Тина

«Я нахожу твои слова оскорбительными. Потрудись выбирать выражения. Я ни на минуту не сомневаюсь, что взятый тобой тон неверный. Настроилась решительно? Ты стала слишком много о себе понимать. Фокусируйся на своих проблемах. Воображаешь, что тебе все позволительно? Разумеется, хочешь присвоить себе лавры великого учителя? Надеешься перебороть мое гипертрофированное самолюбие? Нет, вы посмотрите на нее: какое количество умных ходов! То справа пробует зайти, то слева. Не убеждает, но потрясает. Не все еще пороли и явки выдала? Что еще припасла на закуску? Не расслабляй меня своими мечтами. Задайся вопросом: зачем мне это, если близок эндшпиль? Чем ты серьезней, тем смешней. И запомни: с голов настоящих королев и королей короны не падают».

«Черт возьми, на какие такие мои ошибки намекаешь? Да, ошибалась, но не ныла, поднималась и шла вперед! Поражения меня мобилизуют, – разозлилась я. – Чего впился своими глазищами как василиск какой?»

«В пустом трепе они стоят друг друга. Это невыносимо!» – подумала Жанна.

«Похоже, все знают, что нужно для моего перевоспитания, но никто не представляет, как этого добиться… как и со всей страной… – взвился Кирилл. – Что ты тут потеряла? Кто тебя ко мне подослал? Тина? За что ты на меня взъелась? Да еще с каким упоением! Сарафанное радио – твой основной источник. Похоже, у тебя в этом плане все хорошо отлажено: первая всегда обо всем узнаешь, а потом хвалишься разумом, помноженным на какое-то там внутреннее, глубинное чутье. Неправдоподобная… настолько женская история! Ты темная, но с удивительной интуицией великого прорицателя? Медаль тебе за это». – Кирилл сорвал с чахлого, пыльного придорожного лопуха малиновый цветок и попытался его вручить мне.

«Отклоняю эту честь, пусть у меня не будет завистников», – отшутилась я.

А он опять за свое:

– Помниться, еще в студенческие годы все звали тебя всезнайкой. Я допускаю, что и сейчас ты раздобыла, наскребла чего-нибудь новенького. Но не стою я твоего изысканного внимания. Я же тебе до лампочки. Притворяешься возмущенной. Все это неспроста? Я твой очередной смелый эксперимент? Как всегда, норовишь навязать свое осмысление чужих бед, а сама ничего по-настоящему не понимаешь в людях, с которыми живешь рядом, и о том, как им больно. Уж я-то прекрасно знаю, каким именно образом ты склонна толковать печальные события моей жизни».

«На что намекает Кирилл? Чего не знает Инна? Может, и правда у него была несчастная любовь, которая бросила его в объятья Тины? Надеюсь, я здесь не при чем, – заволновалась Жанна. – А вдруг проведению было угодно…»

«Не наезжай, и не провоцируй. Не тычь мне в лицо прошлым. Все что ты мне инкриминируешь, лишь зыбкие догадки озлобившейся глубоко несчастной женщины с больными нервами. Подожди, ты что, всерьез думаешь, что задеваешь меня своими словами? С какого бодуна? – Последовал хриплый издевательский смешок Кирилла. Он выразительно поднял на мгновение зло сверкнувшие глаза. – Не туда ты направляешь захлестывающие тебя эмоции. Не погружайся в мою жизненную ситуацию, разгребай свои мусорные завалы».

– Ну, в общем, слово за слово… Ты, Жанна, меня понимаешь.

«Что разоряешься? Не у жены под боком. Ишь, разошелся», – почему-то рассмеялась я.

А он мне вдруг выдал:

«Ох, и посчитаюсь я с тобой! Я тоже умею. Ты меня трогаешь, и я тебя трону. Долго терпел. Как и следует ожидать, о своих делишках ты не упоминаешь даже мельком. Раззадорила ты меня. Слышал я тут о тебе всякие были-небыли, близкие к тебе люди стукнули мне на тебя. Злые языки слушок о тебе пустили невнятный. Эти былины не заслонят тебя от меня. Хочу услышать правду из первых рук о причинах твоих разводов. Может, исповедуешься? Тебя не волнует, что в связи с этим могут всплыть некоторые пикантные подробности. Ха! Что скушала!? Не понравилось? Вот и мне не нравится, когда в душу лезут грязными ногами».

