Новогодняя аллергия

– Пожалуйста! Ну пожалуйста! – молю я всех богов и во внутреннем кармане под молнией обнаруживаю блистер.

Почти целый. Нет только одной таблетки. Меня начинает колотить. От радости, от предвкушения, от запаха… да от всего вместе взятого.

– Только один. – говорю себе, счищая кожуру, от которой воздух вокруг взрывается этим мандариновый запахом.

Первая долька отправляется в рот…

– Господи… какой же сладкий… – шепчу я, отправляя следом вторую дольку, третью, четвертую.

Наркоманка во мне ликует и требует ещё и ещё, но я откладываю второй мандарин подальше, выцарапываю три таблетки «Супрастина» и запиваю их кофе, который гасит сумасшедшее послевкусие и приносит разочарование.

– Дочитаю и съем. – выношу приговор оставшемуся мандарину и себе.

Беру в руки книгу и поднимаю так, чтобы не видеть провокатора на столе. Достаточно того, как он пахнет. Пока достаточно.

Я сижу красная, как рак, и пытаюсь успокоиться. Сердце колошматится в груди, а щеки горят. Мне даже не нужно зеркало, чтобы констатировать факт – я пунцовая до корней волос. И виноват в этом Потапов. Каждый его роман, каждая история, затягивает меня в омут. Этот запретный омут, где страсть настолько яркая, что у меня слабеют ноги. Здесь нет бутонов и нефритовых жезлов – я ненавижу эти слова всей душой. Он пишет так, как это видит. Не стесняясь в словах и выражениях, называя вещи своими именами. Быть может чуточку недоговаривает. Самую малость. Но я читаю все пропущенное между строк и краснею, краснею, краснею… Чувствую, как твердеют соски, мелко вибрирует кожа на животе, когда обжигающие, жадные губы целуют там Элеонору. Я ощущаю все, что чувствует она. Каждый раз. Каждую историю. Словно под именем героини спряталась я сама, и это мое тело пытает, истязает своими ласками Леон. Дома уже давно бы на свет появился мистер Пинкман, но здесь приходится дышать через раз, стараясь загнать обратно разбуженное. Мне душно. Душно в этой одежде. Тело просит хотя бы раз ощутить холодящий шелк под спиной, почувствовать на себе изучающе-голодный похотливый взгляд, вдохнуть терпко-пряный запах и растаять в ладонях, стать с ним одним целым… Хотя бы раз. И каждому, кто не верит в такую любовь, я найду пример. Пусть единственный, но даже он только подтверждает реальность того, о чем пишет Потапов. Нюта и Мирон. Вот они реальные Элеонора и Леон. Да, в их истории нет таких жестоких поворотов, но я вижу всю ту нежность, описанную на страницах книги, в каждом их взгляде, в каждом прикосновении. И я им завидую белой завистью. Если бы они знали, как я им завидую. Как я хочу этой нежности… Но остаётся лишь читать о ней, краснеть и доставать вибратор, чтобы…

За полчаса я проглатываю остатки книги и свое «хочу так же!». Ем мандарин, почти не чувствуя его вкуса, глотаю «Супрастин», пью холодный кофе и начинаю шарахаться от стола к столу – мне нужно хоть чем-то занять свою голову, чтобы не думать. Чтобы дотянуть оставшиеся часы. Я не знаю зачем заглядываю в каждый прозрачный кабинет и что ищу. Просто. Бесцельно. Дотянуть до восьми утра. Даже набираюсь смелости и поднимаюсь к кабинету Зверя. Опасливо смотрю на бронзовую ручку, прохожу мимо зала для совещаний и зачем-то дёргаю ручку кабинета помощника Сатаны. Массивная дверь неожиданно легко открывается, и я испуганно отскакиваю назад, будто сейчас на меня выскочат черти и утащат на костер. Но проходит минута, другая, третья, а я все ещё жива. Даже начинаю смеяться. Первого января в пять утра офис пуст. В нем есть только один человек – я. И это окончательно выключает мой страх. Я заглядываю в кабинет, сперва через щёлочку, потом открываю дверь полностью и, сделав глубокий вдох, перешагиваю порог.

– Мне просто интересно. Я только посмотрю и сразу же уйду. – шепчу сама себе, приближаясь к столу.

Здесь все практически так же, как и в стеклянных кабинетах. Может быть только Т-образный стол чуть больше и массивнее, да тонкая стопка бумаги неаккуратно лежит на краю, словно ее бросили на ходу.

– Только одним глазком… – даю себе слово и пытаюсь рассмотреть, что написано на листах.

Взгляд цепляется за жёлтый стикер, прилепленный сверху и размашистый почерк, которым написано всего одно слово: « Проверить!» Мне становится смешно. В голове проносится школа, где я работала, и контрольные работы.

– Ну проверю… – важно произношу я.

Сажусь за стол, придвигаю к себе листы и включаю настольную лампу. Несколько минут я бегло просматриваю бесчисленные столбцы цифр, стоящих напротив строчек с какими-то сокращениями, и понимаю, что это какой-то отчёт или смета. Выдвигаю ящики в поисках калькулятора, нахожу толстую папку – такая же лежала у Нюты, – достаю ее и пару чистых листов. Быстрыми движениями расчерчиваю их так же, как сделано в отчёте и выписываю первое сокращение. Ищу его в папке, вписываю рядышком и пересчитываю столбец, не смотря на цифры, которые получились в отчёте.

Первые строки даются мне с трудом, но потом начинаю понимать, как их искать в талмуде, и дело пошло быстрее. Даже достаю ещё пару чистых листов – цифры и расчеты, расчеты и цифры, полностью захватывают голову, вытесняя все остальные мысли. Я улыбаюсь – с каждой строкой мне требуется все меньше времени.

