россия трагически запаздывает в понимании того, что мир изменился, что именно сельское хозяйство давно стало наиболее наукоемким сегментом производства.

Объехав фермы ведущих стран мира, он воочию увидел, что происходящее там можно сравнить лишь с прорывом человека в космос. И современная корова – это не Зорька из наших детских воспоминаний о каникулах в деревне. Это стоящая на четырех ногах мини-фабрика по производству молока или мяса. Цена на этих современных Зорек, закупаемых, кстати, преимущественно за рубежом по причине вредительского сворачивания отечественной селекции и генетики, напоминает ценник на детали космического корабля, что сближает сельское хозяйство и космос уже не в поэтическом, а в прозаическом смысле. Цены на технику для современной фермы, кормовые добавки, ветеринарные препараты при обвале российской валюты тоже достигли космических высот.

Для сохранения позиции на рынке сыра Игорю Лукичу нужно было ввязаться в бой за производство молока. Иначе он сможет наращивать производство сыра только одним путем – «бодяжить», то есть делать сыр на растительных жирах, что можно назвать сыром весьма условно. Такой сценарий Игорь Лукич считал самым крайним и надеялся, что до этого не дойдет.

Ему необходимо свое молоко, много молока, молочные реки, молочные цунами, чтобы захлебываться им и тонуть в нем. Но он понимал, что без помощи государства об этом можно только мечтать. Нужны дотации, субсидированные кредиты, лизинговые схемы… И тут без этой чертовой политики не обойтись. Ради молока и сыра он готов был стать самым патриотичным бизнесменом, самым веселым участником дурацких ток-шоу, самым активным меценатом, самым болтливым гостем радиоэфиров. Словом, чертом, ангелом, героем, личным врагом Лукашенко, да хоть банным массажистом партийного лидера. Ему нужно молоко, чтобы делать сыр – и точка.

Но для начала нужно стать депутатом Государственной думы РФ. Милая девочка Таня, постарайся, помоги мне, причеши мою неказистую историю. Сочини мою жизнь надлежащим образом.

Игорь Лукич понимал, что молодая журналистка начнет с Варвары, не удержится. «Интересно, догадалась ли Танька, почему мой офис стоит на улице с таким странным названием – Варварка?» – думал он, глядя на партийный текст.

Глава 6. Наперсток с прорезью

Таня не догадалась. Она лишь поняла, что Варвара не будет забыта Игорем Лукичом никогда. Это была штучная женщина, его двойник, свернувший на перекрестке в другую сторону. Тогда кто мог ее заменить? Любопытство подгоняло Таню сильнее, чем жесткие сроки, выставленные заказчиком. Ей не терпелось увидеть замену.

На этот раз Таня позвонила не сама, а попросила Леру устроить ей встречу с «женой номер два», продиктовав ей телефонный номер из списка Лукича. Ей хотелось воспользоваться правом давать поручения. Это поднимало Таню в собственных глазах, ведь у нее никогда в жизни не было подчиненных. Лера хмыкнула и ответила: «Будет исполнено».

Помощница Игоря Лукича оказалась исполнительной и оперативной. Она перезвонила буквально через десять минут и продиктовала адрес и время будущей встречи. Таня многословно поблагодарила, опыта общения с подчиненными у нее не было.

К назначенному времени она подъехала по указанному адресу. Дом был другого уровня, чем у Варвары, и гораздо ближе к центру. Добротная «сталинка» с огороженной территорией, со шлагбаумом, защищающим двор от чужих машин. Все дышало благородством и достатком. Лепнина по фасаду дома в виде серпов и молотов восхваляла социализм и намекала на неизбежную победу коммунизма. Ирония судьбы заключалась в том, что теперь здесь жили те, кто сломал хребет этому самому социализму. Дорогие иномарки во дворе говорили о том, что жизнь их хозяев удалась. Словом, вторая супруга Игоря Лукича неплохо капитализировала факт своего замужества. Для оплакивания разбитой семейной лодки ей досталось куда более престижное и уютное место, чем Варваре.

Таня поднялась по лестнице, проигнорировав лифт. Было приятно идти по широким, вытертым временем ступеням, держась за добротные деревянные перила, и заглядывать в лестничный проем. Было в этом что-то киношное. Таня в таких домах прежде не бывала. На лестничной площадке размещались лишь две квартиры. Рядом с ними органично смотрелись бы латунные таблички с именами жильцов и указанием их рода деятельности, типа «профессор Преображенский». Но табличек не было, и оставалось только гадать, кто живет в таком солидном месте.