Я тут же ощутила комок в горле… Чуть не задохнулась. В глазах потемнело. Он будто между глаз мне врезал. О первой моей любви напомнил, паскудник. В грязной луже звезды не отражаются.

Видно не смог он отказать себе в удовольствии нагадить мне в душу. Стоял в полуоборота ко мне и с нарастающим злорадством следил за моей реакцией. Чувствую, белею и стекленею. Отвечаю ему сквозь зубы, мол, пробавляешься досужими толками?

И тут он отреагировал странным образом, будто на попятный пошел:

«Сорвался я, дурак, на неуклюжие обвинения как торговка базарная. Скочевряжилась моя душа, испоганилась. Надо было просто послать тебя в самых сильных выражениях и все… И все же не смей указывать мне, как жить, а то схлопочешь… чумовая баба!..»

От неожиданности я вобрала голову в плечи, словно и впрямь ожидала удара, – не удалось мне мгновенно принять обычный настороженно неприступный или безразличный вид – и взвизгнула удивленно:

«Я – чумовая?! Ни фига себе заявленьеце! Попридержи язык! Ишь, что затеял, куда тропочку повел, за живое решил зацепить? Чувствую изысканное издевательство. Положение алкаша сделало тебя недосягаемым для добра. Ловко орудуешь в пространстве собственного… тупого бесчеловечного сознания. Разочаровал ты меня, хотя я всегда подозревала тебя в чем-то подобном. Раньше втайне гадил, стыдясь, чтобы жизнь мне не казалась слишком пресной, а теперь в открытую? Ну-ну.

Я не святая, но очень брезгливая. Не разрушала я чужие семьи – не могла переступить через себя, – пони мала, что когда что-то разбиваешь, готовься за это заплатить. Ругала мужей за иждивенчество, но не винила их, за то, что мы расходились. Они хотели детей. Тебе не понять горя бездетной женщины. Не дрогнуло у тебя сердце отхлестать меня. Прямо спасу нет, какой добрый и чуткий. Наш пострел везде поспел… Напакостил в душу и пытаешься дать задний ход?

Тебе дети до лампочки, себя только любишь, – неожиданно для себя брякнула я видно с обиды. – Не вернуться тебе к себе прежнему, а, наверное, в далекие юные годы птицы пели, розы цвели в твоей душе. Я никогда не затрагивала твои беды от тебя не зависящие, щадила тебя, а ты…на мелочи не размениваешься, по самому больному бьешь… Тебе это, видно, что плюнуть. Держишь равнение на дружков? Я не отвечу тебе «взаимностью», промолчу для твоего же блага. И ты замолчи… от греха подальше, не привязывайся больше. Сегодня ты превзошел себя, хватит демонстрировать свои неограниченные возможности… в подлости.

Говорить с тобой что-то расхотелось. И вообще знаться с тобой больше не желаю. Завалил ты экзамен на порядочность. И прости-прощай мое к тебе благодушие, я умываю руки. Вот тебе мой ультиматум – предпочту обегать тебя за три километра с гаком, с большим гаком. Слышала от тебя, что ты не дурак, чтобы брать на себя ответственность за семью. А я взяла бы, да некого… Грозит он мне, гаденыш! Совсем крыша поехала! Сделай милость, уйди с моей дороги! Изыди!» – истерично заорала я. Нервная потому что.

Кирилл сразу стер с лица расслабленную, извиняющуюся улыбочку. А я смешалась и не договорила… Потом опять разошлась.

Жанна, ты же знаешь, чтобы успокоить нервы, надо или разозлиться или расплакаться. Взаимная тяжелая враждебность давила нас обоих, но он не уходил, а слушал молча и очень напряженно. Меня это удивило, я остановила поток слов, не понимая, отчего он застыл. Это несколько позже мне дошло, что у него прихватило сердце. Человеку со здоровым сердцем не понять больного.