– И что получается? – звучит вопрос.

– Я ещё не сверялась… – не глядя отвечаю я и дописываю ряд цифр, чтобы посмотреть на… на…

Прислонившись к косяку стоит тот, о ком все говорят шепотом, и молча листает мою книгу.

Дэн

Мне смешно, а ей видимо совсем не до смеха. Даже через расстояние, разделяющее нас, я чувствую вопящий ужас, от которого она съеживается и белеет.

«Да, детка! Я именно тот, о ком ты подумала!» – улыбаюсь самыми уголками губ и наградой мне становится новая волна страха, -« Бойся… Ты еще не знаешь, какая честь тебе выпала.»

– До конца проверила? – спрашиваю полушепотом и ставлю еще один плюс себе в карму.

Девчонка за столом сжалась так, что над столом видны только плечи, затянутые в серый свитер с высоким воротником и голова, которая судорожно дернулась из стороны в сторону.

– Занятная книженция… – делаю шаг к столу и небрежно ее бросаю.

Книга опускается на столешницу с приглушенным ударом, девчонка вздрагивает и краснеет до самых корней волос, будто я ее застукал голую.

«Казнить нельзя помиловать». – смакую где поставить запятую и подхожу ближе, чтобы посмотреть, что там она насчитала.

Крупный ровный почерк училки младших классов на разлинованном листе приятно удивляет. Но этого мало, чтобы запятая перескочила слово «нельзя». Кладу рядом с первым листом отчета проверенный. Все это время фигурка в кресле не дышит и старается провалиться сквозь землю.

– Фамилия. – рычу я, сравнив несколько итоговых цифр.

– Лу… Лу… Лу… – пищит она в ответ, заикаясь и трясясь осиновым листом.

– Пиши! – переворачиваю лист и двигаю к ней.

Девчонка судорожно сглатывает, берет в руки ручку и долго выводит свою фамилию.

– ЛуковАя? – спрашиваю, делая ударение на букву, над которой она сделала риску-насечку.

– Д… д… д…

«Прикольная трусиха. Ответить не может, а ударение ставит.»

– Восьмого в десять тридцать в моем кабинете. – говорю я и добавляю, окончательно добивая, – С вещами!

Кажется, в этот момент она замерла и побелела еще сильнее, но мне уже все равно. Я сминаю все бумаги, разворачиваюсь и иду к дверям, комкая листы от злости.

Кажется, последний день решил показать мне всю глубину задницы. Видимо кто-то решил, что день в рабстве у Кумы, слишком мало и добавил от щедрот эту проверяльщицу с отчетом. Пусть теперь подергается неделю. Свалить все равно не получится – кадровики выйдут через неделю, да и без моей подписи слинять у нее не выйдет. Я позабочусь об этом. Прямо сейчас. Пока иду к дверям своего кабинета, пишу на электронку Эльвире всего пару строк и с довольным хохотом нажимаю кнопку «Отправить».

– Повеселюсь я восьмого. – хмыкаю я, – Кума, тебе такое и не снилось!

Делаю в голове пометку рассказать все ему, как он оклемается после сегодняшней ночи, и уже закрывая дверь своего кабинета краем глаза замечаю, как мимо проскочила эта пигалица Луковая.

А Кума был прав. Эта ночь навсегда останется в моей памяти. Не припомню, чтобы в течении одного дня я хотел его убить почти каждый час не по разу. Своими имбецильными фантазиями ему удалось то, чего не смог добиться никто. Таким ничтожеством я себя не чувствовал никогда. Ему оказалось мало вырядить меня в Снегурочку, заставить красить губы, приехать в гей-клуб и пить там весь вечер мартини, борясь с желанием сжечь дотла этот гадюшник. И ведь каждый раз, когда я только собирался забить по самые гланды предложение потанцевать очередному заднеприводному, он возникал из ниоткуда и показывал сложенный лист и часы. Извращенец конченый! Лишь в час ночи он решил, что с меня хватит и мы снова летели на розовом лимузине по городу в неизвестном мне направлении.

Снова клуб. Закрытый клуб, в который нас пустили, отобрав телефоны и заставив нацепить на лица маски. Я даже выдохнул от облегчения. Светить лицо в таком виде лишний раз мне не хотелось. Но Кума решил, что это касается только лица. Исполнять стриптиз для бухих теток, которые мне годились в матери…

– Кума!

– Дэн. – отвечает он и кивает головой на шест, – Посмотрим, сколько отвалят за твою бицуху. Получишь больше косаря зеленых, считай, что ты отработал.

– Дай слово! – рычу я.

– Я свое слово держу, Дэн. Зажги этот блядюжник!

В моем понимании стриптиз танцуют девушки для меня. А не я. Не пойми для кого. Хотя второй раз повторять эту часть ночи я не стану даже за миллион. Кума с издевкой смотрит на мои кривляния и уворачивается от снятых вещей, которые летят строго в его наглую рожу. Цинично засовывает мне в трусы сто баксов – единственное, что я «заработал», – и машет слезать со сцены.

– Погнали дальше, братка. – кричит он, возвращая мне шмотки. – Тут твоя жопа не в почете. Видимо не докачался.

Кума показывает на соседний шест, где крутится парень лет двадцати пяти. В его трусах нет свободного места от денег. Купюры валяются прямо на сцене, скомканные сотки, двадцатки… И этот дождь не прекращается. Я зло матерюсь, ведь по всем показателям этот выпендрежник просто задохлик по сравнению со мной.