Поднявшись на нужный этаж, Таня нашла дверь, в которую ей предстояло войти, но взяла паузу. Она достала зеркальце, бдительно проверила, не смазалась ли подводка на глазах, поправила челку, облизала губы и даже зачем-то осмотрела зубы. Место обязывало. Что-то подсказывало ей, что хозяйка будет не в клетчатой рубахе, как Варвара.

И действительно. Дверь открылась, и Таня замерла от неожиданности.

На пороге, наслаждаясь произведенным эффектом, в чем-то благородно-бежевом стояла Лера, помощница Игоря Лукича. Ее смеющиеся глаза подошли бы к афише фокусника, который ловко одурачил публику. Немая сцена была похожа на минуту славы Леры. Она сияла как-то даже слишком откровенно для утонченной француженки.

– Ну что? Стоять будем? Или все-таки войдем?

Таня переступила порог. И оказалась в пространстве, которое язык не поворачивался назвать коридором. Это был просторный холл, в углах которого наподобие верстовых столбов стояли внушительные напольные вазы. У Тани мелькнула предательская мысль, что в такой вазе можно спрятаться, если что.

Хотя от кого прятаться? Что за глупость? Чего она напряглась? Да, неожиданный сюрприз, но ничего страшного не случилось. Надо побыстрее сузить расширенные от удивления глаза и вспомнить про цель визита. Лера повела ее в глубь квартиры.

– Чай? Кофе? – спросила хозяйка натренированным голосом.

– Чай.

– Ну чай так чай.

– И, если можно, зеленый, – спохватилась Таня.

– Почему же нельзя? Значит, будем под зеленый чай сплетничать?

– Так уж и сплетничать…

– Ах да, пардон. Назовем это доверительным общением или заинтересованным обсуждением личной жизни шефа. Я готова.

Они прошли в столовую. Таня поняла это по большому овальному столу, стоящему по центру в окружении стульев, напоминающих реквизит из фильма «12 стульев». Видимо, в этом доме на кухню гостей не приглашали. Считали моветоном. Обстановка диктовала свои правила. Сидеть, поджав ногу, на таких стульях было немыслимо. Спина сама собой выпрямилась, локти прижались, и Таня почувствовала, что уподобляется воспитаннице благородного пансиона.

Что стало бы с ней, поживи она в такой обстановке день, неделю, месяц? Одно дело – обитать в панельной пятиэтажке на городской окраине и пить чай из пакетиков на крошечной кухне, и совсем другое – проживать в пределах Садового кольца, кушая из красивой посуды вот в такой столовой. Это не проходит бесследно. Она наверняка была бы другой, иначе бы двигалась, говорила, думала, дышала. Иначе жила. И, возможно, со временем в ней появился бы тот лоск, которым сражала наповал Лера. Интересно, на сколько хватило бы этого шарма, засунь Леру в маршрутку с шансоном, отдави ей ногу в московском метро в час пик? Счет бы пошел на дни, а может быть, на часы.

Тане срочно захотелось узнать, как попадают в такую сказку, на каком жизненном лифте поднимаются на такие высоты. Пользуясь случаем, она маскировала личное любопытство под служебное задание.

– Простите, Лера, можно я вас так буду называть? Я так поняла, вы с Игорем Лукичом познакомились, когда он уже состоятельным человеком был? – спросила она, принимая тонкую фарфоровую чашку, сквозь которую просвечивал чай.

– Да, вполне. Иначе мы бы не познакомились.

– Не поняла.

– А что тут непонятного? Я хотела получить, как вы выразились, состоятельного мужчину, а он хотел иметь роскошную женщину. Это был равноценный обмен, никакого мошенничества, баш на баш. Каждый получил желаемое. Сделка состоялась.

– Лера, если я как-то неудачно выразилась… Простите, я не хотела вас обидеть.

– Обидеть? – Лера засмеялась низким голосом, от которого Таня почувствовала свою полную и безоговорочную неполноценность.

Это был смех сдержанного превосходства. Обидеть Леру Таня не могла по той же причине, по которой муравей не может оттоптать ногу человеку. Рядом с Лерой не было места для второй женщины. Вокруг нее все превращалось в средний или мужской род. Средний род она обращала в зрителей, а мужской род становился одержим ею. Про такую Леру один певец пел, как будто канючил: «Ах, какая женщина, мне б таку-у-у-ю». А нету больше, баш на баш уже свершился.

Таня не могла стать мужским родом и поэтому не представляла для Леры никакого интереса. Оставалось признать себя средним родом и превратиться в зрителя и слушателя.