Когда молчание мне стало совсем невмоготу, я снова подала голос. Мне надо было разрядиться. Я долго возмущалась, изливая свою злость и обиду, придирчиво следя за реакцией Кирилла. Думала, он быстро капитулирует под натиском моих слов. Он, правда, сначала опешил, но потом завелся:

«Ты… ты… – выпалил он, зажмурившись. И будто стон вырвался из его груди, – Я тебя когда-нибудь трогал? Я болтал, стращал, но никогда не приводил свои угрозы в исполнение, – словно через силу крикнул Кир в свою защиту и снова накинулся на меня потоком слов, вылетающих как из брандспойта или садового поливального шланга. – Брось услащать свою речь примитивными, шаблонными цитатами. Катаешь пустые незначительные фразы, как морской прибой гладкие камешки. На кой ляд мне твои философские пассажи? На советских долбанных речах сдвинутая? Сколько «красноречивых» слов напрасно извергаешь! Ну, никак ты не можешь обойтись без них. Я устал от помпезности еще тридцать лет назад. Всю обедню испортила… Я не расположен выслушивать твои нравоучения и не горю желанием плясать под твою дудку. Если хочешь, чтобы мы остались друзьями, больше никогда не говори на эту тему. Она, видите ли, снизошла до беседы со мной! А я не готов к тому, чтобы меня подминали… Учись у меня презрению к мелочам и частностям и тебе легче будет жить».

«Это Тина для тебя – мелочь?! По иронии судьбы она твоя жена, – ужаснулась я. – Я понимаю, по какому-то вдохновению, в состоянии духовной приподнятости, в измененном состоянии, когда все воспринимается совсем иначе: ярче, прекраснее… человек может совершить отдельный героический нелогичный поступок даже для такого… как ты, у которого нет чувства благодарности. Но тут… ежедневный подвиг… Я знаю, любовь – это высшее, что дано человеку. Она не цель, не средство, а путь по которому идет человек. Эти слова – моё искреннее приношение Тине, её таланту любить. Она как цветок доброты и радости в мире твоего зла и лжи. Ее суть – зашифрованная тайна и потому она – редкое явление. Тебя в ней что-то смущает?»

«Обрыдалась? Ты мне еще прочти лекцию о взаимообусловленности и взаимопроникновении добра и зла! Предъяви свои полномочия! Подожди, дай мне договорить, не делай вид, что не хочешь меня слушать. С каких это пор я впал в немилость? Ты на чьей стороне? Мы же всегда с тобой ладили, ты меня защищала, я доверял тебе, считался с твоим мнением. И хотя у тебя чересчур прямой взгляд слишком опытной женщины, ты, как мне казалось, всегда являлась той, с кем можно было поделиться тяжелой ношей невысказанных обид, рассказать о самом потаенном. С тобой можно было быть самим собой. Мы были на равных. До сегодняшнего дня я считал тебя вменяемой, непостижимая моя. А теперь не пойму, куда ты клонишь».

Я не стала уходить от ответа. Но фыркнула:

«Поиграем в «угадайку»? Вернулся ко времени предшествующему началу твоего падения? А ты перейди сразу к развязке.

«Что на тебя нашло? С чего вдруг стала такой черствой? Напролом идешь. Раньше ты ко мне была более расположенной, относилась с должным вниманием. Я с тобой как с самим собой разговаривал. Решила на меня излить свою досаду? Я попался тебе в одну из таких минут, когда тебе самой потребовалась жилетка? У меня голова от тебя идет кругом. Наносишь удары по моему самолюбию, вымещаешь свою неудовлетворенность жизнью? Ты думаешь, что я настолько глуп, что не заметил этого? Что, манипулировать человеческими чувствами – ни с чем несравнимое удовольствие? Посильнее секса будет? Недостойно ведешь. Не выступай, это моя жизнь, а не твоя вотчина. Не переходи мне дорогу. Каждый – я так думаю – должен сам ломать и строить свою жизнь».

