Новогодняя аллергия

– Ты знаешь, что я не откажусь. Или сам решил слиться, увидев настоящего мужика? – спросил я под нарастающий гул и рявкнул, – Все на шаг назад от стола!

В баре моментально повисла тишина, а вокруг стола возникла полоса отчуждения.

– Бумагу. – Кума взял лист, разорвал его пополам и протянул мне одну часть. – Пиши, Дэн. Я, такой-то такой-то, обязуюсь в случае проигрыша выполнять все желания, мои ФИО, в течении двадцати четырех часов.

– Без уголовки, Кума. – уточнил я.

– Впиши там куда-нибудь… И в конце, как обычно. Дата, подпись.

– Проверяй. – киваю я, пододвигая лист на середину стола.

– Все чин чинарем. – Кума быстро переписывает текст на свою бумажку, поменяв местами наши имена и фамилии, подталкивает расписку ко мне. – Норм?

– Все как у нотариуса. – киваю я, пробежав по строчкам глазами.

– Бармен! – Кума откидывается на спинку стула и заложив руки за голову потягивается, – Возьми эти бумажки и сохрани до конца, а нам накапай пять по пятьдесят каждому. Ровно по пятьдесят.

Ловким движением руки бутылка поменялась местами с подносом, на котором стояли стаканы и стопки, пробка отлетела в сторону, и под чутким контролем толпы абсент был разлит ровно по пятьдесят.

– Даю тебе право выбрать из чего ты будешь пить, Дэн. – Кума довольно щурится, как мартовский кот. – Стаканы? Стопки?

– Без разницы. Выбирай сам.

– Не-е-е… Чтобы потом ты сказал, что я выиграл потому что выбирал не ты? Будь мужиком. Прими решение.

Пару минут я пытался понять, в чем подвох. Кума молча наблюдал за мной сквозь прикрытые глаза.

– Бери стопки! Из стаканов дольше получится. – произнес кто-то.

Кума даже не отреагировал, лишь неопределенно пожал плечами.

– Пусть будут стопки. – говорю я.

– Ок. Одно условие. Ты не трогаешь мою посуду, я не трогаю твою. Согласен?

– Согласен.

– Бармен! Будешь судьей, чтобы все по-честному. Обратный отсчет с пяти. – Кума расставил свои стаканы в линию, и я повторяю это со стопками.

– Пять, четыре, три, два, один… Пошли!

Кажется, тогда зал взывыл. Сложно было сказать, как разделились болельщики. Я успел выпить две стопки пока Кума неторопливо выцедил первый стакан. Содержимое третьей стопки уже катилось вниз по горлу, когда Кума хитро улыбнувшись накрыл своим первым пустым стаканом последнюю полную стопку. Заметил я это только выпив четвертую, удивляясь недовольному галдежу, в котором мата было больше, чем остальных слов.

– Бармен… – Кума показывает на свой перевернутый стакан, к которому тянутся мои пальцы…

– Стакан трогать нельзя! – громко говорит он. – Вы сами приняли эти условия!

– Но… – я ошалело смотрю то на стопку, попавшую в плен, то на Куму.

Он неторопливо цедит вторые пятьдесят, откровенно смакуя. Третьи… Мне ничего не остаётся делать, как наблюдать за этим процессом, осознавая свою тупость. Четвертые… Бар вымирает, в воздухе ощутимо пахнет опасностью. И ее центр находится в человеке, который сидит напротив Кумы, поднимающего свой последний стакан. Он поднимает его над головой и произносит тост так, что его слышит каждый:

– Я поднимаю бокал за единственного настоящего мужчину в этом баре! Даня, если когда-нибудь наступит момент, знай, что я готов за тебя сдохнуть. Пусть рядом с тобой будет такая же настоящая женщина. За тебя!

Кума громко опускает пустой стакан и смотрит мне прямо в глаза. Несколько мгновений мы сидим молча, буравя друг друга взглядами.

– Бармен… расписку… – произношу я. Беру в руки половину листа, на которой моим почерком написано несколько строк, и протягиваю Куме. – Это твое по праву… Брат.

Макс несколько раз складывает лист, убирает его во внутренний карман пиджака.

– Дэн… Если это сарказм…

– Нет. Все так, как я сказал. – я тяну ему ладонь, – Брат?

– Брат! – Кума стискивает мне руку и орет, – Бармен, бля! Хуйли стоишь? Всем Вискаря за мой счет!

А телефон… Телефон я расхреначил об стену, когда не смог внятно объяснить девушке Кумы, что мы с ним теперь братья, и расходиться еще не собираемся.

Кума снова нацепил свою бородищу, завязал пояс и с посохом наперевес, будто это копьё, проскрипел старческим голосом:

– Внученька, возьми мой мешок и потопали кататься на розовом пони.

Сукин сын даже не думал сбавлять обороты и решил использовать оставшееся время на полную катушку. Мало того, что позвонил в шесть утра и напомнил про расписку с довольным хохотом, так ещё припер гребаные костюмы и заставил меня вырядиться в Снегурочку-акселератку. Губная помада на этом фоне была просто мелочью. Стоило только увидеть свое отражение в зеркальных дверях лифта. Почти двухметровая детина в коротеньком полушубке, едва прикрывающим задницу, юбка, белые лосины и красные сапоги сорок пятого размера. Блядь! Блядь! БЛЯДЬ!!! И в таком наряде он тащил меня на улицу.

– Кума, давай я куплю тебе любую тачку! Любую, какую только захочешь!

– Поговорим об этом через… – он смотрит на часы, – …одиннадцать часов и двадцать пять минут.

– Кума…

– Нет таких причин, которые остановят Деда Мороза на пути Добра! – заголосил он. Дзинькает лифт, раскрываются двери, и посох упирается мне в спину, – Вперед, внученька! Счастье близко!

– Счастье настанет тогда, когда я тебе бороду в глотку сапогом втолкаю по самую печень!

– Все это через одиннадцать часов! Давай, брат, не ссы! Страшно только в первый раз.

Кума впихивает меня в лифт и жмет кнопку первого этажа, а я всерьез прикидываю свои показания, которые буду давать по поводу убийства этого самозванца. В особо извращенной форме. С расчлененкой, кучей ошметков и лужами кровищи. От мыслей куда я затолкаю ему посох, а потом и мешок, или сперва мешок, а затем уже утрамбовать его посохом, меня выдергивает дзиньканье лифта. Двери медленно расползаются в разные стороны, и я прекрасно понимаю, почему так шарахнулась девушка с таксой на руках.

– Проходи, красавица! – манит ее Кума, – Прокачу с ветерком!

Девушка отрицательно мотает головой, делает шаг назад, но Куму понесло.

– Да не волнуйся ты! Мы просто на костюмированную вечерину с брательником едем. – говорит он, останавливая закрывающиеся двери ногой в валенке, – Хочешь, я даже пригласительные покажу? Дэн, ой, Снегурыч, подтверди.

Я киваю, тяну его за рукав…

– Ты ее пугаешь, Снегур! – Кума высвобождается и выходит на площадку, – Ух ты какая сосисочка.

Клацают зубы, Кума одергивает руку.