Напросился на свою голову. Оно, конечно, дурак и в Африке дурак… Нет, чтобы пройти мимо, не заметить, раз не в духе. Думал, встретил тебя как нельзя кстати. Даже не имел ничего против, чтобы с удовольствием поболтать. Решил, ты вполне приемлемый вариант для общения. Вроде бы даже соскучился по твоей иронии и эрудиции. Как и ты, впрочем, да? Я даже присвистнул от радости, увидев тебя».

«Говорун еще тот», – усмехнулась Жанна.

«Ты опять только о себе. Я из-за Тины вас мирила. Тогда я еще мало знала твой истинный характер, не желала рыться в хламе твоих чувств и, хотя недолюбливала, хотела – что совершенно естественно – помочь подруге. Я сама тогда в нашей с ней дружбе искала лекарство от собственного одинокого существования. Говоря это, я ни словом не грешу против истины.

Тина любит тебя. Ее любовь по силе и безрассудству похожа разве что на молодой вулкан, способный разнести в клочья все твои беды. В тихом, сдержанном голосе, в спокойной стойкости ее подлинная сила. Ты же ничего не желал знать, понимать, ничего не умел оценить по достоинству, ничего не делал для того, чтобы чего-то добиться в жизни, а она, наверное, втайне мечтала помочь развить те неплохие данные, что достались тебе в наследство от предков. Силилась тебя понять. Ее стараниями ты мог бы достичь многого. Тина хотела, чтобы твоя фамилия прозвучала хотя бы в пределах области. Достойная фамилия – самое высокое звание. Только не всегда талант совпадает с честью и достоинством. Твои интересы сосредоточились на попойках и низменных прихотях. Растерял ты свое достоинство и вконец запутался. Отсюда все напасти. Считал, что куралесить не зазорно? На что ты надеялся? На русский авось? Теперь уж не искоренить… Жизнь, знаешь ли, не Божий дар, а послушание: терпение, труд великий, а ты налегке галопировал. Вот и вынесла тебе Судьба свой приговор».

«Какой?» – спросил он с мукой в голосе.

Я промолчала. О другом заговорила:

«Для Тины отдавать – истинное наслаждение, только тогда – ее слова! – она абсолютно счастлива. Ты не понимаешь, что истинная любовь не бывает тривиальной. А ты способен только тешить свое самолюбие местью Тине за свои неудачи. Ты всего лишь умеешь навязывать свои интересы. А твое идиотское самокопание может разъесть душу самого стойкого человека… С возрастим мы внутри себя почти не меняемся, но мудреем, учимся держать себя в руках. Только вот нервы… К тому же я сейчас сама переживаю годы потерь и утрат – не самые легкие времена, – вставила я в свое оправдание. – И теперь, когда наступило время осмысления прожитого, я жалею о своем заступничестве и не знаю, как загладить свою вину перед Тиной».

«Откровенно говоря, я совсем не рвался к тебе, вот и растерялся от неожиданности, – со своей обычной ухмылкой заговорил Кир. – Заторможен я после вчерашнего. Начну с того, что не могу сказать, что желание видеть тебя во мне остыло – ты интересный экземпляр. Я сгорал от любопытства, но случилось непредвиденное. С той самой минуты, как ты заговорила, я понял: дело решенное – будет долбить. Надо было перестраховаться – уйти подобру-поздорову, чтобы в моем сердце не зачах, не оскудел и не выродился окончательно твой образ, и душа, придававшая ему глубину, не отлетела…

Тебе жаль для меня лишней толики тепла и участия? Какая ты женщина? Ты прокурор. За что честишь меня? Наговорила тут ни много, ни мало – с три короба беспощадных, жестоко разящих слов. Оповестила о незнаемом? Спустила пар в элементарном многословии, высветила свой сволочной характер. Ха! Столь содержательные встречи происходят у меня не часто! Низкий поклон тебе за науку. Хочешь новый виток ругани? Валяй».

«Мне что, больше всех надо? Пусть Тина тебя воспитывает. Мне своих забот хватает», – для пущей убедительности добавила я.

Чувствую, при внешней видимости спокойствия на лице, он дошел до точки внутреннего кипения, предвещающей взрыв. Но не пожелал его предотвратить, а, напротив, повысив голос, снова возвратился к поднятой теме, накачивая себя раздражением. Зло, с сердцем говорил, словно от избытка чувств:

– Погоди. Хватит поучать! Ты не вправе. У меня скоро грядет юбилей. Знаешь ведь, сколько стукнет. Считаю, что со мной подобный тон уже недопустим. Да, мне виднее. Сделай одолжение – отвали. Ша! Чтобы ты ни произносила, это – всего лишь слова. Не устаешь от себя самой? Доконала, ведьма. Ети твою душу… Усекла? Надоела мне вся эта свистопляска вокруг моей особы. Кажется, весь мир ополчился против меня. Козлом отпущения решила меня сделать? В пустом сердце не аукнется, в пустой голове не отзовется…»

И полоснул меня злым настороженным взглядом.

«О ком это он? Обо мне?! Не все сказал, но подумал?.. Совсем свихнулся на почве алкоголя. Пургу понес, – подумала я и на какое-то время отвернулась, пока мышцы лица усилием воли расправляли и сглаживали некое подобие презрительной ухмылки. Но мысленно я все равно взвилась: «Бездарь, подонок! Столько боли было в моей жизни! Любила так, что земные законы переставали для меня существовать! А меня предавали… Не скоро я поняла, что мужчинам нужна простота, чтобы не затруднять себя. Зачем им женский ум, интеллект? И это стало началом моего поиска себя для себя… Как я вкалывала! А меня подводили, подсиживали… Тогда я еще не всегда понимала, к лучшему или к худшему происходили те или другие события. Но я вскакивала, встряхивалась и снова бросалась в бой и других поднимала и увлекала. А ты что делал? Блажь свою баюкал?».

«Можешь быть довольна собой. Приковала меня к позорному столбу истории гвоздями своих обид на весь мир, а главное на мужчин. Ради всего святого, замолчи! – с неожиданной тоской и бесконечной щемящей грустью в голосе истерично взвыл Кир, театрально воздев руки к небу.

– Я тоже была на взводе. Но прежде чем оценить меру нанесенного мне оскорбления и попытаться резко ответить, я успела заметить, что в глазах Кира на самом деле проступили скорбь и отчаяние. Он неловко, как-то боком, беспомощно опустился на колени. Будто сполз по невидимой стене, испытывая крестные муки. Смотрю, уставился в одну точку. И столько горечи и какого-то недоумевающего, не мирящегося чувства было в его взгляде, что словами не передать. Выглядел он совершенно раздавленным. Меня на мгновение пронзила боль, от которой захватило дух. Я не могла сладить с собой. Едва не потеряла контроль. Чувствую, зла не хватает оставить его в таком настроении. Даже подумала, что, плохо себя знаю, раз ловлю себя на неожиданных суррогатных чувствах. Что-то у меня к нему материнское возникло, то самое, несостоявшееся… Боже, как иногда хочется этого теплого чувства… внутри себя… даже к такому обалдую… Стою потрясенная своими ощущениями, молчу, а кошки скребут на сердце… Сожалею, но не каюсь. Все же он мне не по барабану…

– Но по боку, – вставила Жанна.

– Потом вижу – немного отошел. Видно полегчало. Медленно поднялся с колен. И еще много чего наговорил витиеватого и жесткого. Опять стал жаловаться, что беды со всех сторон наползают, болезни всякие наваливаются и никак не кончаются, что его равнодушие вызывается сознанием бесполезности, безысходности и невозможности что-либо изменить, что он уставший, но не отупевший и что добродушный юмор у человека бывает пока он здоров и процветает.

«Открыл Америку. Исповедовался! Тонкий дипломат, мать твою за ногу. Бьешь себя в грудь, а я должна верить? Так ты считаешь? На что нацелился? Думаешь, уступлю новому нажиму жалости? Не я ставлю во главу угла своей жизни пьянки. Стань человеком, и я все забуду, будто всего этого и не было», – отчеканила я.